Темы сочинений. 1. Идейный смысл рассказа «Матренин двор».

1. Идейный смысл рассказа «Матренин двор».

2. «Не стоит село без праведника*.

3. В чем правдивость Матрены.

4. Тема трагической судьбы человека в тоталитар­ном государстве.

5. «Одно слово правды весь мир перетянет» (А. И. Солженицын).

6. Личная и творческая судьба А. И. Солжени­цына.

ВАЛЕНТИН ГРИГОРЬЕВИЧ РАСПУТИН «Живи и помни»

ТРАГИЧЕН ЛИ ОБРАЗ ГУСЬКОВА? Сочинение

Одной из лучших книг о минувшей войне назвал повесть В. Г. Распутина Виктор Астафьев, отметив «потрясающую, глубокую трагичность». «Живи и помни» как никакое другое произведение представ­ляет собой путешествие в глубь человеческой души, раскрытие внутренней трагедии личности.

Писатель, чуткий исследователь, пытается по­нять характер Гуськова и найти истоки его поступ­ка — дезертирства. Работящий крестьянский му­жик, который и на войне несколько лет подряд че­стно делал свое дело и даже заслужил уважение товарищей: они могли взять его в разведку на труд­ное дело, то есть всецело доверяли ему, когда речь шла о жизни и смерти. Как осмелился он предать их и на каком основании решил, что они могут по­гибнуть, а он обязан выжить? Трусость, малоду­шие, хитрость, жестокость? Прежде всего эгоизм, который М. Горький назвал «родным отцом подло­сти». На всей на всех он обижен, и автор тщатель­но подчеркивает эти обиды Гуськова, заостряя на них читательское внимание. Если человек замкнут

только на себе, на личном благополучии, то он жи­вет зря, и эта зряшность не проходит незаметно:

она разрушает душу, порождает в ней дальнейшие пороки, от зависти до злобности и приспособленче­ства.

Гуськов, зная грех за собой, и других пытается судить (хотя ему ли судить?) мерками в первую очередь отрицательных качеств, словно уже не признавая существования в людях добрых начал и светлых чувств. Его закопченная постоянно тлею­щей мыслью о собственной подлости душа уже не пропускает даже лучика из нормальной жизни, которой он противопоставил себя и которую по этой же причине возненавидел, как уже недосяга­емое, безвозвратно потерянное. Даже жене Насте-не в первую встречу он говорит жестокие слова:

«Ни одна собака не должна знать, что я здесь. Скажешь кому — убью. Убью — мне терять нече­го. Так и запомни. Откуда хошь достану. У меня теперь рука на это твердая, не сорвется». Теперь для него все враги.

ЛИТЕРАТУРА 91

С первых же страниц повести в нас возникает активно поддерживаемое писателем отвращение к Гуськову. Не зря же автор еще в первой главе пред­ставляет его как нечто страшное и даже неодушев­ленное: «что-то... шебурша, полезло в баню», — усугубляя это и грубостью Андрея, его себялюбием, откровенным потребительством: Настена нужна ему лишь как добытчик — принести ружье, спич­ки, соль..,

Надо обладать характером этой женщины, что­бы понять Гуськова. Она находит в себе силы на по­нимание человека, попавшего в чрезвычайно труд­ную, пусть и самим им созданную ситуацию. Вслед за нею и мы постепенно приходим к пониманию. Нет, не к оправданию, не к прощению — к понима­нию, чему способствует глубокое раскрытие авто­ром процессов, происходящих в душе героя. Перед нами приоткрывается трагедия, а трагедия, с кем бы ни происходила, требует к себе уважения, пото­му что она — не просто поединок жизни и смерти, а последний поединок, в котором победа уже пред­решена.

Поначалу Андрей и не помышлял о дезертирст­ве, хотя бы потому, что прекрасно помнил «показа­тельный» расстрел, который ему довелось видеть весной сорок второго года: расстреливали сорока­летнего «самострела» и совсем еще юного мальчиш­ку, захотевшего сбегать в родную деревню, распо­ложенную в пятидесяти верстах. Но мысль о собст­венном спасении жила в нем постоянно, все больше переходя в страх за свою жизнь: он уже молил судьбу о том, чтоб его ранило, — только бы выга­дать время, не идти еще раз в бой, а там, глядишь, и война кончится. Не из этой ли мысли и родился затем роковой поступок?

Его изначальная, родившаяся еще в день ухода на войну «обида на все, что оставалось на месте, от чего его отрывали и за что ему предстояло воевать», сейчас вспыхнула с новой силой: обида на врачей, на деревню, на всех, кто в ней жил, на весь белый свет. И обида победила в нем. Вернее, он позволил ей одержать эту победу.

