Строгий режим 22 страница

– А‑а‑а‑а‑а‑!

– Хули ты орёшь, сука? – бил его ногой по голове Паха. – Я тебя отъ…бу на х…й, отродье кумовское.

Один из ударов Пахи достиг цели, как бы ни укрывал голову Протас и, ударившись ещё и о бетонный пол, от этого удара, он отключился. Остальные продолжали обрабатывать ударами его уже недвигающееся тело.

– Всё, хватает, – остановил всех Солома, увидев закатившиеся глаза потерявшего сознание Протаса. – Он уже готовченко…

– Давай обоссым его, Саня, – предложил Паха. – А то ж ведь заедет ещё куда‑нибудь к порядочным, опять стучать, сука, будет.

Солома поднял взгляд на Протаса, на его сокамерников и, немного подумав, сказал:

– Против вас мы ничего не имеем. Коммерсанты тоже могут быть людьми. А если ещё и пользу людскому приносите, так и к вам отношение соответственное будет. Но эта барыжная рожа просто ох…ела. Малявки людские куму отсылает. Так что давайте. Вы тут его пригрели, вы и обоссыте его, или по губам х…ем шлёпните, чтобы в порядочную хату эта мразь больше не попала.

Сокамерники Протаса мялись в нерешительности, опустив головы. Каждый из них знал, хоть и сидел в тюрьме впервые, что любое из этих действий означало, что их друг Протас станет опущенным, и они молчали. Солома же, наоборот, подумал, что если опустить этого коммерса, то тогда уж точно никто не станет за него предъявлять, даже если Протас предложит деньги и если будет за что. Придя к такому выводу он продолжил наседать.

– Ну чё вы мнетёсь? Или это с вашего ведома тут всё куму передавалось? – Солома смотрел на них уже грозно. – А, Тёплый?

– Да не‑е, Сань! Ты чё? – сразу вскинули они головы.

– Ну так а чё вы тогда? Взяли отнесли вон к параше, и поссали.

Переглянувшись между собой Тёплый и остальные, кроме Спасского, взяли ещё не пришедшего в себя Протаса за руки и ноги и понесли потихоньку к параше. Кузнец сидел возле двери и смотрел на эту картину дикими глазами. Ещё недавно эти люди на его глазах были чуть ли не братьями, а теперь… Но, понимая, что они просто боятся не подчиниться и пойти в тюрьме против матёрых уголовников, молча отошёл в сторону.

Когда бесчувственного Протаса положили на парашу все поспешили выйти оттуда, но выходившего последним тёплого Солома остановил.

– Ты там постой. Щас подождём, пока очухается, и поссы на него.

– Почему я? – нерешительно спросил Тёплый.

– А кто? – зло спросил Солома. – Он вас всех под сомнение поставил. Или, может, это не он маляву куму отдал? Может, кто из вас?

– Да не‑не, у него она была, я тоже видел, – поспешил сказать Тёплый. Перспектива таких разборок с ним его не устраивала, к тому же малёк действительно был только у Протаса, он хорошо это помнил.

– Ну так а чё ты? О, о, о, давай, ссы, смотри, очухивается. На е…ло прямо ссы, как раз умоется. Давай…

Умываться Протасу не требовалось, за всё время избиения ему ни разу не попали по лицу и крови не было. Но Тёплому было не до того, чтобы думать над этим. Протас действительно начал подниматься на локтях и мотать головой, приходя в себя. Тёплый спешно достал член и начал мочиться на голову Протаса. Он весь дрожал и с него вышла только небольшая струйка, потом его то ли свело в пахе, то ли там действительно ничего не было. К тому же он очень не хотел, чтобы Протас видел, кто это делает. И поспешил спрыгнуть с параши, на ходу пряча своё орудие, от волнения сделавшееся маленьким и сморщенным.

