Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

За правду народную

Читайте также:
  1. Как найти свое лучшее Я и узнать правду о себе.
  2. Кропите, небеса, свыше, и облака да проливают правду; да раскроется земля и приносит спасение, и да произрастает вместе правда. Я, Господь, творю это.
  3. Можно ли доверять ответам детей? Всегда ли они говорят правду?
  4. На правду нет слов (т. е. сама высказывается).
  5. УДАЧИ! И ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В МЕЖДУНАРОДНУЮ ФРС «ГДЕ И ВСЕ»!!!
  6. Украина и вправду расколота — на люмпенов и людей с чувством собственного достоинства

 

Чем дальше, тем больше обострялись отношения между шляхтой и Палием. Он не боялся тревожить их насиженные гнезда, если шляхтич издевался над посполитыми. Он послал две сотни казаков в Унинскую волость, где шляхтич Жабокрицкий создал как бы маленькое царство и завел свои порядки. Казаки разорили замок, забрали пан­ский хлеб. Казаки сотника Часныка в поместье дворянина Леськова избили управителя, разрушили селитровый завод, а селитру привезли в Фастов.

Часто крестьяне поднимались сами: стоило появиться в селе двум-трем казакам, как старые панские хоромы вспы­хивали со всех сторон. В Игнатовку, где соседние паны Надашкевичи заняли крестьянские выпасы, крестьяне вызвали казаков Палия. Из Клочков, спасаясь от кары пана Матиша, удрал старый казак Мусий с двумя сыновьями и уже через день привел туда сотню. Но быстрее самих палиевцев летели слухи о них. Они без ветра проносились по Волыни, нагоняя страх на панов. К Палию шли все новые и новые люди. Почти ежедневно приходилось полковому судье Леську Семарину (он был одновременно и писарем) заполнять новые реестры.

Семашке тоже не сиделось дома, особенно с тех пор, как он узнал, что в Горошковскую волость с пятью сотнями выез­жает сотник Зеленский «стряхнуть с пана Федора сало, кото­рым этот проныра быстро успел обрасти». Палий не перечил Семашке. Андрей Зеленский выехал на рассвете и, делая частые привалы, повел сотни в Горошковскую волость.

День выдался прохладный. Легкий ветер ласкал лицо, ше­веля расстегнутый воротник Семашкиного кунтуша. Семашко ехал рядом с Зеленским и думал о Лесе.

«Увижу ее снова – не оставлю. А может, она выехала в Краков? Но ведь совсем недавно Леся была еще здесь».

Семашко поудобнее устроился в седле, вытянул ноги и предался воспоминаниям. Зеленский обратился к нему с вопросом, но, не получив ответа, не стал тревожить его.

...А Семашко видел небольшой тихий сад; вот бредет он, Семашко, по глубокому снегу среди старых ветвистых яблонь и груш. Остановился под небольшой стройной яблонькой. На сердце тревожно и вместе с тем радостно: сказал ли ей конюх, а если и сказал, то выйдет ли она в сад? Ведь Семашко видел ее всего два раза в жизни.

Заскрипел снег. Семашко обернулся, хотел броситься на­встречу, но так и остался стоять, протянув одну руку вперед, а другой обхватив молодую тонкую яблоньку. Да, это была Леся, такая же стройная и красивая, как эта яблонька; она боязливо оглядывалась, кутаясь в большой платок.

– Вечер добрый, – тихо промолвила она.

– Здравствуй!

Оба молчали. Семашко понимал: надо что-то сказать, но что? Все продуманные, выношенные слова вылетели из головы, он стоял и только растерянно улыбался. Потом отважился:

– Отец не кинется тебя искать?

– Он с вечера поехал к соседнему пану на свадьбу и, верно, там заночует. А как ты не побоялся сюда прийти?

– Я... я куда угодно к тебе приду. Да и чего бояться?

Леся вздохнула:

– Я как-то стала отцу говорить про тебя, а он раскричал­ся и сказал, чтоб и думать бросила. А если твой отец узнает, что ты здесь? Ведь я полячка!

