Неоднозначная фигура

Путь на кремлевский Олимп для Павла Бородина начался почти десять лет назад. Он тогда был председателем горисполкома Якутска. Или, как сказали бы теперь, мэром.

Город это небольшой (всего 250 тысяч жителей), но по‑своему уникальный: дома построены на вечной мерзлоте и все городские коммуникации проложены не под, а над землей — иначе мерзлота «поплывет» и утащит вглубь все созданное человеческими руками. Шестидесятиградусные морозы в Якутске — такая же банальность, как жара в Африке. Любой прорыв теплотрассы здесь превращается из рядовой поломки в вопрос жизни и смерти. У Павла Бородина таких прорывов не было.

Свои способности «матерого» хозяйственника он сумел продемонстрировать Председателю Верховного Совета РСФСР Борису Ельцину, который прибыл в Якутск в самый разгар зимы — в декабре 1990 года. Борис Ельцин, сам, как известно, в прошлом областной начальник и строитель, запомнил якутского мэра — как говорят, «глаз на него положил». И когда после спада перестроечной борьбы с привилегиями отечественные чиновники вновь смогли открыто лечиться в спецбольницах, отдыхать на спецдачах и летать на спецсамолетах, для организации всего этого хозяйства и поддержания его на должном уровне потребовался опытный хозяйственник. Выбор Бориса Ельцина, тогда уже Президента «независимой» России, пал на Павла Бородина.

Когда 1 апреля 1993 года Павел Бородин вступил в должность исполняющего обязанности начальника Главного социально‑производственного управления Администрации Президента РФ, в непосредственном подчинении у него было всего 350 человек. Через 5 лет число это оставалось прежним, зато «хозяйство Бородина», как стали называть Управление делами Президента РФ, выросло почти в 10 раз.

Примерная стоимость «кремлевского хозяйства» Бородина была колоссальной. По оценке американских аудиторов, она составляла не менее 600 миллиардов долларов, уступая только «Газпрому». Управление делами Президента РФ отвечает за эксплуатацию 3 миллионов квадратных метров офисных зданий в Москве, среди которых — Кремль, Белый дом, здания Госдумы и Совета Федерации, а также обслуживает 12 тысяч высших российских чиновников. Кроме того, оно владеет дачными поселками, ателье, медицинскими комплексами, автопарками, отелями и авиакомпанией «Россия», которая перевозит всех высших сановников государства.

Но это еще не все. На балансе Управления делами Президента РФ числится зарубежная собственность Российской Федерации в 78 странах мира, которая, по самым скромным подсчетам, стоит более 800 миллионов долларов.

С Пал Пальнем Бородиным я впервые встретился, когда тот от имени Ельцина прилетел на инаугурацию Президента Бурятии Потапова в 1993 году. В то время я был директором НИИ Генпрокуратуры, а Бурятия — моя родина, и я активно помогал Потапову. Бородин тоже жил до этого на Севере, в Якутии, поэтому в Бурятии его знали многие.

Когда я стал Генпрокурором, мы познакомились поближе. Наши отношения приобрели неформальный, практически дружеский характер. Конечно, в идеале Генпрокурор не должен был и не мог водить дружбу с управделами. Здесь можно привести в качестве примера одного из моих предшественников — Казанника, который, придя в Кремль, подчеркнуто не контактировал вне рабочего времени ни с кем, жил очень замкнуто и закрыто. В профессиональном плане он выбрал линию, которая была, наверное, правильной. Но в наших российских условиях она совершенно нереальна. Зачем искусственно создавать ситуацию, когда следует действовать, сообразуясь с реалиями, конечно, не преступая при этом рамки закона. Все правильно: существует прокурорская этика, которая предполагает достаточно замкнутый образ жизни, прокурорам вообще нежелательно много общаться. Но как это сделать, если ты официальное лицо, должен ходить по приемам и банкетам…