Понявший, что произошло, Протас застонал и от вновь ощущаемой боли отбитых органов и конечностей, и от душевной боли. Но кричать не стал и с параши слазить тоже не торопился, опасаясь, видимо, что избиения могут продолжиться. Он поднялся и молча стоял, не поднимая глаз на смотревших на него людей и стряхивая с волос мочу.

Увидев вроде бы смирившегося со своим положением Протаса Солома повернулся к Тёплому и остальным сокамерникам новоиспечённого опущенного.

– Щас мы уйдём, его больше не трогайте, – жёстко сказал он. – Шмотки его сами ему соберите и пусть едет своих искать. Про балабасы и чай тоже не забудьте, бабки, если были у него какие, тоже пусть забирает. А то скажет ещё, что по беспределу всё отобрали. Получил‑то он своё не по беспределу, а по заслугам. Да, Протас? – он глянул на него, но тот молча смотрел в пол и Солома опять повернулся к Тёплому. – Прогон по тюрьме пустите, чтобы все в курсе были. Заодно и другим мышам урок будет, глядишь и одумаются…

* * *

Бандера не успел ещё даже разобрать сумку, которую передал ему Киря, как кормушка открылась и какой‑то дубак из новых крикнул:

– Банин, Филатов, с вещами!

С широко открытыми от удивления глазами, Бандера подскочил к кормушке так быстро, что дубак не успел её даже закрыть.

– Слышь, командир, погоди. Это меня на этап щас, да? Я же ещё за косачку не расписывался, почему меня щас?

– Значит без изменений все, потом распишешься, – равнодушно ответил дубак и закрыл кормушку.

Бандера разогнулся, но так и остался стоять, потрясённый. Он знал, что сегодня есть этап, но никак не ожидал, что именно сейчас его сразу и отправят в зону. Он рассчитывал, что у него есть ещё дней десять как минимум. Знал, конечно, что некоторым дают расписаться за касачку уже в отстойнике, а бывает что кладут в дело и уведомляют уже по прибытии. Но он никак не думал, что и его это тоже коснётся.

Леший с Антоном спали и не слышали этого, остальным было всё равно, кроме некоторых, которых отбытие Бандеры явно радовало. Тот, кто ещё недавно был Бароном, а стал Металлистом аж в лице изменился. До этого он постоянно молчал и не поднимал глаз на Бандеру все дни, что здесь находился, опасаясь привлечь его внимание. Теперь же лицо его оживилось, как и лицо Юрия, который тоже наверняка радовался уходу Бандеры. Но кроме их оживших глаз и приподнятого лица Металлиста больше ничего не выдавало обычных сборов на этап. Все, кто не спал, продолжали заниматься своими делами и читкой книг. Даже тот второй, которого назвали, молча вытащил из‑под шконки свой рюкзак и молча сидел ждал, когда дверь откроется, собирать ему больше было нечего.