– Мой отец? Что ж ты думаешь, наши казаки не люди, что ли? Ведь и у нас в сотнях есть поляки. Честный человек всегда у нас место найдет. Лишь бы он трудился да не оби­жал народ.

– А моя вера?

– Мы воюем с теми, кто нашу веру притесняет. Тебя никто ни к чему неволить не будет.

Леся доверчиво подняла на Семашку глаза:

– А ты, ты будешь всегда со мной? Может быть, ты скоро забудешь меня?

Семашке хотелось обнять ее, поцеловать, но что, если она рассердится и убежит? Он сказал только:

– Леся, неужто не веришь мне? Если ты и дальше бу­дешь так говорить, я рассержусь на тебя и...

– И что?

– И... – он не мог подобрать нужное слово, – накажу тебя.

– Какую же ты мне кару придумаешь? – лукаво улыб­нулась Леся.

– А вот какую! – он порывисто привлек ее к себе и стал горячо целовать в щеки, в морозные губы, в глаза.

– Не надо, любимый мой, не надо, – легонько отталки­вала она его, а потом обхватила рукой за шею и спрятала голову у него на груди.

Они опомнились лишь, когда из-за частокола прозвучал хриплый, пьяный голос:

– Кто там?

Семашко выпустил Лесю из объятий и оглянулся.

– А, это ты, харцизяка, пся крев, как ты смеешь, хлоп поганый? Гей, гайдуки, шкуру спущу! Куда вы смотрите, хам­ское кодло? Берите его!

Сабля сверкнула в руке Семашки.

– Ну, кто посмеет? Кому жить на свете не хочется?..

– Что ты такое говоришь? – крикнул Зеленский. – Еще с коня упадешь. Очнись.

Семашко открыл глаза.

Зеленский тряс его за плечо.

– Что с тобой? Говоришь такое, будто рубать кого хо­чешь. Я думал, с коня так и хлопнешься. Снилось что-нибудь?

– Привиделось невесть что, – схитрил Семашко, все еще находясь под впечатлением воспоминаний.

...Миновав перелесок, всадники встретили двух панов: Дерезу и Харленского. Те ехали жаловаться Палию на быв­шего полковника Карпа Тышкевича: он отобрал у них по­местье Бышев. Зеленский, выслушав их, спросил у казаков, кто здесь из Бышева и что за птица Тышкевич. Узнав, что «хорошая подлюга», он приказал ехать сперва на Бышев. Оба панка, радостные, ехали рядом, заглядывая в глаза сотнику и обещая дать крестьянам волю, лишь бы только им помогли про­учить живодера Тышкевича. Небольшую крепость не пришлось даже брать – крестьяне сами открыли ворота, и Зеленский въехал во двор с перначом в руке, в знак данной ему власти.

Крестьян на сходку тоже не созывали; когда Зеленский, привязав к резной колонне коня, вышел на крыльцо панского дома, двор был уже переполнен радостной, шумной толпой. Он позвал на крыльцо обоих панов и обвел взглядом крестьян. Левая щека его, пересеченная сизым шрамом, нервно задергалась. Часто приходилось ему видеть людскую нищету, но такую не всюду можно было встретить. Перед ним стояли изможденные люди с глубоко запавшими глазами, оборванные, одетые в черные латаные-перелатанные сороч­ки, обутые в лапти; сапог не было ни на ком.

– Наденьте шапки, я не король, не султан турецкий и не пан. Ваше село противозаконно захватил Тышкевич, теперь по приказу полковника Палия я возвращаю село его первым владельцам, дворянам Дерезе и Харленскому.

Крестьяне, стоявшие перед крыльцом, не изъявили радо­сти. Бросая недобрые взгляды на панов, они потянулись было к воротам.

– Не расходитесь! – крикнул Зеленский. – Сейчас с вами будет говорить пан Харленский. Давай, – кинул он пану.

Тот выступил вперед и быстро начал:

– Тышкевич без нашего и вашего на то согласия силой захватил село, именье и всю живность, теперь благодаря храб­рому полковнику и богу, – Харленский перекрестился, – село нам вернули. Мы, то-есть я и пан Дереза, даруем вам волю...

