VIII. РЕКЛОЗНАТЕЦ 1 страница

Дорога, лошадь, собака. Лошадь, собака, дорога. А верна ли твоя дорога? Лошадь и собака не ведают сомнений в том, что путь их верен. Они служат тебе, их дорога в их служении. А ты? Знаешь ли, куда идешь? Кто дал тебе право идти этой дорогой? Есть дорога, значит, было и пристанище. Хотя бы одно, первое. У птиц есть гнезда, у зверей — норы, и только сын человечий не знает, где преклонить голову. Правдивы старые слова, а коли правдивы, то так и должно быть. И это не хорошо и не худо — это так. Но нет радости в вечном пути. Сменяют друг друга лица, народы и страны. Не оскудевает земная красота. Но что тебе красота, когда нет радости. А радость бывает, когда каждый сделанный шаг приближает тебя к тому, что ты избрал. Или хотя бы к тому, что тебе назначено. Неизвестность прекрасна и чудесна, недосказанность манит, туман скрывает полные тайн вершины и долы, но это может обернуться обманной пустотой. Только приближение к концу радует человека в пути. Пусть за этим концом тянутся одна за другой еще многие тысячи верст, радость достижения приносит отдых, вдыхает новые силы. А кто даст тебе знание конца пути, кто поставит цель? Вот для того и нужно пристанище. Не в одном месте, так в другом найдется тот, кто укажет дорогу, которая станет верной. Потому уже верной, что она — твоя. Но чтобы она стала твоей, нужен тот, кто подарит тебе право на нее.

Подарит и передаст, потому что когда-то не смог одолеть ее сам.

Отступила ольха, сошли на нет черемуховые стены, и снова сосна и можжевельник, выросшие на красноземе, провожали зелеными своими взглядами редкого здесь человека. Но теперь под седлом Мирко резвой и ровной рысью шел красавец Белый, а сзади, потряхивая шелковистыми гривами, следовали гнедой и вороной. Рядом, то обгоняя всадника, то отставая зачем-то, скрываясь за деревьями и кустами то слева, то справа, бежал серый с черной холкой пес, лаем предупреждая нового хозяина о всякой встречной мелочи: белке на ветке, малиновке в кустах, зайце, затаившемся в траве, — вдруг не заметят. В сосновом бору цвел лилово-розовый тимьян, а также желтоватая полынь, и привычный ее горьковатый, навевающий воспоминания запах перебивал даже смоляной аромат сосны. Но Мирко пока не вспоминались ни Юкка Виипунен, ни Ахти, ни Хилка, ни песни над Черным ручьем — не пришло еще время. Он думал о дальнем береге западного моря, каменной богине древнего святилища и Риите, не пытаясь даже понять, что их связывало. Кроме таинственного знака в бусине, у них не было ничего общего. Приходилось рассчитывать только на удачу да на то, что, может, остались где-то на западе те люди из вольков, или, как сказал дед Рейо, авернов, которые хоть расскажут, что ему делать с этим знаком, к чему он станет ключом и есть ли еще та дверь, которую этот ключ может отомкнуть.

Местность то стелилась ровно, поднимаясь незаметно, то ощутимо забиралась на крутой взгорок. Где-то слева, совсем недалеко, бежал-разговаривал Черный ручей в зарослях ракиты и ежевики. К закату Мирко добрался до очередного подъема и, осилив его, понял, что сегодня ему на гребне не стоять. «Небольшой», по словам дяди, холм карабкался и карабкался в небо, как хорошая гора. «Идти лучше повдоль Черного ручья, — советовал ему Юкка. — К самому берегу не лезь с конями — там, бывает, после дождей земля оседает. В овраг сорвешься — не обрадуешься. Как к истоку выйдешь, там скала будет красная. От скалы прямиком до гребня один взгорок. А от гребня к Смолинке дорога приметная, не заблудишься», — усмехнулся под конец старший Виипунен. Он так и не объяснил, что же должно было послужить такой надежной приметой, и теперь Мирко размышлял: какое же еще диво ему предстоит увидеть? Большой мир, величие которого впервые он почувствовал еще в детстве, когда отец взял его с собой в ночное, вновь распахнулся перед ним, едва он покинул Сааримяки. И вот что интересно: стоило ненадолго остановиться в селе, как вся земля, лежащая за горизонтом, что виден с вершины каменного холма Сааримяки, словно перестала существовать. Мир съежился до размеров деревни и озера. Только Мирко вышел за околицу, тут же опять вернулись к нему и заняли свое место в душе и сознании Снежное Поле, Мякищи, Великая Четь, Вольные Поля, Камень, Соленая Вода и даже бесконечно далекие западное море и Арголида.

