Мадемуазель клотильда

В этом волнующем предании наибольшее любопытство вызывала одна деталь – самая загадочная и таинственная. Мы, конечно же, имеем в виду латинскую молитву, которую в буквальном смысле слова вколачивал в ребенка изверг отец.

Все остальное не кажется таким уж захватывающим, напоминая множество подобных историй, происходящих в тех же парижских низах.

И, безусловно, именно молитва является ключом ко всем другим загадочным обстоятельствам этого дела. И не успели мы задуматься о нем, как у нас уже забрезжили какие-то давние смутные воспоминания…

Например, о тех днях, когда просторный дом стоял пустым, или о том зимнем утре, когда из ворот его вдруг выехал траурный катафалк – хоронили герцога де Клара, принца де Сузея, хотя ни окна, ни двери особняка Фиц-Роев не открывались добрый десяток лет.

Поэтому-то редкие соседи, которые заговаривали теперь с мадемуазель Клотильдой, едва удерживались, чтобы не спросить ее шепотом: «А молитва? Вы не позабыли свою молитву?»

Ведь мадемуазель Клотильда, как мы уже говорили, в один прекрасный день вернулась в старинный особняк, где жили когда-то папаша Моран и его маленькая дочка.

Но вернулась она через несколько лет после того, как разыгрались уже известные нам события на кладбище.

Тильду помнили в квартале милой несчастной крошкой, застенчивым диковатым заморышем.

Вернулась же она поздоровевшей и окрепшей, обещая скоро вырасти в настоящую красавицу. Глядя на эту цветущую девочку, одни соседи признавали в ней Тильду, другие – нет.

Неужели это и впрямь та самая Тильда, которая плакала в угрюмом доме за закрытыми ставнями? Бедная Тильда, героиня волнующей легенды?

Разумеется, мадемуазель Клотильду никто больше не бил, и она пела, как иволга, с утра до ночи.

Госпожа Жафрэ – на улице Культюр ее не без ехидства называли Аделью, больно уж не подходило мужиковатой старухе это нежное девичье имя – ласкала и баловала свою воспитанницу, а добрейший Жафрэ любил даже больше своих воробьев.

Особой набожностью семейство Жафрэ не отличалось, но к мессе эти люди ходили, и бывало, что кюре из храма Сен-Поль, человек в высшей степени достойный, тоже заглядывал к ним в гости. Особое расположение он питал к мадемуазель Клотильде, и когда ей должно было исполниться шестнадцать, девушке вдруг почудилось, что господин кюре хотел бы поговорить с ней наедине.

В день рождения священник подарил Клотильде чудесные четки.

Вручая их, он поцеловал девушку и тихо-тихо задал тот вопрос, который мучил всех обитателей квартала Марэ.

– Готов поспорить, – шепнул священник с несколько нарочитой веселостью, – что вы давно забыли свою молитву?

– Какую молитву? – удивилась мадемуазель Клотильда.

– Вы что же, и папашу Морана не помните? – шепотом продолжил разговор кюре, внимательно глядя девушке в глаза.

– Конечно, помню, – улыбнулась юная красавица.

И все-таки чуточку покраснела, отвечая на этот вопрос.

– Так вот, милая моя дочь, я имело в виду молитву, которой учил вас господин Моран, – негромко пояснил священник.

– Молитва со шлепками? – рассмеялась Клотильда. – Как же, отлично помню!

– Неужели отлично? – вскинул брови кюре.

– От зубов отскакивает! – грубо заверила его девушка.

На лице кюре отразилось глубочайшее волнение.

– Дитя мое, – сказал он необыкновенно серьезно, – я прошу вас прочесть мне эту молитву, но так, чтобы нас никто не слышал.

Тильда охотно согласилась и очень бегло прочитала «Отче наш».

Кюре нашел, что «Отче наш» она знает превосходно, и больше никогда не заговаривал о господине Моране.

В 1853 году мадемуазель Клотильде исполнилось восемнадцать лет, пора было выдавать ее замуж. Вы, наверное, догадались, что таинственные сборища в большой гостиной с четырьмя окнами и были семейными советами по поводу брака мадемуазель Клотильды. Что же до гостей господина Морана, приезжавших в своих экипажах, – столетнего старца, суетившихся вокруг него молодых людей и двух дам, похожих на герцогинь, – то вы можете думать о них все, что угодно.