– И землю, что принадлежала Тышкевичу, а теперь нам... – приблизился к нему Зеленский.

– Но... – заморгал тот глазами.

– Какие еще «но»? – обжигая горячим дыханием щеку Харленского, сквозь зубы прошептал Зеленский.

– Как же так? – обернулся Харленский, но, увидев лицо сотника, сразу обратился к сходу: – И землю, что принадле­жала Тышкевичу, а теперь нам...

Он с трудом закончил речь, вытер рукавом пот со лба и виновато посмотрел туда, где только что стоял Дереза. Но тот, еще раньше сбежав с крыльца, бочком пробирался вдоль забора к воротам. Харленский вопросительно посмотрел на Зеленского, тот понял и указал глазами на ворота. Однако ко­гда Харленский начал спускаться с крыльца, Зеленский вспомнил, что паны не написали кондиции, и приказал вернуть их.

Пока паны писали дарственную грамоту, а казаки и крестьяне выбрасывали из окон панское добро, у ворот поднялся шум. Это вернулась откуда-то Тышкевичиха. Уви­дев, что крестьяне хозяйничают у нее во дворе, и не понимая, в чем дело, она подняла крик, выскочила из рыдвана и бро­силась к какому-то парню, который как раз натягивал на ноги новые панские сапоги. Она ударила его по щеке; парень вско­чил с сапогом на одной ноге, а другим, который держал в руке, швырнул в Тышкевичиху. Крестьяне накинулись на свою госпожу, и, когда Зеленский пробрался туда, они уже успели изорвать на Тышкевичихе одежду и насажать ей добрых синяков. Все расступились перед Зеленским.

– Где пан?

Тышкевичиха испуганно посмотрела на сотника и узнала в нем палиевского казака. С перепугу она даже не поднялась с земли.

– Куда пан делся? – повторил вопрос Зеленский. – Го­вори, не то доведется тебе за все рассчитываться.

– К Мазепе поехал, вчера еще.

– На Палия жаловаться? Все они туда ездят, дармоеды чортовы, только до чего доездятся? Отпустите эту ведьму, пусть идет к чортовой матери, – приказал Зеленский, пряча пернач за борт серого старомодного кунтуша и направляясь к лошади.

Выехав за ворота, Андрей Зеленский отпустил повод, конь привычно понес всадника легким галопом – сотник не мог ез­дить рысью: дергало плечо и что-то тонко и больно кололо под сердцем, как раз против того места, где было сломано ребро.

Семашко отдалился от строя, его конь подминал копытами полевые цветы. Пахло полынью и еще чем-то, напоминающим запах свежей сосновой стружки. Над степью парил кобчик, он распластал свои крылья на теплых струях воздуха и мед­ленно плыл по течению. Семашко так задумался, что, спроси его сейчас: давно они едут? – вряд ли ответил бы; он встрепенулся, лишь когда выехали на холм и Зеленский громко крикнул: «Посматривай!» Потом одна сотня отделилась и по­шла по яру в левую сторону, другая обошла село справа. Сверху было хорошо видно, как на улицах засуетились всадники.

– Давай! – рванул повод Зеленский.

Холм остался позади. Сверкнули сабли. Казаки стреми­тельно приближались к селу, сотни уже замыкали подкову. Находившиеся в селе всадники – их было не больше сотни – выстроились клином на выгоне, собираясь обороняться. В это мгновение в рядах палиевцев прозвучал пистолетный выстрел, казаки с трудом сдержали коней.

Что случилось?

Зеленский пистолетом показал на бунчук, белевший среди стоявших на выгоне всадников.

– Так это же казаки Искры!

Съехались.

Это действительно была сотня Искры.

Зеленский отругал их сотника за то, что тот, окруженный со всех сторон, вознамерился отбивать атаку шляхтичей, за которых он принял сотню Зеленского, посреди выгона в конном строю. Полковник Захарий Искра был в Горошковке, Зеленский направился туда.

