Звезду, нацепив расстрельному оперу

Чувак неплохо знает русский, а вот с историей и полити-кой партии полный провал. Из-за кулис какой-то офицер кричал: «Не смей сметь» и после последнего четверо-стишия выскочил и увёл калмыка со сцены.

На его фоне дудниковские хокку казались весьма безо-бидными.

Сразу был объявлен антракт.

За кулисами ко мне подошёл майор Хахаев с замполитом Бляхиным:

- Игнатов, у тебя всё в порядке? Не будет такой же лажи, проверь ещё раз.

А что я мог перепроверить? В нашей программе осталось пантомима Юдаева и эквилибристика Митхуна.

«Я не Арлекино. Не нужно мною заполнять перерыв», - это не мысли вслух, это немые думы.

- Что следующее у тебя по программе?

- Это секрет. Я же секретчик – попытался отшутиться я.

- Ты в первую очередь комсомолец, а потом уже секретчик, - впрягся в разговор замполит.

- Всё в норме, - открестился я

- Что в норме? В норме-то что? ротный явно нервничал, назови основание для оптимизма, - как бы насмехаясь, спросил Хахаев.

- Оставим основание для треугольника.

- Ну, смотри, геометрик хуев, если что не так – шкуру спущу.

Но вот погас свет, и в темноте разбросано засверкали глаза 10-ти негритят. «Колдуны» с 1-ой роты подготовили смесь Библии, Агаты Кристи и Шекспира.

Датские принцы, пропахшие шпагой в селёдке.

Жабо давит, как у Сервантеса.

Мария Магдалина раскается, играя мандолиной между ног. С весталок вериги слетают в низшую лигу, и как водится в трагедиях Шекспира в оконцовке горы трупов. Сценка в духе поизносившегося Хичкока.

Я пытался отвлечься и бурчал под нос на каком-то абракадабрском языке вспомнившуюся песню из детства. Невнятная речь монгола, покорившего мир. Гримасничаю паяцем и пьяницей в Ницце, танцую на пьяцца в Кортино де Ампеццо. Пью пунцию унциями.

Закулисные отрыжки: вокруг кислые вина и кислые мины

Хороший вкус – главное препятствие на пути к художественному прогрессу.

При просмотре спектакля я не был печален, но равноду-шен, как на чужих похоронах.

Стряхнуть пепел вдохновения. Вдох – выдох.

Наконец, на сцену вышел Костик Юдаев. Пластика и жестикуляция сумасшедшая – ни дать, ни взять, внук Чарли Чаплина. Гибкий гиббон манипулировал с воздуш-ными шарами – они ловко выскальзывали из рук, как снятая с крючка плотвичка.

Завершил праздничный концерт Митхун, балансируя на бутылках. Его выступление произвело всеобщий фурор – он вытворял даже то, что не показывал на генеральной репетиции.

Спектакль, своей прямой угловатостью воинского устава, окончен. За кулисы зашёл командир роты. Хахаев сиял, как пуговица на параде и долго тряс мне руку

- Польщён – тронут. Потрясён до глубины души, наш неразбавленный гений.

- Да, что вы, товарищ майор, как говорил Зиновий Гердт - У ВАС ХОРОШИЙ ВКУС. У КОГО ЕГО НЕТ, ТЕ, ВООБЩЕ, В ВОСТОРГЕ…

The Show Must Go On.

Мне за заслуги (и театральные в том числе) присвоили младшего сержанта и оставили в учебке, как ценного кадра. Впереди меня ждала безгеморройная жизнь вплоть до самого дембеля. Обучать салаг, заедая бесконечным запасом консервов, конфискованных у тех же духов.

Беззаботная жизнь с Машкой под мышкой.

А пока театральная лафа закончилась и перспектива встречаться с Машкой «по - взрослому» обнулилась.

Я ждал нового пополнения, провожал в войска своих однополчан и в связи с убыванием личного состава часто шарился по нарядам. В одном из таких нарядов по роте, я узнаю, что Пусенцов уезжает в очередную командировку.

Об этом мне сообщила сама Машка. Я чувствовал себя счастливым с полными карманами надежды.

Маня чиста и непорочна, когда муж находился рядом. Пусенцов же понимал, случись с ним что, она не испол-нит ритуал сати, подобно индийской вдове, не взойдёт на костёр, как верная жена за своим усопшим мужем.

Хотя при нём Машка вела себя весьма целомудренно… Почему я ждал отъезда Пусенцова?

Хотелось её порока и когтей?

Да. Хотелось её порока и её когтей.

Я заступил в наряд дежурным по роте и беспрестанно поглядывал на часы, пытаясь приблизить время встречи.

Наконец, 2 часа ночи - время, когда я должен смениться на посту и идти спать (обратите внимание и запомните это время, ибо дальше с этим произойдёт путаница).

Всё: передаю штык-нож и повязку «Деж. по роте».

Тянет не в сон, а на подвиг и блядки. Без оглядки.

Отважный смертник, сдерживаемый страхом гибели, именно таким храбрым боякой я пробирался тайными тропами к дому полковника Пусенцова.