И все эти земли будто оживали, говорили по-своему и звали к себе. И он тянулся к ним, как тянулся в детстве в освещенный луной и звездами ночной простор. Как манили тогда своим загадочным сиянием вершины холмов, облитые серебром! Потом Мирко побывал, конечно, на этих вершинах и не нашел там ничего, кроме пыльной выгоревшей травы и белесых от лишайника камней. Но траву щипали кони, а на камни любили садиться пересмешные птицы, и с ними было спокойно и весело. А дальше вставали все новые гребни, и каждый из них казался не в пример лучше и замечательнее того, на котором он находился в это время. Мирко знал, что и там, скорее всего, не найдет ничего приметного, но эта жадность к обретению новизны, стремление заглянуть за край земли никогда не проходила в нем, а наоборот, росла с годами. И он верил, что когда-нибудь за холмом, за поворотом, на следующем гребне увала, в очередной ложбинке откроется ему то самое заветное, то иное место, о котором он грезил наяву. И он готов был идти к нему в любой миг. И сейчас шел, и уже одним этим был немного счастливее прежнего.

Перед сном Мирко наконец-то заглянул в бусину — не исчезло ли то, что было, не растаяло ли, словно туман? Нет, все осталось, как и прежде, только море теперь успокоилось и лежало гладкое и чистое, как зеркало, и голубые небеса смотрелись в него. У берегов вода, конечно, вздыхала, но тех соленых холмов с кипящей пеной уж не было. На песке, куда волны, охваченные негой, уже не доставали, сохли спутанные зеленые водоросли и набросанный, облепленный теми же водорослями плавник. Рокот прибоя стих, песня замка и ответный голос того, что под скалой, звучали, не заглушаемые ничем. Мирко смотрел на старый, далекий мир, внимал чудесным мелодиям, и ему казалось, что струны его гуслей, лежащих в дорожном мешке, тоже слышат эти затейливые, волнующие переливы и тихонько подрагивают, подпевая им. Он даже замер, стараясь уловить звуки, но так ничего и не расслышал.

Внешне замок ничуть не изменился, только в шатровой крыше одной из башен Мирко углядел прореху. Бусина, до этого не позволявшая взору опускаться ниже высоты полета птицы, на сей раз как будто сделала милость, и прореха оказалась прямо перед глазами, хоть голову туда засовывай. Сначала в кромешной темноте невозможно было различить что-либо, потом глаза привыкли, и он обнаружил набросанную, истлевшую уже солому, черные подгнившие стропила, и в ноздри словно пахнуло затхлостью и пылью, как вдруг во тьме зажглись и зыркнули в сторону Мирко два круглых желтых глаза. Мякша сразу понял, в чье жилище он невзначай заглянул: большой круглоголовый сыч таращился в отверстие, через которое он проникал на место дневки, словно чувствуя, как за ним наблюдают. Не увидев никого, птица потопталась на поперечной перекладине, перехватила когтями дерево поудобнее и отвернулась, показав густые и ровные перья затылка. Тут бусина снова подняла Мирко ввысь, и все, что было внизу, как и тогда, стало затягиваться белесой пеленой, пока не пропало вовсе, оставив сверкать и переливаться золотом один только знак.