Семашко прискакал в Горошковку первый. Пока Зелен­ский толковал с искринцами, он с левой сотней обогнул село и поскакал дальше, к имению пана Федора. Но там он увидел лишь груду остывших головней. Хотел спросить про пана и не решился. От встречных казаков узнал, где остановился Искра, поехал к нему. Полковник радостно похлопал хлопца по плечу, спросил про отца и повел в какую-то хату, говоря, что лучшей калгановки нигде нет. К столу подавала старая бабуся.

– А где пан Федор? – словно между прочим спросил Семашко, нехотя жуя твердую колбасу.

– Удрал, проклятый... Бери, Семашко, квашеный кавун, хорошая закуска к калгановке. Не в Семена ты удался, тот такую чарку, не моргнув, выпьет и пьяным не будет... Пана Федора кто-то вспугнул, а я думал его вместе со сватами схватить.

Семашко перестал выковыривать арбузные семечки.

– С какими сватами?

– Пан Федор дочку выдавал за богатого пана из самого Кракова.

– Хорошая она была, – вмешалась в разговор бабуся, – уж такая красивая, куда тебе, господи! А не хотела итти за того пана, не по сердцу, знать, был ей. Плакала больно, сил­ком заставил ее пан Федор, говорят, даже бил. А она, расска­зывают, какого-то казака любила.

– Очень красивая, такая, как моя Зося, – засмеялся Искра. – Тебе батько не рассказывал? Как же так? Он и сей­час, как съедемся, не забывает напомнить. Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, надумал я было жениться на шляхтянке. И цыдульки ей писал... Да что это с тобой, хлопче, почему не ешь?

– Куда они удрали?

– На Немиров. А тебе зачем? Теперь они уже чорт знает где. Стой, куда ты?

Искра только сейчас догадался, кто тот казак, которого любила дочка пана Федора, и выскочил во двор за Семашкой.

– Микита, Гнат! – крикнул он первым попавшимся на глаза казакам. – Скорей на коней, скачите за этим хлопцем, да следите в оба, головой за него отвечаете...

 

Семашко не вернулся до самого вечера, не вернулся он и ночью.

– Отпустил ты, пане Захарий, хлопца одного, наткнется где-нибудь на шляхту, что я батьке скажу? Он мне наказывал беречь Семашку и никуда одного не отпускать, – укорял Зеленский.

Искра только пожимал плечами:

– Вот беда на мою голову. Попробуй его удержать. Свя­зать, что ли, по-твоему?

Искра как бы оправдывался перед Зеленским, а сам то и дело выходил из хаты посмотреть, не возвращается ли Се­машко.

Сотни тем временем разъехались по Горошковской и Ушемирской волостям. Искра собирался расквартировать на зиму казаков в панских поместьях.

– Крестьянам будет безопасней, а паны пусть хоть немного потратятся на общее дело, казаков наших на про­корм возьмут, – подмигнул он Зеленскому.

Тот, как и раньше, лишь сдвинул тонкие изогнутые брови и не поддержал разговора.

Семашко возвратился только под утро. Усталый, свалился на скамью и поднялся не скоро. Болезнь надолго приковала его к постели.

Пана Федора ему найти не удалось. Загнал коня, думал в первом селе достать другого, но где-то в лозняке свалился в яму. Холодным вечером Семашко заблудился и долго бро­дил по полям и перелескам.

Зеленскому пришлось оставить Семашку у Искры, а са­мому возвращаться в Фастов: Палий приказал долго не задерживаться.

Опасаясь засады, Зеленский ехал обратно по другой до­роге. Возле села Кухари казаки Цвиля поймали киевского судью Сурина, приехавшего исполнять какой-то приговор. Со словами: «Здесь наш казацкий суд!» – казаки выбросили из рыдвана шляхтичей, сожгли бумаги, а самого Сурина, отсте­гав плетьми и намазав синяки и ссадины «пластырем», от которого приходилось затыкать нос, усадили снова в рыдван, обрезали вожжи и под веселый хохот шестисот казаков по­гнали лошадей. Даже Зеленский, который все время терзался мыслью о болезни Семашки, не мог удержаться от смеха, когда перепуганный Сурин, пытаясь остановить лошадей, стал хватать их за хвосты, а те еще сильнее понесли рыдван по кочкам. В конце концов рыдван перевернулся, лошади пово­локли его дальше, а судья вскочил на ноги и что было духу побежал следом за ним.

