Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Париж, 25 мая 1984

Читайте также:
  1. ПАРИЖ, 1844 ГОД

88 Понятие «разум» весьма широко. Допустим, я умеряю его протяженность, ограничиваюсь его «узусом» в так называемой науке, как она опреде­ляется со времен Галилея. В этих границах разумом можно называть совокупность правил, которым должен следовать дискурс, чтобы познать и дать познать некий объект (свой референт). Не ду­маю, что «сегодня» отмечается какое-либо значи­тельное изменение правил, соблюдаемых научным дискурсом. Тот факт, что за несколько столетий умножилось число аксиоматик (систем операто­ров), - признак не того, что разума стало меньше, а того, что стало больше рациональной строгости. В частности, воспринятые от традиции языки на­уки (арифметика, геометрия) были насколько воз­можно переформулированы аксиоматически. Но в таком случае требуемые от языка познания фор­мальные правила, стало быть его «разум», лишь делаются более явными. Всегда нужно «правиль­но оформлять» высказывания, различать и полно­стью разъяснять операторы, которыми пользуют-

88

 

ся при аргументации, а если речь идет о науках «объективных»—предъявлять «доказательство» того, что говорится, предоставляя возможность про­извести и повторить конкретное наблюдение. Как и всем на свете, мне известно, что «опыт» научных работников в лабораториях имеет с этим мало об­щего. Но этот опыт есть предмет - весьма важный в своем роде, - интересующий антропологическое исследование; другое дело, строго дискурсивного порядка, - совокупность правил (или режим), не­соблюдения которых достаточно, чтобы сделать дискурс чуждым познанию в строгом смысле. На­пример, истолкование сновидения в психоанализе не подчиняется когнитивным правилам, посколь­ку «данное» (рассказ сновидения) не может быть по желанию воспроизведено в тождественной форме, а значит, не доступно всем и каждому. Так же и с гипотезой о первой секунде Большого взры­ва, если верить Мишелю Кассе.

Я говорю тебе здесь о научном дискурсе как таковом, в его принципиальном отличии от всех прочих жанров дискурса. Необходимо отличать его от тех дискурсов, которые его самого делают своим предметом («эпистемологических» в широ­ком смысле). Именно в них отражается, разраба­тывается, видоизменяется и идеологизируется идея научного знания. Со времен Галилея не пре­кращают множиться комментарии на предмет на­уки. Ныне существуют наука о науке (социологи­ческая), психоанализ науки (как libido sciendi), ис­тория научных «парадигм» и т. д. Все они исходят

89

90 из того, что научный разум не является независи­мым от эмпирических переменных, как-то: техни­ческие, социальные, психологические, относящие­ся к воображению. Между тем, вопреки нередкой на этот счет путанице, отмеченные подобным об­разом зависимости затрагивают не столько содер­жание научного дискурса, сколько его режим. Этим аспектом я могу здесь пренебречь, посколь­ку наша гипотеза состоит в том, что когнитивный разум локализуется в правилах языковой игры.

Ближе к делу вопрос о статусе этих правил. Как раз при исследовании этого второго аспекта комментарий на предмет научного разума может «сегодня» вызвать ощущение еще большей не­определенности. Разбирая этот статус, выясняют происхождение правил познания: насколько они непосредственны, естественны, божественны, не­обходимы? А если так, в силах ли разум выводить или по крайней мере описывать их порождение? Или таковое может лишь ускользать от него в не­избежном circulus vitiosus? Ведь когда задаются вопросом о разуме правил, спрашивают о том, что такое разум разума. Классицизм был метафизи­чен, он признавал эту первооснову разума. Совре­менность, во всяком случае определенная совре­менность (Августин, Кант), критична, она разра­батывает конечность, признает разумным запрет умозаключений о разуме в основе разума. Постсо­временность, очевидно, скорее эмпирико-критич-на, или прагматична: разум разума не может быть дан вне порочного круга, при этом способность

90

формулировать новые правила (аксиоматики) раскрывается по мере того, как дает о себе знать «потребность» в них. Наука оказывается средст­вом откровения, средством раскрытия разума, ка­ковой остается смыслом существования (raison d'etre) науки.