Бандера почувствовал необычайную пустоту в душе. Но не от того, что никому не было дела до его отъезда и до него самого. Он знал, что если сейчас разбудит Лешего с Антоном, те живо вскочат и начнут суетиться. Пустоту он испытывал от нереализованных чувств и планов, и уезжать сейчас с тюрьмы очень не хотелось. В первую очередь потому, что совсем рядом, в трёх метрах от него через продол, находится такая милая и обаятельная девушка, к которой, как ему казалось, он уже испытывал чувства. В душе он, конечно, сознавал, что это, может быть, в тюрьме ему кажется, что такая девушка как Ольга – мечта всей его жизни. Но сердцу не прикажешь, и оно заставляло страдать человека, которого даже друзья считали слишком жестоким. Всё вдруг сразу потеряло смысл. Даже если бы Толян приехал к нему прямо сейчас, это бы уже ничего не изменило. На разборки по делу Протаса ещё неизвестно, сколько времени бы ушло, может день, а может и больше. А находясь вне тюрьмы познакомиться вживую и сблизиться с Ольгой будет просто нереально, даже сами попытки будут смешными и бессмысленными. Он и сам понимал, что никаких маляв передавать ей с лагеря не будет, даже если она станет вдовой Соломы, а потому в дело Протаса даже и не думал посвящать брата вообще. Голова сейчас была не в том состоянии, чтобы думать о каких‑то возможных дивидендах с этого дела, она была пустой. Единственное, чего ему сейчас не хотелось, это остаться для Ольги пустым местом, чтобы она забыла о его существовании вообще. И хоть руки опустились и были такими вялыми, что не хотелось собираться, он вдруг достал ту ручку с надписью «Ольге от Витали» и, запрыгнув на окно, выудил удочкой контрольку. Быстро написав на листке бумаги «Ольге» он завернул в неё ручку и отправил. Как только контролька исчезла за решёткой ему стало ещё грустнее, как будто он отправил свою любимую на поезде навсегда. Но всё же подумал о том, что, может, когда‑нибудь в будущем, когда он будет на свободе и у него уже, может быть, будет другая любовь, он всё же встретит где‑нибудь эту Ольгу и напомнит ей об этой ручке, которую она, возможно, даже сохранит. Эта мысль немного придала ему силы и он запихал обратно в сумку привезённые Кирей вещи, так как на продоле уже послышался шум и грохот открываемых дверей. Слышно было, что уже собирают на этап, и Филат, уходящий вместе с ним, поднялся и встал с рюкзаком у двери.

– Лёха, Антон, – толкнул Бандера спящих парней и вытащил из‑под шконки вторую сумку.

– Чё такое? – зашевелился Леший, потягиваясь и поворачиваясь.

– Я уезжаю, – грустно проговорил Бандера, перекладывая из своей старой сумки в новую комплект постельного белья и ещё кое‑какие вещи.

– Как – уезжаешь?! – в один голос воскликнули Леший с Антоном и мигом подскочили со своих мест.

Дверь открылась, и хотя Бандера ожидал этого, вздрогнул с испуганным взглядом. Он так не хотел уезжать, что испугался этого открытия двери так, как будто его поведут на расстрел. Но он быстро взял себя в руки и, схватив сумку, прощался с друзьями уже на ходу.

– Там чё в сумке осталось, Леший, разберитесь чё куда, – говорил он бегущим за ним прямо в трусах Лешему и Антону.

– Ты с собой всё взял, что нужно? – спросил Леший, вспомнив всё же спросонья о том, что все общаковые деньги были у него.

– Да, всё нормально, Лёха, давай, – остановился Бандера на пороге и, обнявшись с ними на прощание, вышел и присоединился к стоявшим на продоле арестантам, тоже уходящим этим этапом.

– Пошли, – скомандовал ДПНСИ, когда корпусной уже закрывал дверь.

На секунду Бандера успел увидеть лицо Юрия с довольными глазами, но сейчас это уже не имело для него никакого значения. Проходя мимо двери хаты один шесть и глянув на неё с тоской в последний раз, он понимал, что этот тюремный роман для него закончился. Он переживал это так сильно, как будто заканчивалась его жизнь.

Лишь оказавшись в отстойнике и прислонившись спиной к бугристой цементной стене, он вспомнил о трёх литрах водки, которые забыл выложить в хате. В переживаниях он даже не заметил излишней тяжести своей сумки. Пройдясь по отстойнику в поисках знакомых, он наткнулся на Горея, с которым сидел ещё в первый срок.

– О, здорово, – сказал он. – Ты тоже, что ли, поехал уже?

– Здорово. Да я на МОБ пока, операцию ж мне делать будут.

– Понятно. Больной, короче. С кем же тогда мне водку выпить?

– В смысле? Ты чё, думаешь, раз больной, водку нельзя? – тут же встрепенулся Горей. – Наоборот, спирт – это ж лекарство.

– Ну, пошли тогда, – Бандера подвёл его к своей стоящей у стены сумке и вытащил из неё две полуторалитровых бутылки.

– Охе…а‑а‑а‑ть! – радостно воскликнул Горей. – Гуляем!