Зеленский сказал Палию, что Семашко остался на некото­рое время у Искры. Палий был даже рад этому: надвигались серьезные события, и он не хотел, чтобы Семашко был их участником.

 

Глава 9

ВРАГИ

 

Косматые, уродливые тени покачивались на заплесневе­лых стенах подземелья. Два фонаря, подвешенные на крюках, светили прямо в глаза бунчуковому товарищу Даниле Забиле. Гетман же оставался в тени, за небольшим сто­лом, поставленным в углу.

Мазепа лично чинил допрос.

Когда он, к общему удивлению, вернулся из Москвы, да еще богато одаренный царем, все притихли, даже чернь будто успокоилась. А сейчас опять начались доносы.

«Чего ему нужно было? – думал, глядя на Забилу, Ма­зепа. – Был при моем дворе вроде тихий, а вот на тебе – сошелся с крамольником Солониной, что уже давно наветы пишет. Ну, пусть тот – выродок, а этот зачем? К самому Ше­реметеву пробился, хорошо, что я раньше узнал, и пока они ехали к Шереметеву, мой посланец был уже у царя под Азовом», – недобро улыбнулся гетман, вспоминая свое письмо царю. Он написал, что Данила Забила уже раньше был осуж­ден, а сейчас с беглыми водится, и что Солонина украл у него, у гетмана, деньги. И вот они все перед ним – в ко­лодках.

– Что еще ты в Москве говорил?

– Ничего я больше не говорил.

– Врешь! Говорил, будто я Петрика к туркам послал?

– Пьяный был, сам не ведаю, что говорил.

– Вишь, он не знает... А я все знаю! С Соболевым, рот­мистром, водил компанию?

– Нет, я в Рутинцах поселился, когда его уже забрали оттуда.

– Это Шереметев тебя подговорил, он и позвал в Москву?

– Сам я виноват, сам и кару понесу. Зачем поклеп воз­водишь, гетман, на боярина? Через Рутинцы ехали люди боярские, я и пристал к ним, поехал к Шереметеву. Только боярин сказал, что ничем помогать не будет: не его, мол, это дело, а посоветовал ждать государя из-под Азова.

– Все врешь. У Шереметева ты жил, дожидаясь царя, он тебя на все и подбил. Признайся лучше, если не хочешь на дыбе висеть.

– Боярин ни в чем не повинен, можешь покарать меня, а поклеп возводить не буду.

– Подвесьте его на полчасика, – кивнул Мазепа Згуре, – тогда он не так запоет. Меня позовете, когда захочет признаться.

 

Цвели яблони, гетман с наслаждением вдыхал их слад­кий запах, мягко ступая по белым опавшим лепесткам. Не хотелось заходить в дом и заниматься делами, но что поде­лаешь – надо. «Такая уж доля монаршья», – не то вздохнул, не то улыбнулся гетман и тут же подумал: почему ему вдруг пришло в голову это слово, «монаршья», ведь он всего только гетман?!

А мысли все возвращались к Забиле. Разве не у бунчуко­вых товарищей искал гетман поддержки, не для того ли и ввел он это звание и предоставил им привилегии?..

Вошел в комнату и тяжело опустился в бархатное кресло.

– Начинай! – кивнул головой Кочубею, который уже давно ждал с делами.

– Горленко доносит: казаки из его полка и посполитые все удирают: кто в Россию, а кто за Днепр. А на Черниговщине некий Кураковский сколотил чуть не полк и тоже повел за Днепр – видать, к Палию.

– Кураковский? Он же поляк.

– Ну и что ж? Есть у Палия и поляки. Горленко пишет, что если и дальше так будет, все разбегутся. Хлеб опять вздорожал.