Главное другое — алгоритм поведения. А он был у меня таков: я должен действовать во благо прокурорской системы, которую я возглавлял. А система эта работала в тяжелейших условиях: отсутствие финансирования и прочих ресурсов, мощный прессинг со стороны… Тем не менее никаких сбоев в ее работе я допустить не имел права. Бородин был очень важен для меня, как для руководителя, поскольку от него зависело решение многих жилищных, социальных и прочих вопросов сотрудников прокуратуры. Из федерального бюджета на строительство жилья для прокурорских работников не выделялось ни копейки, но жить‑то людям надо. И мне приходилось просить его где‑то ускорить процесс, где‑то выделить жилье из специальных фондов.

Несколько слов о сложившейся в то время изначально порочной системе. Так уж получилось, что Управление делами Президента сосредоточило в своих руках все хозяйственные функции, начиная от снабжения чиновников бумагой и скрепками и кончая обеспечением их машинами, квартирами и государственными дачами. Раньше такие службы имело каждое учреждение — Совет Министров СССР, Верховный Совет СССР, Кремль. Но указом Ельцина они были объединены в единый орган.

Управление делами Президента являло собой удивительное образование. Это был орган управления и одновременно хозяйственно‑коммунальная структура, и существование этой новой структуры явно противоречило принципу разделения властей. Законом такое совмещение полномочий категорически запрещено: один и тот же орган сам устанавливал правила и порядки, по которым сам же потом и действовал, меняя правила в тех случаях, когда они чем‑то не устраивали. С помощью финансово‑материального рычага обеспечения нужных людей жильем, дачами, путевками и так далее Управление делами Президента держало под своим контролем и Госдуму, и Совет Федерации, и министерства — всех.

Стоявший во главе этого монстра Бородин всегда подчеркивал, что его управление находится не в составе администрации, а в непосредственном подчинении президента. Своей подчеркнутой независимостью он раздражал очень многих. Как вспоминал Валентин Юмашев, ему и Татьяне Дьяченко просто надоедало с любым пустяком — даже с просьбой о покупке карандашей — обращаться к Пал Палычу. Огромная хозяйственная империя с оборотом в миллиарды рублей и колоссальной недвижимостью фактически контролировалась одним человеком. И ни глава президентской администрации, ни семья президента не могли влиять на принимаемые им решения.

Поддерживая контакты с Бородиным, я, помимо всего прочего, очень надеялся, что он как кремлевский хозяйственник сможет чем‑то помочь Генпрокуратуре. Как я полагаю, определенные интересы были и у Бородина: в хозяйстве у него велось несколько арбитражных дел, и он, видимо, рассчитывал на некоторую поддержку Генпрокуратуры. Должен сказать, что таковы в России реалии: все прокуроры, включая Генерального, вынуждены были идти на поклон к исполнительной власти. Каждый из нас волей‑неволей становился жертвой системы.

Буду честным до конца: Бородин помог мне лично решить наболевший квартирный вопрос. В общем‑то, мне это было положено по закону, но Бородин все сделал быстро и без проволочек. Уже во время второй или третьей встречи он поинтересовался моими жилищными условиями. Тогда мы жили вчетвером в 3‑комнатной квартире. Бородин сразу же предложил разменять ее на 4‑комнатную, тем более, что я имел на то льготы, поскольку был доктором наук и профессором. Бородин сказал тогда: «Неужели Генпрокурор страны не имеет права на отдельный кабинет?» Это был железный аргумент, и я согласился.

Но уже тогда меня насторожило то, что Бородин предложил мне оставить старую 3‑комнатную квартиру за собой. «Отдашь ее сыну» — посоветовал он. Соблазн был большой, но я отказался: какое‑то шестое чувство подсказало, что лучше этого не делать. Уже потом я понял, что для российской политической элиты такие вещи — обычное дело.