Однако семейные советы собирались все реже по мере того, как мадемуазель Клотильда росла, а Жафрэ все больше сближался с многими известными и уважаемыми людьми. В круг его друзей входил доктор Самюэль, любимец обитателей Сен-Жерменского предместья[8], мэтр Изидор Суэф, нотариус, помогавший вести дела обладателям крупных состояний, граф де Комейроль, который, несмотря на свой титул, вкладывал немалые средства в промышленность, и несколько дам, в том числе – красавица графиня Маргарита дю Бреу де Клар; приятельствовал Жафрэ и с аббатом, а еще – с господином Бюэном, начальником тюрьмы де ла Форс, одним из самых честных и самых уважаемых людей Марэ.

Конечно, новость о предстоящем замужестве мадемуазель Клотильды в приходе узнали не от кухарки Мишель и не от лакея из «Птичьего дома», и тем не менее все горячо обсуждали эту животрепещущую проблему, можно сказать, с того самого дня, как о ней зашла речь в особняке; нам известно совершенно достоверно: в квартале между Ратушей и площадью Бастилии вопрос о замужестве Клотильды весьма взволновал две-три сотни молодых девиц и взбудоражил их почтеннейших матушек.

Разговоры продолжались не менее полугода, как вдруг распространился слух, что господин граф де Комейроль и мэтр Суэф выловили для питомицы Жафрэ преогромного кита. Конечно, когда за дело берутся такой нотариус и такой аристократ, подобной добыче удивляться не приходится. Все окрестные девицы поначалу понадеялись, что это какой-нибудь Жан-Дурачок из страны Дырляндии, но вот принц приехал с первым визитом – и обитательницы квартала Марэ прикусили язычки. А что поделаешь? Глядя на солнце, не скажешь, что это – кастрюля!

К Клотильде явился принц, причем самый настоящий.

И что еще обиднее, он был очарователен; возможно – немного слишком серьезен, но очень, очень мил!

И прикатил этот принц не откуда-нибудь из Валахии или России, где всяких князей хоть пруд пруди; он происходил из дома де Клар и носил чисто французское имя – Жорж де Сузей – плюс титул, плюс двадцать пять лет от роду, плюс не знаю уж сколько сотен тысяч ливров ренты.

Все девицы на выданье просто заболели от зависти.

Прошло три месяца, и ослепительный блеск жениха несколько потускнел в унылых потемках Марэ; теперь соседи обсуждали свадебные подарки, которые получила мадемуазель Клотильда.

А вам ведь и самим отлично известно, что значит обсуждать чужие свадебные подарки: тема животрепещущая, зудит, как комариный укус, – что кладут в корзинку, что из нее вынимают? Ах, это чудесное, болезненно мучительное перечисление всех вещей, предназначенных для другого человека, – ошибки, оговорки, преувеличения, преуменьшения… Ревнивые преуменьшали размер корзины, завистливые преувеличивали.

Позже пополз еще один слушок, выскользнув как раз из этой самой свадебной корзины, и облачко тумана вокруг хорошенького личика мадемуазель Клотильды несколько рассеялось. Ведь низкое происхождение семейства Жафрэ делало, казалось бы, совершенно неправдоподобным брак малышки с принцем. И нате вам!

Однако выяснилось, что Жафрэ тут вовсе ни при чем и мадемуазель Клотильда дождалась счастливой развязки, как героиня драмы из театра на мосту Сен-Мартен. Девушка оказалась богатой наследницей. Стало известно, что она… Но не будем торопить событий.

И тут вдруг принц перестал ездить к невесте. Такое случается, сами знаете… Женихи, они иногда пропадают так же внезапно, как и появились. Три месяца ни слуху ни духу! По кварталу пронесся вздох облегчения, все уже надеялись, что принц исчез навсегда, и вдруг – пожалуйста: у Жафрэ корзина с подарками! В общем, вышло большое огорчение, и все опять как-то приуныли.

И какая корзина! Охарактеризовать ее можно было одним-единственным словом: непозволительная!

Но на этом свете, слава Богу, самому ужасному огорчению всегда сопутствует хоть маленькое, да утешеньице. Удар, нанесенный жителям квартала свадебной корзиной, был несколько смягчен очередным слушком, ходившим сперва робко и опасливо, но очень скоро выросшим в прекрасную полноценную сплетню. Одним словом, говорили, что видели, как мадемуазель Клотильда выскальзывала вечером из дома одна – и не раз или два, а довольно часто. И выбиралась она из особняка не через главные ворота, а через маленькую калитку в ограде сада, ту, что ведет на пустырь со снесенными домами. А на углу возле тюрьмы девушку поджидал фиакр.