– Пусть поменьше нянчится Горленко с ними, распустил их, только чинш[9] с посполитых собирает. Разве я свой уни­версал на ветер пустил? То все с жиру. Закрепить надо посполитых за поместьями, пусть панщину работают, тогда не будут беситься.

Кочубей ждал, пока гетман выговорится. Он уже не раз слыхал это, но перебивать не осмеливался.

– Дальше челобитная от правобережного полковника Абазина. Читать?

– Расскажи сам, что он пишет.

– Абазин «языка» татарского взял, – будто думают та­тары итти на Украину. А еще просится под гетманскую бу­лаву, обещает верно служить царю московскому. Про татар и Палий пишет – вот письмо, – просит на татар итти не особно, как всегда, а купно.

– Про то надо у Москвы запросить, я сам сегодня на­пишу. Отошлем вместе с подарками.

– А что в дар послать?

– Что-нибудь такое, знаешь... к столу домашнему. Петр это любит. Пошли дичи и фруктов, сам проверь, чтоб пор­ченых не было. Иди, я письмо писать буду.

Кочубей вышел.

Мазепа пододвинул чернильницу, но тут вошел Орлик.

– Я тебе говорил – не заходить без стука.

– Прости, пан гетман, забыл. Да и твоя милость сейчас один, так я думал, можно.

На его лице отразилось некоторое замешательство, одна­ко он прошел дальше и сел на стул. Орлик был человек сред­них лет, невысокий, полнолицый, его можно было бы назвать красивым, если бы не большой крючковатый нос и блестящие хищные глаза, делавшие его похожим на ястреба. Он потер запястьем подбородок, стараясь скрыть зевоту.

– Опять пил? Ты это брось.

– Чорт его знает, вроде немного и выпил, а голова тре­щит. Ну и крепкой же горилкой меня тот лях угощал!

Гетман нервно постучал по подлокотнику:

– Я тебе сколько раз говорил: напьешься как свинья, тогда твой язык хоть постромками привязывай – все выбол­таешь.

– Ну, я не из тех.

– Поговори у меня! Такой же, как и все.

Орлик молчал, зная, что вступать в спор небезопасно. Вначале, когда Мазепа только стал гетманом, Орлик думал, что быстро приберет его к рукам, но вскоре ему пришлось распрощаться с этой надеждой.

Мазепа хотя и приблизил его к себе больше, чем других, однако Орлик знал далеко не все мысли гетмана. Бороться было опасно, в чем Орлик не раз убеждался, и потому смирился, став первым помощником Мазепы, Особенно он расположил к себе гетмана тем, что помог ему спровадить в Си­бирь ротмистра Соболева.

– Ты по какому делу? – спросил Мазепа.

– Про ляха этого хотел поговорить.

– Выпроводи их обоих. Доморацкому ничего не обещай, слышишь? О торговле можешь договариваться, а как только заикнется опять про то, – гони в шею. За кого они меня принимают? Беды с ними не оберешься. О том, что Искрицкий здесь, уже откуда-то и Ломиковский и Лизогуб знают... Нет, погоди, пусть Доморацкий ко мне зайдет, я его сам спроважу.

Орлик пошел было, но у двери остановился и спросил:

– Как с Забилой быть? Ничего не сказал.

– Как и с Солониной, только тихо.

Гетман снова склонился над листом бумаги:

«Пресветлый, державный царь, государь мой всемилости­вейший. Шлю вам свой поклон низкий и пожелания многих лет счастливого царствования».

Дописал до половины, перечитал – письмо не понрави­лось. Разорвал и сел писать снова. Но сегодня так и не при­шлось закончить, – в комнату опять вбежал запыхавшийся Орлик, даже забыв прикрыть дверь:

– Дьяк Михайлов к нам из Москвы!

– Зови скорее старшину встречать царева посла.

– Он уже на постоялом дворе остановился.

– Вот беда... Как же быть теперь? Ну, да встречать все равно надо. Посылай гонцов за старшиной, прикажи купцов сзывать и обывателей из знатных. За дьяком моя карета по­едет. Да сотню почета вышли.

