|
Читайте также: |
1920 год. Шёл дождь и гражданская война.
При царе русское дворянство без оголтелого пиетета относилось к загранице, но после революционного путча иммигрировало во все края.
Так прадед Кузи Золотарёва с гражданской войны привёз гражданскую жену сначала в Турцию, потом перебрались во Францию, а затем и в Великобританию.
Там и родилась Кузина бабушка, которая впоследствии удачно вышла замуж за пэра Англии. В палате лордов у него были подвязки и он получил орден Подвязки.
В Англии есть такое понятие - наследственное пэрство…
...В СССР сношения с родственниками из капстран, мягко говоря, не приветствовались, но Золотарёвы-старшие работали в дипломатическом представительстве и, когда пришла пора унаследовать титул пэра, то Кузьму, как единственного наследника, отправили в туманный Альби-он с напутствием «И без подснежников не возвращайся».
Я слушал его, открыв рот, в который сыпался цемент с пыльной головы: мы сидим в сыром подвале одиночной камеры, голодные, оборванные, обосанные ночью, а я слушаю рассказ о какой-то фантастической жизни, фантастической мне страны.
Для меня б выезд в Польшу казался сродни космическому полёту, а тут: Биг Бен, мальчики католического монастыря поют псалмы женскими голосами, меховые шапки коро-левской гвардии и палата лордов.
Жил наш герой в родовом имении, в самом настоящем замке, с дворецким и надлежащей прислугой. Добротная английская семья с атрибутикой благодарности и нескончаемыми экивоками.
Спал Кузя в отдельной зале с колокольчиком для вызова капиталистических лакеев. Обедал за 20-ти метровым столом на три персоны, где количество прислуживающих за столом превышало жующих господ.
Кормили справно, как первого космонавта Монгольской Народной Республики на 7-ое ноября, вот только время для Кузи остановилось в своём феодализме.
Он не мог искусственно увеличивать растяжку губ (я бы на его месте смог), когда приглашённые гости из сосед-них предместий часами вели беседы о погоде: чопорная Англия времён Диккенса.
Жил Кузьма, как Россия в январе - сплошные праздники. Но без залихватских переливов гармошки и коленцевы-кидных бренчаний балалайки.
Не выдерживает Кузя этой нудятины (я бы на его месте выдержал). Поначалу он залезал на черепичную крышу, и целую неделю смотрел на вторник, потом окончательно решил, что не хочет быть пенкоснимателем смога.
Это я - уроженец рабочих кварталов периферийного горо-да, но оказывается и московский лощеный хлыщ тоже считает, что мусорное ведро ведёт себя более величест-венно, нежели шкатулка с фамильными драгоценностями.
- Олег, для меня трудовая грязь под ногтями вызы-вает больше уважения холёной ухоженности педика-модельера и прочих стилистов-пидорасов, которых в Лондоне пруд пруди.
Разбрасывает Кузя фамильные бриллианты по замку (я бы на его месте не стал разбрасываться брюликами), имитирует аристократический каприз и убеждает родственников, что хочет домой, Back in the USSR.
- Я мен, и ничего «меновское» мне не чуждо, напоследок я попросил поездку в Париж. Побродив по елисейским полям, поплевав с Эйфелевой башни, я из аэропорта Орли вылетел в Москву. На этом моя европейская эпопея закончилась.
Я вышел из состояния «в ахуе», но пребывал в восторге, как на просмотре увлекательного фильма.
На сенсационном сеансе.
Я расспрашивал взахлёб, отправляя его мысленно в путе-шествие через Ла-Манш, как мачеха, пославшая падчери-цу на Новый год за подснежниками.
Мы торчали в сырой камере, в богом забытом уголке нашей серой страны и я проникся к нему уважением за то, что он не сделал то, что сделал бы я.
Всё же в таком карцере было клёво.
Тесновато, но время в разговоре шло быстро, как дверь в камере открылась, и к нам закинули старого знакомого – триппероносного ефрейтора Зайцева.
Втроём на этом клочке было не обидно, но уж совсем тесно. Там-то и один чувствуешь себя, как павлин в скворечнике, а сейчас и вовсе, как червяки в спичечной коробке в ночь перед рыбалкой.
- Ты опять сюда? – я вспомнил, что вчера сменил его на этом почётном посту
- А ещё земеля называется, - Семен пригрозил триппер-ным кулачком захлопнувшейся двери.
Оказывается начгуб Волков был земляк Зайцева. Ну, как земляк - хохол из Киева. И вот Зайцев, привыкший к безотказности, просит капитана… причём, просит его так, как сам капитан и просил, чтобы его просили: «Михаил Петрович, так, мол, и так оставьте меня в медсанбате».
Семен присмотрел в больничке медсестру, но, получив отказ от Волкова, с присущей ему непосредственностью, ответил: «Эх, ты, товарищ капитан. А ещё из Киева…ну и кий с тобой!!!». За что и схлопотал свой срок.
Я рассмотрел его ближе: может оттого, что его часто затаскивали в постель, вид был у него затасканный.
Закорюзлый хлюпик, ефрейтор с полковничьим носом из которого торчат угри, как изюм из кекса. И то ли у него рот не закрывался, то ли язык вываливался изо рта, но за что его любили бабы, было на лицо, вернее за щеками. Заяц тоже любил баб. Включая медсестёр.
Причём, медсестер любил больше, чем врачей из кожвена.