Куда она ездила? И главное, как и когда проникала обратно? Ведь свидетели ее уходов никогда не замечали ее.возвращений. Все эти вопросы оставались без ответа.

Как-то во второй половине апрельского дня в гостиной Жафрэ, где красовалась свадебная корзина, прикрытая наброшенной сверху муслиновой тканью, собралось небольшое общество. Добрейший Жафрэ в беседах посетителей участия не принимал, все его внимание поглотил десяток снегирей, которые скакали в хорошенькой клетке, сделанной в форме пагоды. Только поэт способен передать то младенческое простодушие, каким дышали выцветшие голубые глазки хозяина, его толстые обвисшие щеки и даже окаймленная пушком лысина. Говорить Жафрэ почти не говорил, но охотно насвистывал любезности своим птичкам, особенно Манетте и Жюлю, которых обожал.

Одет Жафрэ был в новый, с иголочки костюм, который, впрочем, сидел на нем как чужой. К жене своей хозяин дома обращался по имени и на «ты», но с почтительностью необыкновенной.

Уж почему этот милейший человек вызывал у людей недоверие, я не знаю, мне-то кажется, что он и мухи бы не обидел.

Что касается лет, то он был человеком без возраста. Адель говорила ему «вы».

Черты лица этой женщины были куда резче, чем у мужа, и к ее мощному крючковатому носу необыкновенно шли большие круглые очки в золотой оправе. Была она высокой, худой, смуглой, с проседью в волосах, и я же уже говорил, что эта особа убивала птиц!

Клялись, что порой от нее попахивает трубочным табаком, хотя никто не видел, чтобы она курила. Но не удивляйтесь, время от времени от нее крепко несло и водкой, хотя никто не замечал, чтобы она пила. Вот так-то!

На вид Адели можно было дать лет шестьдесят пять, а то и все семьдесят. Одевалась она несколько вызывающе и прическу украшала черной накладной косой.

Но, как вы сами понимаете, брак этот был счастливым. Как-то в минуту откровенности господин Жафрэ сказал мэтру Суэфу: «Столько лет мы женаты, а Адель ни разу на меня руки не подняла!»

Стоило господину Суэфу пожелать, как он смог в это поверить.

И где только ни растут цветы! Я видел их даже на голом щебне – и они были чудесны. Мадемуазель Клотильда казалась воплощением красоты, но красоты жизнестойкой и улыбчивой. Вам ведь известно, что художники, герцогини и конюхи называют «породой» или «кровью». В Клотильде этой «породы» было хоть отбавляй, девушка была «голубых кровей» от макушки до пят, хотя происхождения малютки никто не знал.

Исключая, разумеется, супругов Жафрэ, которые, готовясь к свадьбе своей воспитанницы, должны были привести в порядок все бумаги.

Но странное дело, фамилия мадемуазель Клотильды так и осталась для соседей тайной. В квартале девушку по-прежнему звали Красоткой Тильдой или племянницей Жафрэ, и за этой несколько пренебрежительной фамильярностью таились страх и глубокая досада.

С усмешкой, но не без почтения газетчики Марэ сообщали, что мадемуазель Клотильда происходит из знатной семьи, ставшей жертвой одной из тех трагедий, которые раз в десятилетие возбуждают любопытство парижан, – и что она, эта самая Тильда является наследницей сказочного богатства; не получила же она его пока лишь из-за одной необычайной и таинственной истории, достойной авантюрного романа; ведь каждому ясно, что такой блестящий молодой человек, как принц де Сузей, не стал бы искать себе жену в мещанском квартале, поблизости от Гранд-Опера, в приходе храма Сен-Поль, если бы не знал заранее, что обнаружит в старинном особняке счастливый билет, сулящий баснословный выигрыш в жизненной лотерее.

Но мы забыли представить вам еще одного члена семьи Жафрэ – большого грузного немолодого пса по кличке Биби. Зверем он был пренеприятным, явно мизантропического склада, что и сделало Биби великолепным сторожем с тех пор, как позади дома раскинулся пустырь с остатками домов и собаку начали спускать на ночь с цепи.

IV

Дата добавления: 2015-12-07