 

Все сделали, как повелел гетман. Вскоре вокруг крыльца на широком гетманском дворе толпилась пышно одетая стар­шина, купцы, дворяне, у ворот выстроилась почетная стража. На гетманской кухне потели повара: готовился пышный пир. Только невесело было Мазепе, – дьяк не остался у него, ссы­лаясь на усталость с дороги. Он вежливо отклонил предложение гетмана и вернулся на постоялый двор, даже не сказав, зачем приехал.

Он появился на другой день рано утром, когда Мазепа во­все не ждал его. Сказал, что хочет поговорить с глазу на глаз.

– Меня послал государь для розыска, – начал Борис Михайлов. – До царя дошло письмо, брошенное возле Галицких ворот в Киеве. Пишут, будто ты с поляками переговоры ведешь, большими поборами для своей воинской казны совсем разорил посполитых... Ну, там много кой-чего написано, луч­ше сам прочти. Государь, известно, не верит, а все-таки...

По мере того как Мазепа читал, лицо его выражало то удивление, то обиду, а потом сдержанная улыбка скользнула по губам.

– Кто бы мог быть недругом? – Мазепа согнал с лица улыбку. – Вся Украина – друзья, а вот нашелся какой-то...

– Не знаю, только это не первый донос. Я затем и при­ехал, чтобы узнать – кто?

– Может, поляк Искрицкий, – словно припомнив что-то, как бы невзначай обронил Мазепа. – Он недавно из Киева.

– Так ты прикажи взять его и учини следствие, а мне надо государю отписать. Только сначала убедись точно.

Гетман тяжело вздохнул, медленно опустил веки и поднял глаза на икону:

– О, господи, мою душу убогую и грешную тебе одному видно. Ты зришь мои дела и помыслы, видишь, как я денно и нощно пекусь об Украине нашей, забочусь о державном здравии государя. А супостаты не спят и погибель мне готовят. Не потщился я взять своих врагов в руки. Додумались на меня наветы писать. Москва им верит, а не мне.

– Не по правде мыслишь, гетман. Наветы царь и бояре приемлют как ложь и поклепы. Царь был и есть к тебе мило­стив, все твои старания видит... А все-таки кто мог написать?

Мазепа пожал плечами:

– Разве мало врагов? Сам знаешь, не о себе у меня заботы и не приходится здесь каждому особо угождать. Мог написать и кто-нибудь с правого берега. Не хотят там видеть доброту мою. – Мазепа наморщил лоб и продолжал медлен­нее: – Помогаю я им чем только можно, а они... – Гетман остановился против Михайлова и взглянул ему прямо в гла­за. – Думаешь, дьяче, тут недругов нет? Раич и Полуботок – два ворога лютых. Вот ты читал в письме «для милости божьей». Это в полуботковых письмах часто встречается. А только... – Мазепа потер рукой лоб, прошелся к двери и обратно, – все-таки больше других подозрение имею на Искрицкого.

Михайлову показалось, что Мазепа действительно обижен даже тенью недоверия к нему.

«Нет, не имеет гетман никаких тайных замыслов, – думал дьяк. – Зачем я буду возиться дальше с этим наветом, пусть в приказе ловят злодеев».

– В темницу его, да учини, как тебе надобно. А мне пора. Давай цыдулу, – поднялся Михайлов.

Мазепа поднес ладонь к губам, словно приглушая тяжелый вздох:

– Как тут не быть в печали? Все-таки мне не верят: зачем Москве этот пашквиль на меня?

Письмо нам нужно – злодеев искать.

– Нам тоже нужно следствие учинить. Каким путем мы дознаемся, кто писал?

– Ладно, – примирительно махнул рукой Михайлов. – Пусть цыдула у вас будет, после про все отпишешь...

Раздался легкий стук в дверь. Оба оглянулись. На пороге стоял Кочубей.

– Дозволь доложить, пан гетман: божьей волею митро­полит Гедеон преставился.

Дьяк и Мазепа от неожиданности долго молчали.

