ВНИМАНИЮ ВСЕХ, ЗАПУТАВШИХСЯ ВО ВРЕМЕННЫХ РАМКАХ!!!
Сумасшедший автор, движимый желанием помочь разобраться, сделал нечто вроде шпаргалки - с указанием дат в двух вариантах:
а) по главам
б) по хронологии
Шпаргалка действительно помогает и проясняет, а живет здесь: http://martinirose2011.diary.ru/p166929309.htm?from=0
Спасибо, милые читатели, что несмотря на извращенный полет фантазии автора остаетесь с ним:*))))
___________________
А вокруг болота – не пройти
Как натерла шею мне веревка!
Кто-то разложил капканы ловко
На моем заснеженном пути
alekto1980 «Душа» (2001)
Вернувшись из Италии, Драко чувствовал себя... подлеченным. Смена обстановки, целебное действие моря и солнца, встреча со старым другом – все это будто придало ему сил. Но, как оказалось, лишь для того, чтобы достойно встретить дурные вести: Нарцисса попала в клинику «Сен-Низье» – отделение зельезависимости.
– Мама, – Драко шепотом позвал Нарциссу, заметив, что ее веки дрогнули. – Ма-ам... ты меня слышишь?
Нарцисса медленно открыла глаза, увидела сына и, сморщившись, как от боли, зажмурилась и отвернулась.
– Мам, тебе плохо? – встревожился Драко, вставая, чтобы позвать сестру, но холодные пальцы стиснули его руку.
– Сядь... – прошелестела Нарцисса, и он послушно опустился на стул. – Драко, – ее голос окреп, но на сына Нарцисса по-прежнему не смотрела. – Прости меня.
– За что, мам? – устало удивился Драко, поглаживая ее тонкие пальцы.
– За... это, – Нарцисса вяло повела свободной рукой, имея в виду больничную палату. – Я просто... просто мне было страшно одиноко здесь без... без него. И без тебя, – она сморгнула набежавшие слезы и примолкла. Малфой тупо молчал, ощущая навалившуюся усталость. Он чертовски устал терять: дом, отца, родину, свободу... Но самой горькой его потерей была Грейнджер. Гермиона... Он не мог оплакать ее, как отца; не мог винить Министерство магии – не оно сделало за него этот выбор... он не мог ее отпустить. И быть с ней – теперь – он тоже не мог: Малфои не разводятся. А Грейнджер – не простит. Драко сводила с ума невозможность объясниться, и сам факт того, что Гермиона знает, его убивал, хотя он знал, на что идет.
– Я знаю, мама, – наконец выговорил он, успокаивающе пожимая ее беспокойные пальцы. – Все хорошо... теперь – да. Это ты меня прости, – Драко знал: она понимает – о чем он, но никогда не поставит ему в вину не то что невнимание – даже убийство... если бы он его совершил.
– Мой бедный мальчик, – Нарцисса будто и не слышала его слов. – У вас это на роду написано, у Малфоев...
Драко непонимающе уставился на мать.
– Твой отец... его сердце было несвободно, когда мы поженились, – ее голос звучал тихо, однако каждое слово падало в душу каплей смертельного, но сладкого яда, от которого не в силах отказаться смертный. – Но... Мы были старше, и он... сумел: отпустить ее и полюбить меня. Может, не так, как я его любила – всегда, – но... так, как мог.
Нарцисса устало вздохнула, и Драко встрепенулся: ей вредно было перенапрягаться, а этот монолог отнимал остатки сил даже у него, но не успел ничего сказать.