Ночь эта, не в пример другим, проведенным Мирко под открытым небом, прошла спокойно. Он был и рад этому, поскольку наконец-то смог выспаться, и не рад: самую спокойную и безмятежную ночь с цветными снами, десять, сто таких ночей он без малейшего сожаления отдал бы за одну бессонную ночь, да вместе с Риитой. Но Риита была далеко, и оставалось довольствоваться тишиной. Пес Пори справно исполнял службу, да и кони, делившие пополам с хозяевами все тяготы и нелегкие условия воинского быта, тоже не дремали. «Взгляд собаки отгоняет злых духов», — всплыли в памяти когда-то услышанные слова. Воду, чтобы не идти к ручью, мякша нашел в его притоке — неглубокой канавке, по дну которой сочилась слабая струйка.

Поутру он проснулся оттого, что горячий шершавый язык Пори облизывал его щеки. Собака была приучена будить Рейо в это время и решила, что и новый хозяин не будет против. Поглядев на небо, Мирко увидел, что Пори поднял его не намного раньше, чем обыкновенно просыпался он сам. Значит, не надо будет переучивать собаку.

Дорога шла так же, как и вчера, но вскоре лес стал редеть — это был знак, что вершина холма близко, и Мирко повернул к ручью. Оврага, конечно, не было уж и в помине, даже ракитовые кусты не полезли за водой наверх. Среди густой травы бежал по галечнику узкий прозрачный поток. Кони, увидев свежую воду, тут же наклонили морды попить. Пори бесцеремонно влез в ручей всеми четырьмя лапами и принялся резвиться, поднимая фонтаны холодных серебряных брызг. Кони смотрели на пса несколько укоризненно и недоуменно своими грустными глазами.

Когда лошади напились и Пори, отряхиваясь, выбрался из воды, Мирко двинулся дальше вверх по ручью. После подъема на очередной взгорок, с которого ручей срывался маленьким водопадом, прыгая по торчащим ступеням-камням, деревья неожиданно расступились, открыв путникам невысокую, в четыре сажени, но крутую скалу красного камня. Справа ее можно было обойти по осыпи, стежкой к последнему подъему, за которым виднелось только синее небо. Ручей выбегал из маленькой неглубокой пещерки, как раз посредине основания скалы. Мирко спешился и, сопровождаемый собакой, заглянул внутрь. Вода выбегала откуда-то снизу, из расщелины, наполняя сначала неглубокую каменную чашу, а потом уже скатываясь все дальше и дальше под уклон. Ничего особенного в пещерке не было, если не считать того, как красиво и заманчиво поблескивала вкрапленная в каменную массу слюда.

Кони терпеливо ждали, пока Мирко вылезет наконец обратно: «И что это там понадобилось хозяину?» — а Пори обнюхает большим и чутким своим носом каждый булыжник. Мирко вздрогнул, когда вдруг на одном из камней ему опять почудился все тот же знак. Но нет, показалось, просто свет так ложился.

Покинув пещеру и уже предвкушая увидеть еще один грандиозный разбег земли с высокого места в синеющую низину, Мирко тем не менее не спешил, готовясь встретить, как подобает те особые приметы, что были обещаны ему с хитрой улыбкой обычно таким рассудительным Юккой Виипуненом. Опасаясь, как бы конь не подвернул ногу на осыпи, мякша повел его под уздцы. Ретивый Пори, конечно же, взлетел на холм первым и стоял наверху, высунув длинный розовый язык.

Вот и последний взгорок. Место было совершенно сухое — песок, краснозем, каменья. Как, должно быть, глубоко и с каким трудом, разрывая тысячелетний гранит, уходили вниз, пытаясь достать влагу, корни этих корявых, изуродованных ветром сосен.

Кони тоже что-то почуяли — воздух, что ли, другой был здесь? Пробуя его, они раздували ноздри и прядали ушами. И вот — хоть утром он прошел и не много, но уже ощущая усталость в ногах, — Мирко со товарищи очутился на гребне.

Как и везде в этой части Великой Чети, южный склон увала был гораздо круче северного. Внизу еще курился белесой дымкой укрытый зеленью продол небольшой, но быстрой лесной реки. Видно, именно здесь, по Смолинке, и проходила граница хвойного, красного, и перемешанного, черного, леса. С такой высоты, конечно, нельзя было различить отдельные деревья, но по цвету зелени было ясно, что рядом с могучими елями там растут тополь, береза, серая осина, ольха, а еще дальше, на южных склонах, виднеются клены, ясени и дубы.