– Господи, что ж это такое? Митрополит Гедеон отцом родным был. Вечный покой его светлой душе, оставил он нас сиротами...

Мазепа вытер платком глаза. Кочубей тоже закрыл лицо рукавом и отвернулся, чтоб не рассмеяться, – он-то хорошо знал, как гетман не любил покойника.

– Да будет пухом ему земля, – продолжал Мазепа. – Надо снарядить его с почестями в последний путь. Сейчас я распоряжусь, чтоб в лавру кое-что на похороны послали.

...Мазепа старательно чинил следствие, отыскивая госуда­ревых недругов. Такими недругами оказывались все неугодные ему люди.

И вскоре после отъезда Михайлова гетмана призвали в Киев, где за верную службу и борьбу против царевых тайных врагов он получил из собственных царских рук орден Андрея Первозванного. Мазепа был во всем государстве вторым чело­веком, получившим этот орден, и потому по дороге домой все время самодовольно щурился, поправляя широкую орденскую ленту.

Рядом с гетманом ехали Лизогуб и Федор Жученко. Солнце приятно пригревало. Мазепа расстегнул парчовую куртку, при­ставил руку козырьком ко лбу, озирал поля. Над землей под­нимался легкий пар, линии и очертания далеких предметов чуть колебались и дрожали, будто пытались взлететь.

– О ком это на ассамблее сказал Меншиков: «Худую траву из поля вон»? – неожиданно спросил Жученко.

– Спрашиваешь!.. Мне из-за вас спокойно и куска хлеба не съесть, весь вечер убеждал царя в вашей верности.

Вспомнилась вчерашняя беседа: не наговорил ли он чего лишнего царю? Припомнил недоброжелательные взгляды Меншикова и невольно поморщился.

«О чем же мы с Петром говорили? – перебирал в памяти Мазепа. – Петр спрашивал про доносчиков, и я ответил, что то «баснь ложная, козни злобные, наветы над моей головой. Я правдив, не скрываю от царского величества даже тайн внутренних сердца своего». Это хорошо. А вот про то, что «хоть был я у поляков, однако я им враг, а меня считают все поляковцем, потому что там сестра», – про то лучше было не гово­рить».

– А правда, что Михаилу Гадячского в самую Сибирь заслали? – снова спросил Жученко.

– Правда, – кивнул головой Мазепа, поглаживая гриву коня. – Самых верных слуг моих забирают.

Миновали перелесок и на самой опушке остановили коней. Под ветвистой, раскидистой грушей сидел высокий слепой кобзарь и играл крестьянам, которые бросили свои бороны и плуги и пришли послушать бродячего певца. Увидев всад­ников, они сняли шапки, а кобзарь, услыхав топот, умолк. Ма­зепа сошел с коня.

– Ну-ка, спой, человече добрый, казакам.

Кобзарь не заставил себя просить, дважды провел из конца в конец по струнам и начал:

Туман по землі котився,

Палій Семен на світ народився.

– Эту мы уже слыхали, – перебил Лизогуб. – Сыграй какую-нибудь новую, да такую, чтоб аж за сердце взяло.

– Можно и новую:

По цім боці в гетманщині

Гетьман волю косить,

Іде люд весь на панщину,

Іде та голосить.

Свистнула в воздухе плеть, жалобно зазвенела оборванная струна, заглушив тихий стон кобзаря.

– Возьмите разбойника! – Мазепа не по годам ловко вскочил в седло и погнал коня. За ним, припадая к конским гривам, понеслась по дороге старшина и многочисленная гетманская охрана, без которой Мазепа не выезжал даже за во­рота своего замка.

Лизогуб с несколькими стражниками остался, чтобы за­брать кобзаря, но едва Мазепа со свитой скрылся за холмом, крестьяне, возбужденно размахивая руками, обступили старика. Видя, что здесь не поможет даже оружие, Лизогуб повернул коня и, выругавшись, поскакал вслед за гетманом.

 

Глава 10


Дата добавления: 2015-12-07; просмотров: 73 | Нарушение авторских прав



mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.035 сек.)