Но обратиться за помощью к Бородину все же пришлось. Мой тесть — изумительной души человек — заболел лейкемией. Врачи республиканской больницы Бурятии тогда мне сказали, что если не принять срочных мер, то через месяц он может умереть. Я понял, что тестя надо немедленно перевозить в Москву, поближе к нам, тем более что врачи из ЦКБ пообещали, что с московским лечением и уходом они гарантируют ему как минимум 1,5–2 года жизни. Один месяц и два года — цифры несопоставимые. Я сразу же пошел к Пал Палычу и рассказал ему о сложившейся ситуации. Попросил его помочь поменять большую квартиру в доме сталинской постройки в Улан‑Удэ на небольшую квартиру в Подмосковье. Бородин сразу же спросил, почему не в Москве. На это я ответил, что под Москвой, в тихом зеленом городке им будем лучше. Буквально через несколько дней вопрос был решен. Но вновь меня насторожила фраза Бородина:

— А зачем мне эта квартира в Бурятии? Что я с ней буду делать? Оставь ее себе.

Я ему говорю:

— Оставить ее за собой я не имею права. Квартира хорошая, кому‑то из бурятских чиновников она наверняка пригодится.

Я заставил тогда Бородина написать письмо, что я эту квартиру сдал государству. И как в воду глядел. Потом по этому поводу проводили расследование, полагая, что квартира осталась за кем‑то из моих бурятских родственников. Долго искали письмо Бородина, но все же нашли.

Вот и думаю — наверное, Господь уберег: если бы я тогда с предложением Бородина согласился, меня бы теперь смешали с грязью…

Да, Бородин очень мне помог тогда в обоих случаях. Но эти попытки как‑то привязать меня к себе не то что настораживали, но негативный отпечаток оставили и в память врезались. А вот в ситуации с известными стране костюмами Бородин проявил себя во всей красе, поразил своей изобретательностью, открытой ложью и подтасовкой фактов.

* * *

Несмотря на мелкие ошибки, полагаю, я действовал правильно. Когда речь пошла о принципиальных вопросах — о «Мабетексе» и так далее, я проявил твердость и принципиальность — не стал выгораживать Бородина и Ельцина, а действовал по закону.

* * *

Бородин вызывал сильное раздражение у Татьяны. Наверное, тем, что всегда вел себя с президентом очень раскованно, непринужденно, переходя подчас своими постоянными анекдотами ту тонкую границу, которая всегда лежит между главой государства и его подчиненными. Конечно, у Бородина были недоброжелатели, хотя друзей было намного больше. Очень непростые отношения у него сложились с Чубайсом, который несколько раз пытался уволить его. Ельцин с Бородиным чувствовал себя комфортно, в своей тарелке — оба одного роста, комплекции, оба любят выпить, хорошо закусить, побалагурить… Душа Ельцина тянулась к Бородину, у них было много общего — видимо, не случайно мэр далекого Якутска понравился президенту, и тот перевез его в Москву.

При всей своей кажущейся простоте Бородин обладал хорошей интуицией, умел переступить, если надо, через себя, пообщаться с олигархами. Из бесед с ним было ясно, что он четко представлял, в каком ужасном состоянии находится Россия; он часто сравнивал нынешние дни с прошлыми временами. Как госчиновник себя он не критиковал, но то, что творилось вокруг, видел определенно. Такая вот двойственность.

Бородин очень тяготел к Черномырдину, они поддерживали друг друга, думаю, дружили. Он очень хотел, чтобы Черномырдин стал преемником Ельцина на президентском посту. Что же касается Ельцина, то Бородин видел, в каком состоянии тот реально находится, и даже как‑то в откровенном разговоре сказал: «Как же так можно развалить страну?!»

* * *

Мы с Бородиным общались на банкетах, приемах. Это было приятное общение, потому что личность он, конечно, неординарная. Я не иронизирую. Кроме того, что он хороший хозяйственник и сильный организатор, он еще и очень доступный и отзывчивый к людским проблемам и бедам человек. Такие люди нравятся всем, потому что не могут отказать в помощи, входят в положение.