– Когда родился ты, он наконец стал моим – до конца. Я почувствовала это... вот здесь, – ее бледная ладонь легла на грудь и осталась там. – К тому времени он уже был отравлен идеями Лорда... как и я, – она снова прерывисто вздохнула, и у Драко сжалось сердце при виде четко обозначившейся морщинки на лбу и скорбных складок возле губ: они уже не разгладятся, эти отметины времени и пережитой боли. – И я точно знаю, почему он так отчаянно ими увлекся – как в омут бросился... как одержимый. Он мстил, Драко, – голос матери был исполнен глубокой печали, но звучал непоправимо уверенно. – Мстил всему миру, маглорожденным... себе самому. Я винила себя, Драко, я! – до последнего дня – в том, что меня выбрали ему в невесты, но не он. Может, – больная, ненормальная, – но это была любовь. И другой я не желала – никогда. Ему сломали душу... но таким он был мне еще дороже – до слез, до крови... Я готова была идти за ним на смерть, но он этого не допустил бы... он и не допустил.
"Любая любовь, Драко... любая... есть дар..."
Он сполз со стула, не выпуская руку Нарциссы, и опустился на пол, прижавшись к ней горячим лбом.
– Я не хочу как он, мама... – прошептал Драко в больничное одеяло. Сухие глаза горели: мерзавцам не по статусу плакать. – Не хочу...
– Я тоже не хочу, малыш, – Нарцисса с усилием повернулась на бок и прижалась губами к его волосам, и гладила, гладила его затылок, шею, плечи, стараясь утешить – как в детстве. Да только детство кануло в прошлое: безвозвратно и так давно, что он уже не помнил.
О первом Рождестве в шато Эглантье Малфой мог сказать одно: у него бывали праздники и повеселее. Поместье разукрасили волшебными цветными фонариками; в центре бального зала поставили огромную мохнатую ель, на заиндевелых – вопреки пылающим каминам – ветвях резвились крохотные феи, осыпая неосторожно подошедших разглядеть старинные шары разноцветными сверкающими снежинками. Дом наполнился чарующими ароматами чесночного супа, бределей и горячего шоколада. Драко бродил по праздничному поместью призраком, и призраки населяли его голову: картинки из детства, елка в Малфой-мэноре, улыбающийся отец в парадной мантии, нарядная веселая мама... Интересно, нарядили эльфы елку в мэноре? В прошлое Рождество Малфои обошлись без нее: что толку играть в праздник, которого нет?.. Хотя мудрый Тоби все же украсил окно в гостиной омелой, а на дверь повесил венок из остролиста. Рождественскую ночь Драко с матерью провели в креслах у камина: на столике горели красные свечи и красовался маленький сливовый пудинг с традиционно запеченной в нем горстью сиклей – на счастье. Малфои выпили за надежду и загадали желание... которое не сбылось, но в нынешнее Рождество его уже не загадать. Да, наверное, сейчас в мэноре стоит большая нарядная елка – может, не такая большая, как в Эглантье, ведь больших приемов не ожидается, – и Гермиона... Впрочем, с чего бы ей сидеть на Рождество в одиночестве – наверняка отправится на Гриммо, или куда там... в Нору, к Уизлям: вряд ли ее бесноватые друзья захотят встречать самый волшебный праздник в родовом гнезде Малфоев. А он, Драко, мог бы поцеловать Грейнджер под омелой... при мысли об этом – и о том, что было бы дальше, – у Малфоя сладко заныло под ложечкой, и тут же левая сторона груди взорвалась горячей болью. Хвала Мерлину, он слонялся по заснеженному саду, и никто не видел, как он пошатнулся, схватившись за грудь, оступился и нелепо рухнул прямо в сугроб. Боль ушла – так же внезапно, как и появилась, – но и пары мгновений с лихвой хватило, чтобы на лбу выступила отвратительно холодная испарина, а руки противно задрожали. Сидя в снегу, Малфой неожиданно остро ощутил, как близок к срыву. Во Франции жилось хорошо: приятный климат, красивый дом; Драко здесь любили или, по крайней мере, ценили; но все это ему не было нужно... без главного. Драко Малфой заложил бы душу – или то, что от нее осталось – за одну-единственную встречу, слово, взгляд... прикосновение. Он не ждал от себя такого – никогда... Считалось, что Малфой не обладает особенным темпераментом – только не он, – но порой внутри бушевали такие бури, что ему становилось страшно до одури... страшно потерять контроль. «Тихая вода бежит глубоко*», – говорила о Драко бабка Друэлла. Эти бури – блэковское в его крови, так тихонько объясняла ему мать: ее хрупкая оболочка тоже была омутом, но – может, в силу того, что она родилась женщиной, – Нарциссу они не терзали так сильно....