Мирко даже порадовался, что русло Смолинки проходит именно здесь. Пробираться через густой подлесок черных лесов ему не улыбалось. Конечно, на солнечных и сухих южных склонах холмов и увалов крупный кустарник лещины, жимолости и калины не мешает движению, радуют и светлые березовые рощи, но чуть пойдет тень, низина, захлюпает водица — на тебе ольшаник да осинник. Поросль густо идет от корня, ветки сплетаются уже на небольшой высоте, и ни конному, ни пешему никакого удовольствия от такого пути не видать. И все же Мирко еще предстояли эти трудности: два или три дневных перехода по берегу Смолинки до Хойры надлежало сделать как раз через черный лес.

Но пока надо было думать о другом. Он искал ту веху, примету, о которой говорил Юкка. Вниз с гребня уводила широкая тропа, можно сказать, дорога, поросшая травой. Здесь виднелись родные для черного леса копытень, лютик, пролесок, наступали на тропу рябина, черемуха и боярышник, но в пору торга колеса купеческих телег делали свое дело, сминая поросль, равнодушно отмеривая за верстой версту.

«Что ж такого чудесного нашел здесь Йорма? — думал Мирко. — Дорога идет себе под горку, и все». Он еще раз тщательно осмотрел место, где стоял. Гребень увала был ровный, но не широкий, далее шел косогор, весь заросший кустами и деревьями; владения редкого соснового леса здесь кончались.

Дорога, цепляясь за корни, вела сначала вправо. Вот приметно выбилась вперед из общей лесной стены рябинка, а за ней… Ага! Внимание Мирко привлек невысокий продолговатый камень, обросший мхом с северной стороны. Интересно, а откроется ли что занятное, если поглядеть со стороны, откуда дует летник?

То, что он увидел на другом краю валуна было знакомым, но зато с каким терпением и старанием исполненным! Поверхность камня сверху вниз была разбита резчиком на три неравные части. Вверху стоял справедливый Меченосец. На поясе у него висел оберег-конь. Четырехликий бог должен был зорко смотреть на все стороны. Каждое лицо украшала почтенная борода, а в правой руке он крепко держал турий рог с вином. Пониже, на среднем месте и ростом будучи пониже, находился человек в четырех возрастах. Вернее, это были четыре фигуры, только изображали они одного и того же. И в руках он держал поочередно зерно, росток, колос и, наконец, колос с зернами. В самом низу, сгорбившись, подогнув колени, расположился усатый дядька. Лицо его было каким-то капризным, недовольным, хотя, судя по нему, место свое менять на что-нибудь другое он вовсе не желал: то ли боялся, то ли еще что. Боги трех миров собрались на одном камне, являя собой деление света и его единство. Без одного не могло быть остальных. В этом и был порядок и бесконечный, размеренный ход времени по солнечному кругу. И только из опричной, кромешной пустоты могло вползти что-то противное, зловещее, темное, и только за тем, чтобы сломать и порушить этот утвердившийся лад. И что бы это ни было — черный северный всадник-Рота или что еще, — но его следовало непременно загнать обратно во тьму, да так, чтобы неповадно было соваться вдругорядь. Видно, изгоняли уже, да не насовсем, коли стал являться он во второй раз. Что-то ослабло в связи миров, и покатились-полетели под холодным чужим ветром людские судьбы, как листья, как невесомые паутинки. Долгая осень стояла над северной землей, последним золотым и пронзительно грустным горели светлые души и уносились, и падали на сырую землю забвения, а новой весны все не было. И кто знал, может, эта осень уже шагнула гораздо дальше: на Вольные Поля, за Промозглый Камень, за Белые горы? И словно в подтверждение этих сумрачных дум откуда-то спустился на камень маленький пожелтевший лист осины. Пошуршал и затих в зеленой еще придорожной траве.