Ночью резко похолодало, и с неба сыпал бисер. Градинки, ударяясь об асфальт, подпрыгивали как жемчужные бусинки с порванной нити, но я застывшие капельки дождя превратил в бриллианты и расстелил под ногами покрытый из жемчуга звёздный ковёр.

И вот я стою у её двери. Руки дрожат, не могу попасть в дверной звонок. Прошло несколько минут, вышла Маша: «А у нас звонок не работает».

Машка впустила меня дружеским поцелуем в щёчку, попросила подождать и испарилась. Я прошёл в квартиру, и сразу был поражён, услышав песню группы Nazareth «You Love Another». Причём даже не на магнитной ленте, а на проигрывателе Арктур-006, да и винил был не балкантоновский, а самый что ни на есть фирмовый.

Я рассматривал обложку диска, и тут в комнату вошла ОНА и темнота. Маша плавно входила в дверь, и совсем не выходила у меня из головы.

Она была очаровательна, от неё исходил запах музыки.

В ней было намешано р о ковая дерзость и попсовая ухо-женность. Любовь, как открытие музыкальной группы - соскучился по этому чувству.

Маша наклонилась поправить чулочки, и нагибалась так, что были видны её манящие округлые грудки.

Она думала, что я смотрю на неё. Так оно и было.

Я пытался вести себя культурно, но безудержное желание взяло верх над нарисованной интеллигентностью.

И вот уже наши языки сплелись, как водоросли в воде.

Я всех счастливей у меня есть ТЫ!!! Я счастлив, что нашёл тебя, я счастлив, что ты теперь в моей жизни.

С тобой стало всё как-то по-другому: и солнышко ласковей и деревья зеленей и ты такая необычная.

«Что за прозрачные намёки», подумал я, глядя на её прозрачное ниглеже. Одеть голую женщину дороже, чем раздеть одетую, и всё же: всякие кружавчики и бретельки, как композиционная мозаика, чувственная доктрина и созерцательная идеология. А все идеологии должны созерцаться, а доктрины чувствоваться.

Носить такое бельё – это уже секс, подобно тому, как краски на холсте – это уже живопись, но картина хороша, когда ею любуются. Желательно, чтобы это были истин-ные обожатели, но если знатоков сюрреализма не оказа-лось рядом, то обладательница белья покажет это тому, кто проявит интерес.

Благо, пока продаётся водка, таких знатоков искусства всегда в излишке (шучу юмором, облачённым в метастазы язвы).

Полный боекомплект - ты так протяжно одевала для меня все эти корсеты и подвязки, ажурное и кружевное, закрывалась пуговичками и петельками, застёгивалась крючочками. Все аксессуары нижнего и верхнего.

Тебе хотелось быть исступленно неприступной для меня. Запутать в одеждах, укрепив надежду.

Упование овладеть тобою, томительно, но сладостно, как и сам секс, ибо в упоении заключена сущность влечения и страсти: риск, опасная тропа, преодолённая по горящим углям, когда каждый ожог только умножает значимость ожидаемой награды в конце пути.

Раздеваю тебя благоуханием вымытости, как на брачную ночь. Я безумно счастлив, когда ты, мой нежный цвето-чек, распускаешься. В эти мгновения я готов тебя лелеять, едва касаясь губками твоего стебелька, то, обезумев схватить в охапку ароматный бутон и внимать. Жадно, глубоко вдыхая, покусывая лепесточки и растворяясь в сладостной неге твоего существования, которое сейчас слилось с моим воедино.

Выключаем ночь и растворяемся в глубинах подсвечивае-мого мрака. Ночью разлетимся на кусочки, а утром воск-реснем в объятиях…

Это сказка! …

Эта ночная сказка со стоящим концом превратилась в утреннюю сказку со страшным концом. Ведь я находился в наряде и должен быть в казарме, как минимум за час до подъёма. Какоооой там!!!

Спал, как убиенный витязь на Куликовом поле и подско-чил, как реанимированный Юрием Лонго счастливый мертвец.

Сколько мужских сил отнимают женские слабости: всего четыре скоростных акта, а я еле волочил ноги.

Пока добрался до расположения роты, засветился, где только мог. Замечен был, начиная с офицерского городка и до самой казармы, от её порога до моей тумбочки. Опускаю то, как меня опускали: всё произошло ускорено – не успел походить в командирах, как разжаловали из сержантов прямо перед строем.

Я стоял на лобном месте, ёрзая плечами, будто крупная капля от тающей сосульки упала за шиворот.

Майор Хахаев лично срезал лычки с погон (за каждую палку по лычке). Разжаловал из журавля в синицу.

Теперь я у него в руках. Майор лишил меня всего: чести, совести, лычек, Машки… Майор-ЛИШАЙНИК.

Обезлычил и пригрозил упечь на Сахалин. Что в глубине души не могло не радовать, как-никак Родина.

Сахалин – это дальше, чем Монголия. Советские войска стояли и в этой азиатской республике. Сосед дядя Коля, служивший в МНР, как нажрётся, так кричал:

Дата добавления: 2015-12-08