– Зови ещё кого‑нибудь, я‑то не пью, – сказал Бандера, но его последних слов Горей уже не слышал. Возбуждённым голосом он звал своих друзей и знакомых.

– Рудик, Хома, айда сюда! Костэн, ты где там? Лёха.

Все подходили и, потирая руки, восхищённо восклицали и присаживались на корточках к импровизированному столу, который Горей уже сооружал на своей сумке. Кто‑то доставал из кармана конфеты, кто‑то из сумки сало и лук, что более подходило к закуске. Остальные заключённые, учуяв запах водки, когда Горей уже начал разливать по кружкам, ходили вокруг и сглатывали слюну, стараясь не смотреть на это пиршество.

– Эх, бля, в Столыпине бы, конечно, лучше было, – качал головой Горей. – Но хули сделаешь, через шмон с таким добром не дадут пройти.

– Да и хер с ним, дорога и так весёлая будет, – махнул рукой тот, которого Горей называл Костэном. – Я за всё время здесь только раз так гулял, когда у Соломы днюха была. Он нам толкнул наверх такую же бутылочку.

– Ты чё, в девять шесть сидел? – спросил его Бандера. Но ответа он уже не слышал, хотя Костя ещё что‑то там рассказывал про Солому. Прислонившись к стене и не ощущая давящих в спину острых цементных камней, он сидел и думал о том, что хоть Соломе и повезло, что Бандеру забрали на этап, но всё же он молодец, переиграл всех. И к тому же он пользуется среди арестантов авторитетом, таким, что его день рождения вспоминают ещё через полгода, и Протасу вряд ли удастся сделать здесь что‑то против него. Может, он даже и рассчитается как‑нибудь за свою подругу с помощью своих денег, но Бандере от этого легче уже не будет. И он старался смириться со своей участью проигравшего, хотя это было и нелегко.

* * *

Первыми прогон из восемь семь получили в камере семь ноль. Прочитав его, Валёк молча протянул его Стасу и угрюмо заходил по хате.

– Ох, них…я! – прочтя, схватился за голову Стае, не веря своим глазам и перечитывая вновь. – Е…ануться легче…

– Чё, чё такое? – сразу подскочил к нему со шконки Лис и, увидев написанное, сделал изумлённое лицо и протянул: – Е…а‑а‑ать.

– Я сам о…уел, – качал головой всё ещё не пришедший в себя Стае.

– Не, ты прикинь, Валёк. Это ж пи…дец полнейший, – показывал маляву Вальку Лис, как будто тот её не читал. – Больше грева нам от него не будет. У пидора ж стремно брать, правильно?

– Я думал, ты из‑за самого Протаса в ауте, а ты все о желудке своём, – укоризненно качал головой Стае.

– Да чё мне сам Протас? – тут же парировал Лис. – Сидят там, сами жируют, а нам шнягу всякую суют. Себе хлеб икрой намазывают, а нам маргарин загоняют. Ты поверишь, что ли, что они там грузинский чай пьют? Или вот эту шнягу курят?

Валёк не слушал, о чём спорили между собой здравый и рассудительный Стае, и этот подхалим Лис, всегда принимающий сторону сильных не зависимо от того, правы они или нет. Голова Валька сейчас болела о том, что если Протас, как написано в прогоне, шпилил на кума и отдавал ему людские малявы, то получалось, что и Валёк тоже помогал ему с информацией. Он ходил по камере и молил бога, чтобы Протас, которому уже терять нечего, его не выдал. Так же он клялся господу, что больше никогда не будет связываться ни с чем подобным, просил простить его за это и не отдавать на растерзание строгачам. Да и свои, если со строгого режима скажут «наказать», не пожалеют. Этот же Лис первый и будет опускать своёго друга.

Валёк даже руки складывал в молитве на груди, но его спорящие семейники этого не заметили, как и его подавленного состояния.