Мирко от этого встряхнулся. «И действительно, скоро осень! Листья желтые вот-вот дождем посыплются, а я все стою, камни разглядываю? Как ни красиво здесь, как ни дышится легко, а дорога не ждет. Да и мне ждать нечего, поспешать надо: здесь миг, там чуток — вот и старость, а мне ой как много успеть хочется!» И он, взлетев в седло, тронул Белого. Конь, которому поднадоели уже корни, валежник, камни да осыпи, взыграл от удовольствия почувствовать под копытами настоящую торную дорогу.

Однако уклон был крут, и дорога петляла, спускаясь медленно и делая многочисленные повороты. Вдоль обочины вода, стекавшая при сходе снега и осенних дождях, промыла неглубокие канавки. И едва достиг мякша первого же такого поворота, как нашел в траве точь-в-точь такой камень, как и у начала дороги. «Вот, значит, как? А может, и далее камни ставиться будут?» — предположил Мирко. И не ошибся: каждый поворот словно находился под охраной всех трех миров. Сами камни немного разнились меж собою, но изображения на них были одинаковы, будто братья-близнецы.

За что оказан был такой почет этой недолгой, в общем-то, и довольно глухой дороге, Мирко понять не мог, да и Юкка не объяснил. Кто сделал это — полешуки, мякши или их предки еще в годы странствий, когда были совсем другие племена и народы, о которых память ничего не удержала, — догадаться было невозможно. Любой камень покажется древним старцем, если полежит год-два под открытым небом. В Арголиде, правда, умели обрабатывать камень так, что он был гладким и блестел, не то что годы — века, но разве видела та полуденная земля северные ветры, дожди, зимы, снега и летнюю жару? Однако камни кто-то поставил, и сделал это не просто так. Тут одного чудака-Антеро с его знаком на гранитной стене, пожалуй, не хватило бы: требовался упорный, точный, мастеровитый труд. То ли дорога эта была чем-то опасна, то ли священна. Загадку эту мог разрешить, впрочем, тот самый колдун, живущий на острове посередь Смолинки. «Неужто отшельник, который с богами разговаривает в уединении, мог поселиться на таком людном пути? — подумал мякша. — А коли не мог, значит, не может дорога вывести прямиком на этот островок. Тогда по какой же верной примете туда выйти?» Дорога была столь обычна, что в приметы никак не годилась. Значит, идти к колдуну оставалось вслед за камнями, которые должны были где-то свернуть с пути, который они стерегли. «А зачем Юкке знать про колдуна, что в такой дали от Сааримяки живет? — подумал Мирко. — Видать, ходил он к нему, и не раз. Уж не игре ли на кантеле да песенному слову старик его обучал? Если так, действительно этот кудесник мудрый. Может, он и знает что про богиню древнюю, про знак, про земли за Камнем, про дядину веру? А может, ему о Риите поведать? Ведь он трепать-то всякому не станет, а то совет нужный даст?»

Мысли о Риите не покидали Мирко ни на мгновение, то отступая перед неизбежными заботами, то вновь влетая ярким жгучим огнем из черных колодцев раздумий. И звучали волшебным серебряным колокольчиком последние ее слова: «Ничего-то ты не понял! Жди!» Только грустно звенел этот колокольчик и хоть звал за собой, непонятно было, как же к нему дойти.

А дорога вилась, уходя все дальше от освещенного солнцем гребня. Свежее дыхание обильной листвы гасило жар, цвет мягких зеленых ладоней приглушал ослепительность безоблачного дня, их шелест скрашивал одиночество: Мирко был не один — рядом шли кони и веселый Пори, да еще непрестанное бормотание листвы заполняло немоту окружающего пространства, в отличие от величественных, но по-царски молчаливых елей и сосен.