Многие этими его качествами пользовались, обращались с просьбами. Бородин никогда ни от кого не отмахивался, помогал, чем мог. В его семье тогда воспитывалось трое детей‑сирот, причем один из этих малышей был безнадежно болен. Супруги прилагали все силы, чтобы его спасти. Но болезнь оказалась сильнее.

Понимая, что его работа все равно будет вызывать косые взгляды, Бородин как бы уравновешивал ее добрыми делами. Вместе с супругой он создал в Москве семейный детский дом, в котором жили больше 40 воспитанников. Будучи, как и его жена, человеком набожным, активно занимался благотворительностью.

При росте около 1,9 метра и весе 130 килограммов он обожал играть в футбол и даже создал свою команду «Ильинка», куда долгое время ходил играть и я.

Пал Палыч — широкая, хлебосольная русская натура. Я всегда ценил его за открытость и доброжелательность. Веселый, обаятельный, он был душой любой компании. В застолье — незаменимый рассказчик с отличным чувством юмора, с удалью русской. Помню, как‑то после одного из приемов в Кремле я уже собрался уходить, как вдруг подходит Бородин, предлагает взять Черномырдина и поехать к нему на дачу в Архангельское. Я согласился, и мы втроем очень хорошо посидели.

Да, у нас были доброжелательные, даже приятельские отношения. Поэтому я, честно говоря, предположить не мог, что все так получится. Была, конечно, информация и на Управление делами Президента: ходили слухи, что продавались земельные участки в престижной подмосковной Жуковке не совсем по закону. Но я понимал, что любой хозяйственник — это изначально подследственный. Тем не менее, у меня даже в мыслях не могло возникнуть, что мы оба окажемся в центре грандиозного скандала с «Мабетексом» и «Меркатой».

Я мучительно переживал, когда началась история с «Мабетексом», и не знал, как действовать, учитывая наши почти дружеские личные отношения. Да и не только это. Ведь с помощью Бородина прокуратура решала многие вопросы, в особенности связанные с обеспечением наших сотрудников жильем, с ремонтом зданий, с оборудованием.

Желания посадить Бородина в тюрьму у меня не было. Я полагал, что если даже все окажется правдой, но Бородин сумеет возместить весь ущерб, вернет из‑за границы деньги, можно будет ставить вопрос о прекращении уголовного дела и о достойном выходе из этого непростого положения без ущерба морального. Ущерба для него, поскольку интуитивно я чувствовал, что Бородин — не главный винтик в этом механизме, главный здесь — Ельцин. Ну а поскольку Ельцин обладал неприкосновенностью, достать его было почти невозможно. Бородин же за него отдуваться не должен.

Я постоянно размышлял об этом и все же пошел на возбуждение уголовного дела. Полагаю, у Бородина была на меня серьезная обида. Видимо, он думал: вроде были дружеские отношения, я так много сделал и для него, и для прокуратуры, а он отплатил черной неблагодарностью. Может быть, с обывательской точки зрения Бородин прав, но в то же время он должен понимать и мою ситуацию — его ведь никто не толкал на нарушение закона, это был его выбор. А меня на то и поставили Генпрокурором, чтобы действовать по закону.

О том, что было возбуждено уголовное дело по «Мабетексу», я Бородину ничего не говорил — это была бы утечка информации. Но после того, как я получил первоначальные материалы из Швейцарии, у меня с ним состоялась незапланированная встреча в Генпрокуратуре.

Бородину, судя по всему, переслали из Швейцарии наш запрос, который Карла дель Понте по неосмотрительности отдала Паколли. Не помню точно дату, но где‑то между 27 января и 1 февраля, через несколько дней после того, как в Швейцарии Карла дель Понте провела обыск в «Мабетексе», он пришел ко мне в Генпрокуратуру и потребовал объяснений.