Назначенный таким образом разуму статус напрямую заимствован из техницистской идеоло­гии, определяемой диалектикой средств и потреб­ностей, безразличием к происхождению, постула­том безграничной мощности «новизны», легити­мацией через наибольшую эффективность. Научный разум выверяется не по критерию ис­тинного и ложного (когнитивному), по оси сооб­щение/референт, но с учетом перформативности его высказываний, по оси адресат/отправитель (прагматической). То, что говорю я, ближе к исти­не, чем то, что говоришь ты, коль скоро мои выска­зывания позволяют мне «сделать больше» (выиг­рать время, пойти дальше), чем позволяют тебе твои. Тривиальное следствие такого смещения ак­центов - тот факт, что лучше оборудованная лабо­ратория имеет наилучшие шансы довести что-ли­бо до ума. Так что, истина - за разумом сильней­шего?

Конгломерат, обозначаемый Хабермасом как технонаука, - не только фактическое положе­ние дел, но и состояние разума. Ученый был фигу­рой призвания, научный работник-профессионал в процессе депрофессионализации. Ведь мы зна-

91

 

92-ем, что любой профессии грозит угасание, если взамен или поверх ее «собственной» цели ей навя­зывается какая-то другая, вначале побочная, но в конечном счете доминирующая. То, что описыва­ют Смит и Маркс применительно к бывшим тка­чам, скованным законом торгово-промышленного капитала на анверских мануфактурах в XV в., вполне можно применить и к бывшим ученым, подчиненным сегодня режиму наибольшей пер-формативности, не только в плане средств, кото­рыми они могут располагать, но даже и в отноше­нии тем, которые они могут «продвигать». (Изучи требования, предъявляемые последней француз­ской реформой к высшему образованию первой ступени.)

92 Кто-то скажет, что это угасание когнитив­ной профессии, возможно, и к лучшему, как и в случае с профессией ткаческой. Это цена за разви­тие познания, как упадок ткачества - за совершен­ствование одежды и домашней утвари. Подобный вывод можно аргументировать (сославшись, на­пример, на ускорение ритма открытий и изобрете­ний в крупных лабораториях), только если безус­ловно допустить полное уподобление двух этих родов деятельности. А коль скоро это допущение делается, выходит, что сегодня профессия позна­ния не в большей степени находит в себе самой свою легитимность, свой разум и свою цель, чем изготовление синтетических тканей. Научный ра­ботник «познает», чтобы заработать себе на жизнь, работодатель «заставляет познавать», чтобы обо-

92

 

93 гатиться. Выходит, определить разум когнитивно­го разума - значит указать цель, преследуемую капитализмом. Если же возразить на это, что ис­пользование когнитивных компетенций относит­ся скорее к сфере взаимодействия общественных сил, отсюда лишь следует, что разум познания за­дает поиск в направлении цели, преследуемой эти­ми силами или их представителями, но не в на­правлении самого познания.

В любом случае разум когнитивного разума оказывается вписан в строй социальный, экономи­ческий, политический. Наука дает больше спра­ведливости, благосостояния, свободы. Вот как в общих чертах рассуждают Европа и Северная Америка вот уже два столетия, с тех пор как при­знали просвещенческие макронарративы осво­бождения.

Львиную долю преступлений или по край­ней мере обманов, из которых складывается вот уже несколько веков современная история, равно как и уныние, отмечающее конец XX века, следу­ет, очевидно, приписать как раз этому совокупле­нию двух разнопорядковых вещей, строго разли­чавшихся Паскалем, - знания и «мира». Когда, скажем, Пауль Фейерабенд требует разделения науки и государства, он справедливо поднимает вопрос о смешении разумов, разума государства и разума знания. Они столь же несовместимы друг с другом, как и разум государства - со «смыслом существования» (raison d'etre), называемым также

93

 

94 честью или этикой, который может заставить граж­данина или влюбленного предпочесть смерть жиз­ни, запятнанной фашизмом или предательством.

У смешения разумов нет разумного объяс­нения. Оно опирается на весьма «современный» проект всеобщего языка - метаязыка, способного вобрать в себя без остатка все значения, засвиде­тельствованные в конкретных частных языках. Сомнение, нависшее над «разумом», идет не от на­ук, но от критики метаязыка, т. е. от упадка мета­физики (а значит, и метаполитики).

Эта ситуаций указывает, что сегодня стоит на кону для философской мысли. Нужно сопро­вождать метафизику в ее падении, как говаривал Адорно, но не давая себе впасть в рассеянный по­зитивистский прагматизм, который под своими либеральными обличьями не меньше догматизма стремится к гегемонии. Провести линию сопро­тивления тому и другому. Контратаковать смеше­ния, не перестраивая «фронта». На данный мо­мент защита разумов осуществляется посредством «микрологик».


Дата добавления: 2015-12-08; просмотров: 80 | Нарушение авторских прав



mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.008 сек.)