Позади осталась, наверно, уже середина пути, когда на новом повороте не оказалось знакомого камня. Мирко на всякий случай пустил коня крупной рысью, чтобы побыстрее добраться до следующего поворота. Если уж и там камня не окажется, нужно будет возвращаться и искать, где свернуть с наезженной дороги. Валуна там, где ему надлежало быть, конечно, не оказалось. Мирко был раздосадован тем, что потерял время. Белый покосился на седока недоуменно, но послушно затрусил обратно, а Пори, видно, и вовсе решил, что хозяин надумал-таки воротиться в Сааримяки, и радовался от души. У первого поворота, где не встретился камень, Мирко спешился и пошел по краю зарослей. Жимолость, калина и ольха тесно переплетались, и казалось, в этой живой стене если и был когда-нибудь ход, то ныне он прочно зарос. Сквозь зелень решительно ничего не было видно ни с земли, ни с седла, и мякша уже не чаял обнаружить хоть какую-нибудь зацепку. «И что Юкка ничего не растолковал? Ведь нет здесь вехи!» — как вдруг прямо под ногами оказалась квадратная плешина черной, еще свежей земли, обрамленной осокой, как это бывает у камня. Камень здесь, лежал несомненно, и совсем недавно, не более недели назад. Кто и как, да и зачем своротил с насиженного места древний знак, Мирко понять не мог. Неужто купец какой жадный придумал прихватить с собой диковину, чтобы в городе поставить во дворе и радоваться? А может, хотел таким путем отвадить от дома беду?

Но рассуждать над этим было некогда — теперь надо искать путь сквозь заросли кустов. Напротив того места, где был камень, в сплошную мелколиственную поросль неведомо как попал куст тальника. Мирко приподнял склонившуюся ветвь и скользнул под сень листвы. Послушные приказу кони остались стоять как вкопанные, но любопытный Пори, конечно, полез вслед за хозяином. Здесь, в лесу, сразу стало прохладно и даже потянуло прелью. Склон почти сразу спускался в овраг, который дорога и считала своей излучиной. Спуск зарос непроходимыми колючими кустами, но тут же начинались старые, выщербленные, но широкие и прочные, выложенные из известняковых плит, ступени. Чуть слева кусты были обломаны, как будто вниз скатилось что-то тяжелое. Спустившись на несколько шагов, Мирко увидел, что еще дальше внизу к стволу рябины приткнулся камень-примета. Это, видно, и был тот самый страж лестницы, вывороченный и сброшенный под откос, да не докатившийся до низу. Мирко прошел по лестнице еще чуть вниз, и решил, что вполне можно провести здесь и коней. Трудно, понятно, было поверить, что сход строили нарочно для этого колдуна, как бы умен и знаменит он ни был, но коли уж явилась надобность в этих ступенях, то вряд стали бы класть такие широкие только для пешего.

Пори и здесь опередил человека, чтобы, в случае чего, предупредить об опасности, но, видя, как Мирко поднимается обратно, поспешил за ним. Кони за это время, считай, с места не двинулись, благо ничто их не беспокоило: переступали себе с ноги на ногу, выискивая особо лакомые, по их разумению, пучки травы. Мирко повел Белого вниз, и конь легко раздвинул сильной грудью ивовый куст, но, очутившись перед ступенями, замешкался, затоптался, не совсем понимая, что же такое ему предлагают сделать. Послушание и доверие, однако, взяли верх над страхом, и, ободренный ласковой хозяйской рукой, потрепавшей его по крепкой шее, Белый двинулся по ступеням. Копыта впервые, верно, за долгое время застучали по этим плитам. Вороной и гнедой в сопровождении Пори, всем видом своим показывавшего, что это немалая его заслуга, ни мгновения не колеблясь, пошли за вожаком.

Ступени не были ни мокрыми, ни скользкими, и умные животные быстро приноровились ступать по ним, не раздумывая над каждым шагом. И хотя время, погода и, в первую очередь, растения крошили мягкий податливый известняк, все же кое-где было видно, как чья-то заботливая рука обрубила цепкое зеленое щупальце, подлатала раствором выщербину, выровняла осыпавшуюся почву. Значит, то ли сам колдун выбирался иногда со своего острова обиходить единственный путь, ведущий к нему с севера, то ли его навещал кто и заодно подновлял ступени. Да не был ли этим кем-то сам Юкка Виипунен? А может, и колдун Калеви знал дорогу через вододерж, да и некоторые другие в Сааримяки. В таком большом селе всяко отыскалось бы поболее двух человек, чтобы не полениться отправиться и за два перехода к столь уважаемому отшельнику. Однако же камень кто-то своротил, и сделал это со злобой. Ступени кончились неожиданно, выведя мякшу на сухое песчаное дно ложбины. По весне здесь, верно, бежала бурная талая вода — она и вымыла отсюда весь жирный лиственный перегной, оставив только песок да галечник. Зато по обеим сторонам круто вверх уходили откосы, оплетенные зеленью так, что отважившийся подняться по ним полдня бы прорубал себе дорогу.