Произошло то, о чем В. Распутин затем скажет:

«Человек, хотя бы раз ступивший на дорожку преда­тельства, проходит по ней до конца». Гуськов на эту дорожку ступил до факта предательства, он был уже подготовлен внутренне тем, что допускал возмож­ность побега.

Распутин исследует деформирующее влияние на человека силы, название которой — война. И в этом смысле «Живи и помни» — повесть именно о войне, и по праву она стоит в ряду антивоенных шедевров современной классики. Не будь войны, и Гуськов не поддался бы только смертью внушенно­му страху и не дошел бы до такого падения.

Не будь войны... Но она была, она шла, на ней гибли, и мы это чувствуем, читая повесть, хотя не

встречаем прямых описаний боев. А он. Гуськов, решил, что можно прожить по другим законам, чем весь народ. И это несоизмеримое противопоставле­ние обрекло его не просто на одиночество среди лю­дей, но и на непременное ответное отторжение.

Живя в зимовье и добывая с помощью принесен­ного женой ружья дичь для пропитания. Гуськов уже постепенно перестает быть человеком и стано­вится вооруженным человекообразным зверем.

Однажды на охоте, подстрелив косулю, он «не добил ее, как следовало бы, а стоял и смотрел, ста­раясь не пропустить ни одного движения, как му­чается подыхающее животное, как затихают и сно­ва возникают судороги, как возится на снегу голо­ва. Уже перед самым концом он приподнял ее и заглянул в глаза — они в ответ расширились...».

Закономерно, что после этого случая, отпугивая повадившегося ходить к зимовью волка, Гуськов и сам завыл по-волчьи, да так, что поразился сходст­ву голосов. «В конце концов волк не выдержал и отступился от зимовья», но человек уже мог заме­нить его: «когда становилось совсем тошно, он от­крывал дверь и, слово бы дурачась, забавляясь, пу­скал над тайгой жалобный и требовательный звери­ный вой». А затем, уже в апреле, совершил логически вытекающий из его переменившегося об­раза жизни шаг, который иначе как убийством не назовешь.

Как-то вышел он к деревне, сам еще не зная за­чем, но подчиняясь властному внутреннему зову. В деревне справляли Первое Мая, до конца войны ос­тавалось всего несколько дней, и Гуськов, особенно остро почувствовавший свою ненужность, покину-тость, наполнялся, может быть, запредельной энер­гией отчуждения, которая должна была найти вы­ход. И тут на глаза ему попалась корова с малень­ким теленком. Он пытался отогнать телка от матери, но она отогнать не давала, и тогда «злость у человека перешла в ярость»: он поймал теленка, душа его, поволок в лес, привязал к осине и на гла­зах у измученной коровы ударил его обухом топо­ра, разрубил тушу на части. Он и сам понимал, что это убийство, садистское, противоестественное, и он «не знал, только ли ради мяса порешил телка, или в угоду чему-то еще, поселившемуся в нем с тех пор прочно и властно».

Нравственные категории постепенно становятся для Гуськова условностями, которым надо следо­вать, живя среди людей, и обузой, когда он остает­ся наедине с собою. В результате остаются только биологические потребности, время от времени скрашиваемые все теми же попытками самооправ­дания, без которых Гуськов уже немыслим.

Проходя по полям, где он до войны работал и которые помнит наизусть, он в очередной раз пыта­ется убедить себя в том, что он тут не чужой, что «людей должна помнить та земля, где они жили. А

ей не дано знать, что с ним случилось, для нее он — чистый человек*. Но и этот самообман обречен, по­тому что земля ничего не должна Гуськову, зато он перед ней в долгу, это он и ее предал, отказался за­щищать.

Образ Гуськова наталкивает на вывод, выска­занный Виктором Петровичем Астафьевым: «Живи и помни, человек в беде, в кручине, в самые тяж­кие дни и испытания: место твое — с твоим наро­дом; всякое отступничество, вызванное слабостью ль твоей, неразуменьем ли, оборачивается еще большим горем для твоей Родины и народа, а стало быть, и для тебя».

Гуськов должен был умереть, а гибнет Настена и не родившийся ее ребенок. Это значит, что дезер­тир умирает дважды, и теперь уже навсегда.

Гуськов платит высшей платой: никогда и ни в ком он уже не продолжится; никогда и никто не бу­дет понимать его так, как Настена. С этого момента уже не важно, как он, услышавший шум на реке и приготовившийся скрыться, будет жить дальше:

дни его сочтены, и проведет он их, как прежние,

Дата добавления: 2015-12-07