Пришлось разъяснять, что расследование по делу «Мабетекса» действительно ведется. Но не в отношении него, а по факту проведенных в Кремле ремонтных работ, и поэтому я не считал необходимым ему что‑либо сообщать. Если бы дело было возбуждено конкретно против него, то тогда я его уведомил бы обязательно.

Ситуация была, конечно, очень неловкая. Я ему честно сказал, что отношения у нас с ним всегда были хорошие, и я это очень ценю, но иначе сейчас поступить не могу. Почему? Во‑первых, с точки зрения закона: в Генпрокуратуру поступили серьезные материалы и, чтобы проверить их, мы возбудили уголовное дело, потому что по закону вне рамок уголовного дела мы никакую работу вести не можем. Во‑вторых, учитывая доводы здравого смысла и, в‑третьих, из соображений собственной безопасности.

«Представь, — говорю я ему, — положу я все эти материалы, присланные из Швейцарии, под сукно. Карла дель Понте подождет полгода — год, а я дело‑то не возбуждаю. Тогда она со стопроцентной гарантией опубликует эти материалы у себя — скандал на весь мир! При этом укажет, что материалы были высланы Скуратову, а он палец о палец не ударил, никаких мер не принял, то есть совершил должностное преступление. Случись такое — я сам могу оказаться за решеткой. Плюс полная потеря доверия к прокуратуре как к институту.

Вот ты, Пал Палыч, говоришь, что невиновен. Я согласен, что это может быть, и я хочу в это верить. Давай объективно разберемся. Ведь возбуждение уголовного дела нельзя рассматривать как признание человека виновным. Извини, но нет другого придуманного законом способа детально, объективно и исчерпывающим образом разобраться, виноват человек или нет. Если ты говоришь, что невиновен, бояться тебе нечего. Следствие будет максимально объективным, ни о каком аресте речь не идет. Но если деньги были украдены, извини, — их нужно обязательно вернуть, и тогда, возможно, ни к кому претензий не будет».

Однако мои доводы его, видимо, не убедили, ход событий не устроил, и уже 1 февраля меня вызвали в Кремль и показали видеопленку. В то время Бородин дружил с Хапсироковым и, полагаю, это было одним из решающих факторов, почему Бородин мне не поверил. Судя по всему, тогда за Бородина шла серьезная борьба. Хапсироков уже знал, что его уберут, и активно плел интриги: дескать, Скуратов все равно обманет, засудит, и потому его от греха подальше надо обязательно убирать…

Отношения наши с Бородиным испортились. Ну а когда меня отстранили, Пал Палыч повел себя просто непорядочно. Взять хотя бы историю с костюмами — ведь кроме него никто о том, кто нам их шьет, не знал. В списке тех, кому шили костюмы, было восемь человек, но фамилию начали склонять только мою.

Много грязи было вылито на меня и в связи с «доводкой» моей квартиры: в газеты была запущена информация о, якобы, покупке для меня мебели на дикие суммы, о покупке мне коттеджа и так далее. Проверили «факты»… И что же? Все — счета, цифры — оказалось фальшивкой. Но кто‑то же их фабриковал? Кто‑то же обвинял меня в этих серьезнейших преступлениях. Это было что‑то вроде черного пиаровского хода, когда обвиняют на первой полосе, огромными, кричащими буквами, а затем на последней мелким шрифтом пишут опровержение. Но дело‑то уже сделано — человек дискредитирован…

Грустно, но Бородин в борьбе со мной использовал самые грязные методы.

Не знаю, в какой степени он был причастен к кассетной истории, к моей компрометации. Думаю, что о готовящейся против меня атаке он знал, но ничего не предпринял, чтобы остановить это безобразие. Даже не предупредил меня. Что ж, Бог ему судья…

Дата добавления: 2015-12-08