Дальше идти было легко, можно было бы даже и снова сесть на Белого, но Мирко не хотел лишний раз нагружать коня. Он привык к долгим пешим переходам, а коня представлял себе не иначе, как в просторном поле или на голом холме. Всякие осыпи, лестницы, скалистые подъемы и спуски, казалось Мирко, таили опасность для лошадей в виде сломанной ноги, падения, оскальзывания или еще чего-нибудь подобного. На этом спуске, конечно, бояться было нечего, но мякша упорно хотел следовать своей примете: отступишь шаг — как на болотной тропе, — и тут же случится гадость, а потом пенять можно только на себя.

Спуск шел все более полого, уже галька не сыпалась вниз, потревоженная конским копытом, а только скрипела, уже чистый песок уступал место надвигавшимся кустам и травам, цепко хватавшимся за каждый комок земли, укрепляя стены ложбины. Сама ложбина, поначалу более походившая на овраг, теперь раздалась в стороны, стало как-то посветлее. Проезжая дорога теперь осталась далеко позади и вверху. Еще в Холминках, обсуждая с отцом и дядей предстоящий путь, они решили не идти на поводу у проторенных дорог. Такая дорога хороша для тяжелого многочисленного обоза, но не для одинокого путника. Страшны ему не только разбойные люди, но и сами купцы, среди которых немало людей, нечистых на руку, и княжеские стражники иной раз не побрезгуют обобрать и унизить чужеземца, пусть он и мякша, близкий родственник, можно сказать. Да и ведет торговая дорога не всегда самым кратким путем; она норовит заглянуть в города, в большие деревни, лечь там, где поровнее, посветлее, посуше. К тому ж разбойники-лиходеи вовсе не стремятся забираться в лесную глушь — наоборот, и они жмутся к дороге — их кормилице, туда, где есть чем поживиться.

Для Мирко главным была быстрота: чем скорее добрался бы он до Вольных Полей, тем легче ему рассчитывать на благоприятный исход этой части похода. В городах зимой парню из дальних Мякищей делать было нечего, единственным возможным выходом была поденная работа. Путь по рекам был короче, тем более у Мирко были кони. Еще лучше было бы, если по Хойре отправиться до Радослава водным путем. По Смолинке корабли почти не ходили: река была небольшая, довольно быстрая — ход против течения требовал непрестанной тяжелой работы гребцов, а деревень по течению стояло раз-два и обчелся. Хотя река эта летом почти не убывала и, несмотря на свою невеликую ширину, оставалась проходимой почти до истока в четских болотах. Другое дело Хойра: по ее седым водам плавать было одно удовольствие и для корабельщика, и для купца. Суда так и шныряли здесь до самого ледостава, а в низовьях, должно быть, у теплых морей, река и вовсе не замерзала. На Вольных Полях по ее берегам стояли города с кремлями и просто большие села. Далее на восток до Соленой Воды через Четь вели всего три-четыре дороги. До Хойры можно было добраться по бесчисленным протокам, речкам и озерам, прорезавших Четь, Смолинка по сравнению с ними была чуть не самым верхним и слабым. В общем, Мирко оставалось надеяться, что перевозчики не заломят непомерную цену. Впрочем, сейчас ему было чем платить, если бы не хватило взятого с собой серебра. Конечно, он ни за что не отдал бы ни меч Кулана, ни гусли, ни кинжал со знаком солнца, ни подарок Хилки. Расстаться пришлось бы с одним из коней, а точнее — с гнедым.

Мирко предполагал, что к вечеру всяко доберется до реки, и потому не стал делать передышку. Да и неуютно было останавливаться здесь.