* * *

Плетень был в отстойнике ещё с четырьмя заключёнными, которые не успели вчера пройти флюрку и анализы и остались на выходные здесь. После бессонной ночи все спали, но когда дверь открылась и завели ещё одного да ещё и с матрасом, подняли головы и уставились на него. Плетень, единственный из всех, кто обладал здесь матрасом и спал в трусах на чистом белье, заинтересовался новеньким больше всего. Он‑то сразу сообразил, что ему придётся долго жить здесь с этим человеком, по виду скорее всего с красным, на повязке которого в зоне было написано минимум «завхоз». Солидный вид и рослая фигура сразу вызвали у Олега уважение, а вся одежда и даже фирменная сумка, наверняка набитая всяким добром, говорили о том, что этот человек обеспеченный и будет здесь очень полезен.

– Здорово. Откуда сам? – спросил его Плетень, поднявшись и одевая футболку.

– С восемь семь, – каким‑то потухшим голосом произнёс вновь прибывший, и только тут Плетень заметил, что при всём его солидном виде у него возле уха виднелся синяк, а на голове были две большие шишки и лицо его было таким, как будто у него умер кто‑то из близких.

– Чё, закинули к блатным, а они узнали, что вязаный был по зоне? – сделал предположение Плетень, вспоминая своё попадание сюда с матрасом.

– Я там год просидел, – покачав головой, тихо проговорил пришедший как бы самому себе, – никогда не ссучил. А они…

– Чё такое, уронили? – опять предположил Плетень, усмехнувшись. Но вспомнив, как ему самому досталось в общаковом отстойнике, сразу сделал серьёзное лицо и спросил, выражая свою солидарность: – Чё, пидоры эти блатные‑голодные прессанули? Не ссы, земеля. Придёт и наше время. Меня Олег зовут. А тебя как? – Плетень проятнул ему руку.

Посмотрев на руку вновь прибывший поднял взгляд на Олега и тихо произнес, убирая свою руку под куртку:

– Меня Паха зовут. Протас. Только руку жать мне не надо.

– Ох, ё‑о‑о, – сразу всё поняв, с досадой протянул Плетень и убрал руку. – Неужто х…ем наказали, гандоны. А за что?

– Не ху…м, просто на парашу затащили, пока я в отключке был, – поспешил сказать Протас, что его никто не имел, но и вдаваться в подробности опускания тоже не стал. – Сказали что ссучил, малявки якобы куму отсылал от смотрящего. Но я ни при делах, клянусь.

И тут Плетня осенило и он вдруг сразу всё понял.

– Как, ты говоришь, тебя зовут? Протас, а имя, я не расслышал? – спросил он, уже наверняка зная ответ.

– Паха, – ответил Протас. – Щас прогон должен пойти, ну или вечером с нового корпуса, что сука и всё такое. Не при делах я, клянусь. Да и я здесь только до понедельника. Хозяин появится, и меня в одиночку переведут, так что я вас долго не стесню.

Плетень был в шоке от своёго открытия и не мог ничего сказать. Но наступившую тишину нарушил другой заключённый.

– Мы и сами здесь до понедельника, – сказал он. – Да ты не оправдывайся тут перед нами, при делах, не при делах. Или боишься, что мы ещё тут бить будем? Спрашивается‑то с человека только один раз, а с тебя уже получили. В прогоне том же не будет сказано, чтоб порвать тебя?

– Нет, – покачал головой Протас.

– Ну вот, – продолжил тот заключённый, – только в курс ставят, чтоб знали, с кем имеем дело. Или будут иметь те, к кому дальше заедешь.