В кого я только не влюблялся:
Принцессы, бляди, сторожихи
А ты станешь раком, сама так решила!
В жопе прилежно припрятано шило
Вот и получилось, что при разнарядке на работу капитан Волков сделал опрометчивый шаг: послал Зайцева в лаза-рет мыть медицинские «утки». Там Семён и увидел моло-денькую санитарку Тасю.
Много ли надо нашему Джакомо Ка з аяцу?
На кого глаз положил, на того и встал.
Что только не делал Семён, чтобы попасть в больничку! Памятуя о женской имитации оргазма, он вызывал рвоту двумя пальцами в рот, вызывал чих, глядя на солнце – делал всё, чтобы только начгуб понял, что бедного ефрейтора необходимо срочно лечить.
Но капитан Волков за свою рыжую жизнь ещё и не то видел: от контузии кондуктора Кузина до менструации менестрелей Франции.
Прозвучал отказ и, ставшее уже хрестоматийным «ну и кий с тобой». Вобщем-то, безобидное выражение.
Кий – основатель матери городов русских и по совмести-тельству родного города Волкова – Киева.
Но начгуб рассудил это в меру своей распущенности.
- Семён, а зачем тебе это надо? Ты уже от поварихи подхватил, осталось от медработника, - подметил я со знанием профессионала.
- Я и повариха??? Кобыла страшная, у меня даже рядом не стоял, - Заяц безоперационно и безаппеляционно, выдавил угорь на носу.
У неё плечи, как у штангиста, живот, как у Жаботинс-кого. На ней столько краски, как на картинах Рубенса. Глядя на неё, я понимаю художников Ренессанса, – если б не было блядей, с кого бы мы писали портреты богинь. Её в части все переебли - список ёбарей не поместится и в книге нарядов.
- Так ты ёб её или не ёб? – не унимался я.
- Не смог сдержаться, - стал признаваться Заяц, пальчики-то у меня шевелючие.
Пальчики шевелючие, да Камасутра под водочку.
Камасутра под водку и воодушевление, снимающее трусы. Поначалу я симулировать зевоту, чтобы она тоже раззевалась, но… её грудь, как два полушария расколотого глобуса - вдохновение с расстегнутым лифчиком, - Заяц мечтательно почесал яйца, - и я подчинился её объятиям…
А дело было так (Зайца понесло на откровение): попадаю я в очередной наряд по офицерской столовой (в армии, задолго до всевозможных диет, введено раздельное питание: офицеры питаются отдельно от солдат), смотрю – у неё на лбу испарина. Спрашиваю: «что ты делала»?
Она – «на кухне возилась». Слово прикольное, будто чем-то несерьёзным занималась.
А до этого я уже в каптёрке с земляком бутылку на двоих приговорил. И такая она мне показалась милая после стакана водки. Перепрыгиваю к ней в каморку.
Она спрашивает: «Привет поближе. Как оно?»
- «Оно» – местоимение среднего рода.
- Нравится здесь?
- Ещё как!!! Засосёт, не дай Бог, а против минета я устоять не могу.
Она сексуально облизала тарелку и нырь под меня.
Я даже не успел заметить, как она осталась в одном кухонном фартуке.
Ну, думаю, сучка, Му-Му ты, недотопленная.
И вспоминаю свой Крым. Бухту затонувших кораблей. Виват Севастополь!!!
Топлю свой корабль с мачтой/мечтой в её бухте. Доступность с раздвинутыми ногами, она так сладостна в грехе. Шумное спаривание на кухне, под скрип дежурной раскладушки и ещё одна страничка перелистнута на перекидном календаре.
Я слушал и этот рассказ, и я проникся и к нему уваже-нием. За то, что он сделал то, что не сделал бы я.
- А с медсестрой что? – сквозь мучающий с утра ка-шель, спросил Кузьма.
- Ооооооо, - Семён вытянул шею, как гусак и почесал кадык, - а эта мне сказала: «Не могу я тебе сразу вручить ключи от города».
Прямо так и сказала «ключи от города».
- Не понимаю, как можно еть всех ключниц подряд, Кузьма хоть и вырос в половораскрепощённом обществе, но сам был на редкость пуританских взглядов на жизнь.
Что называется «Не пил, не курил и спортом занимался». Но сегодня здоровье его подвело. Он кашлял и жаловался на головную боль.
- Ты не поймёшь, потому и чахлик. А всё потому что ты не получал от жизни наслаждения. Ведь наслаждение предотвращает болезнь. А у тебя, небось, и бабы никогда не было, - Семён теперь горделиво вытянул шею.
- Ой, я сказал, что наслаждение с женщиной предотвра-щает болезнь? Я имел в виду только простуду.
Кто о чём, а трипперный о пенициллине: Заяц, как лесной грызун скосил глаза к носу, и выдавив очередной угорь, вытер пальцы о штаны:
- Жизнь коротка, поэтому наслаждайся: пей, блюй, еби баб. От этого жизнь станет ещё короче.
А чем она короче, тем больше начинаешь ценить, и не упускать момента пить, ебать баб….
- Хорош трындеть, бойцы-философы, осёк я на правах старослужащего - спать пора.
На губе я могу лечь спать и лечь – встать.
Во сне я считаю, сколько осталось сидеть:
ноль не делю на неделю, а в учебнике чехарда:
Дата добавления: 2015-12-08; просмотров: 77 | Нарушение авторских прав