Наконец склоны ложбины раздались в стороны и, если запрокинуть голову, стал виден их верх. Пройдя еще немного, Мирко вышел на небольшую поляну, за которой начинался березняк. Почти напротив, чуть слева от белоствольной заставы, расположился еще один камень-следовик. Посредине поляны разлилась широкая, глубокая лужа.

Пори, давно высунувший язык, сейчас же побежал пить, а заодно проверил и глубину. Она оказалась достаточной, чтобы пес мог поплавать немного. Кони повели себя более чинно: не спеша подошли к воде, наклонили морды, напились и даже копыта не замочили. Вода была чистая, голубая, как цвет высокого неба. Камень под березами при ближайшем рассмотрении оказался отличным от других собратьев. То есть боги верха и низа остались прежними, а вот место бога среднего мира — с четырьмя возрастами — заняла какая-то вовсе незнакомая Мирко фигура: бог был бородат, сидел скрестив ноги, а голову его венчали замечательной красоты оленьи рога. Мирко рассмотрел во всех подробностях нового хозяина земли, но в голову ничего не пришло, не вспомнилось. Думать о чем-либо вообще сегодня не хотелось: в недвижном воздухе ложбины было душновато, а запах разнотравья дурманил. Но главная причина была не в том: Мирко только теперь начал чувствовать усталость последних ночей и дней, и все переживания, даже о Риите, как-то притупились, стали туманны и расплывчаты. Что-то болело внутри, что-то ликовало, о чем-то шептало, что-то пыталось бороться, воротиться в сознание, но сегодня Мирко знал только одно: шагать, шагать и шагать, лишь бы увидеть речной берег, услышать бегучую воду. Он осмотрелся, отыскивая еще какой-нибудь путеводный знак, может быть, очередной камень. Но в березняке трава поднялась высокая, и в ней трудно было что-либо разглядеть. Камня Мирко так и не нашел, зато, бросив более сосредоточенный взгляд на ближайшую березу, понял, что теперь путь будет отмечен по-новому — затесями. Знак на дереве был старый, заплывший, но вполне различимым. Никакой стежки в буйной траве найти, разумеется, было невозможно, поэтому оставалось идти в направлении, куда указывала затесь. Здесь, в светлом березовом окружении, идти было легко, и душевная усталость как-то сама собой уходила, отступала перед простой и чистой белизной лесных красавиц. Вот так, от затеей к затеей, Мирко не заметил, как оказался на прогалине, за которой, скрыв низкие берега в зарослях, шумела долгожданная Смолинка.

Теперь надо было понять, куда двигаться дальше: по течению или против. К тому же хотелось посмотреть и на саму реку, какова она собой. Но на этот раз здесь ни камней, ни затесей, ни других примет обнаружить не удалось. Оставалось выйти на речку, продравшись через кусты — авось там по виду течения и поймешь, где же заветный остров. Снова оставив коней на поляне и взяв с собой Пори, мякша пошел разведать берег. Пробравшись через заросли, Мирко увидел наконец реку. Как и предупреждали, была она черного, смоляного цвета и блестела. Поверхность воды была гладкой, потому что таила под собой глубину, и двигалась — это было заметно по листьям и ветвям, которые неслись так, что и бегом не догнать. Река была не маленькой: саженей тридцать в ширину. На противоположном берегу, за ивой, виднелась зеленая лужайка, и все это издалека было так похоже на то место у колдуньего озера. «Вот если бы Риита сейчас была там, как тогда…» И он представил ее там, но воспоминание уже не было острым и кровоточащим, оно словно дымкою лет подернулось, хотя прошло мало времени. Конечно, это можно было объяснить усталостью, и бесконечной маетой, и множеством неожиданных событий, но Мирко думал иначе: «Я, наверно, ее мало люблю. Едва день прошел, а я уже с чужой на сеновале спал. Да что там, еще немного, и остался бы, как есть, в Сааримяки! Но ведь нет же, не остался, пошел зачем-то, не зная куда. Может, это колдун тут весь воздух своими чарами завесил, как паутиной?»

Дата добавления: 2015-12-07