– Да он в одиночку, говорит, поедет, – наконец пришёл в себя Плетень и подал голос. Он видел, что даже все четверо видавших виды завхозов зоны и председателей СДП, собравшихся здесь, смотрят на новоиспечённого опущенного не как на пидора. Уж больно вид у него был солидный и чувствовалось, что он человек сильный, хоть и упал духом. К тому же Плетень уже всё понял, и как малява к куму попала, которую сам же ему и отдал, и чьи конфеты он ещё тут употреблял, шедшие на ту шалаву Ольгу с восемь семь. У него внутри что‑то даже шевельнулось, и он показал Протасу на место, далеко не возле параши. Он прекрасно понимал, почему так поступил. Не из чувства своей вины за то, что произошло с Павлом, и не из чувства солидарности. Хоть у самого только что сошли все синяки от избиений, он не испытывал никакой жалости к людям. Просто он сознавал, что если этого Протаса щемить и он будет везде кричать о беспределе, то если начнутся большие разборки по этому делу с малявами, они коснутся и его самого, и ещё неизвестно, чем всё закончится. Поэтому, как бы не чесался язык Олега сказать Протасу, что он трахал его девчонку, а теперь вроде как имеет право трахнуть его самого, он лишь ободряюще кивнул ему и сказал:

– Ложись, спи, не бойся, тебя здесь никто не тронет. Жизнь разберётся, кто есть кто.

Эпилог

Бандеру привезли на МОБ, расположенный на территории первого СИЗО летом 97‑го года. До освобождения ему оставалось всего несколько месяцев и он с юмором думал, что лагерное начальство решило подлечить его для будущих боевых действий. Ехать он уже никуда не хотел, дышал уже свободой и позабыл обо всех своих чувствах и переживаниях из‑за женщин, мысли о которых преследовали его месяцами и годами. Помнить, он всё же помнил, и Сашку, которая у него была в момент ареста и из‑за которой он несколько первых месяцев переживал, что снюхается с кем‑нибудь, пока его нет. Потом, когда она перестала его навещать и он уже успокоился, появилась в тюрьме Ольга Шеляева, по которой он ещё долгое время сходил с ума после того, как его увезли в зону, а она осталась в тюрьме, где с ней крутил роман Солома. Помнил он и сестру своёго соседа по проходу в бараке Огонька, которая год назад приезжала к нему на родительский день и в которую Бандера опять влюбился с первого взгляда ещё до того, как она заговорила с ним своим нежным, женственным голосом. Теперь всё было уже позади, и когда он увидел первую же красивую медичку в Межобластной больнице, он уже не запал на неё всей душой, а смотрел теперь похотливо, зная, что через два с половиной месяца у него таких девушек будет много. А если захочет, то приедет сюда и соблазнит и эту. Хотя в этом он даже сомневался, что он захочет ехать за сто километров к этой медичке, когда таких же и даже лучше полно и в его городе. Но пока ничего лучшего не было, и он с похотливой улыбкой пристал к этой.

– Как мне к вам обращаться? – спросил он, чуть ли не в открытую смотря на её грудь. – Гражданка начальник?

– Наталья Юрьевна, – ответила девушка, не реагируя на его тон и взгляд уже по привычке, таких зеков здесь было множество за время её работы.

– Вам так идёт военная форма, Наташа Юрьевна, – сделал Бандера ей комплимент, увидев под её белым халатом военный китель. – Через два месяца выйду на свободу, обязательно женюсь на военной. Форма очень возбуждает.

Очевидно, такие слова девушке говорили уже не один десяток раз и она даже бровью не шевельнула ни на комплименты, ни на томный тон Бандеры. Записав его данные в журнал, она спокойно позвала следующего, даже не удостоив своёго обольстителя взглядом. Но Бандере это было уже всё равно, скоро свобода.

Пройдя в отделение, он заметил среди снующих между палатами людей знакомую фигуру и, догнав её, удивлённо произнес.

– Потап? Ты чё здесь делаешь?

– Здорово, Виталь, – поздоровался Потап. – Лечусь, вот.

Бандера был очень удивлён и не обратил внимания ни на свой глупый вопрос, ни на не менее глупый ответ. Потап был простым мужичком, не из тех, кто выезжал с лагеря на больничку для общения или по делу. Но в данный момент он уже должен был быть на свободе, так как его срок заканчивался на три месяца раньше Бандеры. К тому же он был настоящим мастером всяких жалоб и заявлений, и когда Бандера уходил на этап в зону, Потап ждал ответ на очередную жалобу в вышестоящий суд или что‑то в этом роде.

– Вижу, что не на заработки приехал, – сказал он. – Тебе что, по касачке сроку добавили, что ли? Ты ж уже откинуться должен был. Не поверю, что ты мог раскрутиться.

– Да не‑е, я ж на пересуд подавал, – с гордостью ответил Потап, – дали двушку. Потом освободился, ещё на полтора залетел. Меня с двадцатки привезли.

– Так ты уже второй срок досиживаешь? – восхищённо спросил Бандера.

– Да не‑е, – с грустью ответил Потап. – Только начал. До суда ж под распиской ходил, как закрыли сразу почти в зону, бля, увезли, – но тут лицо Потапа немного просветлело и он хитро улыбнулся. – Но я и отсюда уже написал, в Москву отправил. Так что ещё не вечер…

– Не сомневаюсь, – подбодрил его Бандера. – Так ты, значит, ещё вольными пирожками серишь? Рассказывай, чё там нового в городе?

– Да не слишком вольными, два месяца уж почти, – поправил Потап. – А ты чё, с воли вестей не получаешь, что ли?

– Да так, поверхностно только. Те, кто при делах, сюда редко попадают. В основном сами только кто чё услышат. А пацанов наших всех убили. Родители только приезжают иногда, но они никаких движений не знают.

– Ну а я чё? Ты ж знаешь, я сам никуда не лезу, так, если только, где чё украсть, – оправдывался Потап, потом вдруг вспомнил то, что может быть интересным Бандере и, встрепенувшись, выпалил: – А помнишь, ты с Протасом общался с восемь семь? Знаешь, что с ним стало?

– Угу, – спокойно кивнул Бандера, будто ему это было безразлично.

– И что нагнали его сразу поле этого прямо с зала суда знаешь?

Бандера молча кивнул, задумавшись о чём‑то своём. То, что Протаса освободили, ограничившись отсиженным, его не интересовало. Брат и друзья были давно мертвы, доить его было некому и ходили слухи, что он всё равно уехал куда‑то из города.

– Не, ну всё равно, ты прикинь, да? – продолжал Потап, немного обиженный тем, что не смог рассказать Бандере ничего нового. – За три дня до свободы опустили, три дня не досидел…

– Слышь, – перебил его Бандера своими мыслями. – А Юрика этого помнишь? Ты касачку ещё писал ему и подельнице его? Чё с ним было, когда я ушёл?

– Конечно помню, – ответил Потап и не без гордости добавил: – Ему по касачке на доследствие отправили. Ты прикинь? Он месяцев восемь только отсидел, и под чистую нагнали. Я сам ох…ел. Оправдали полностью. Видать бабок папаша его отвалил немерено…

– А тёлку его? – поднял голову Бандера, с интересом смотря на Потапа.

– И тёлку тоже, – восторженно рассказывал Потап, обрадовавшись тому, что хоть чем‑то смог удивить Бандеру. – Кстати, ты знаешь, что она за Солому замуж вышла? – спросил Потап и, увидев вытянувшееся лицо Бандеры, восторженно продолжил: – Я сам ох…ел, когда узнал. Она прямо на двадцатку к нему приезжала расписываться. Ты прикинь, как он её раскрутил на тюрьме? А Юрик этот, лох рогатый. Я как на двадцатку пришёл вот щас, узнал, чуть со шконки не ё…нулся… на свиданки к нему ездит…

Он ещё что‑то говорил, но Бандера его уже не слушал. Глядя куда‑то в пол, он думал, как действительно повезло Соломе. В той жёсткой игре тогда, на централе, он выиграл самый лучший приз, о котором только может мечтать любой мужчина – прекрасную женщину, которая будет любить тебя не за деньги и пойдёт к тебе даже за решётку. Такие женщины действительно достойны любви сильных мужчин.

Дата добавления: 2015-12-08