Механически обнимая ночами льнущую к нему Доминик, Малфой старался отрешиться от происходящего, и со временем в этом преуспел: в умении притворяться равных ему было немного. Тело безупречно справлялось и без участия души – на рефлексах, на физиологии. Но в иные часы, когда он бродил по саду, или таскался по Парижу, или одиноко торчал на веранде – в глухие предрассветные часы, прокравшись туда из супружеской спальни, словно вор, – так и не сумев уснуть... В те часы Малфой жестоко жалел, что не сгорел в Адском огне при штурме Хогвартса, и теперь этот огонь – все-таки догнав, – выжирал его изнутри.
Рождественский ужин был тихим и домашним: на столе стояли нарядные подсвечники, индейка с каштанами, праздничное полено; за столом не было Нарциссы. Это было самое одинокое Рождество в жизни Драко Малфоя – хотя его окружала новая семья.
Новый год в Эглантье встречали традиционно: с толпой гостей, фейерверками и горой подарков. Драко почти всю ночь просидел возле Нарциссы – ее выписали как раз накануне, с кучей рекомендаций и наставлений, – оставляя ее лишь для редких танцев с женой: на этом настояла сама Нарцисса, заверив сына, что с ней совершенно точно все хорошо. Однажды она уже обещала ему, что больше не даст слабину... но это было до смерти Люциуса, а сейчас Драко сомневался, что когда-нибудь еще поверит матери, если она скажет: "Я в порядке"...
Когда впоследствии Малфою приходилось вспоминать об этой зиме, он понимал, что вспомнить ему нечего. Будто какой-то злоумышленник – или наоборот – стер кусок памяти...
В середине января Нарциссе пришлось пройти еще один – восстановительный – курс реабилитации, на этот раз в санатории «Ла Реланс»** в Пиренеях. Все, что смутно помнил Драко – дни в «Ла Реланс» и ночи в шато, слившиеся в сплошную серую полосу размазанного мира: как стенки аппарационной воронки. Да и себя ощущал расщепленным – между Пиренеями и Жюрансоном. Часто в поездках к Нарциссе его сопровождала Доминик: видя, как освещается улыбкой лицо матери, Малфой был не в силах отказать обеим в этих встречах.
Да... зима ему не запомнилась. Зато первую французскую весну Драко Малфой, наверное, не забыл бы даже под Обливиэйтом.
В конце марта Филибер де Шанталь сделал Драко полноправным совладельцем знаменитых виноградников – Мерлин видел, Малфой это заслужил, отдавая им дни и частично даже ночи, – и у него наконец появился собственный источник дохода. Это был качественно иной уровень для малфоевской самооценки и не только: к ежемесячной сумме на содержание Малфой-мэнора добавилась приличная цифра, и Драко быстро убедил мерзкий голос в своей голове, вещающий об откупе, что тот неправ.
Примерно в эти же дни Малфоя начали мучить сны – точнее, один и тот же сон: в нем он неизменно оказывался в уилтширском лесу – с Грейнджер и ее музыкой. Она снова танцевала, приближаясь и удаляясь; волосы развевались, как пламя костра; и у Драко захватывало дух от ее движений и ускользающих темных глаз. В какой-то момент он не выдерживал и делал шаг в огненный круг, протягивая руки в попытке поймать Гермиону, но та всегда останавливалась так, что пылающий костер разделял их: куда бы ни метнулся Драко – она оставалась по ту сторону огня.
Малфой впадал в отчаяние: во сне он не помнил, что произошло; не помнил ни смертей, ни предательства – было лишь смутное чувство утраты... катастрофической, непоправимой утраты. И его девочка ускользала от него, не даваясь в руки. Драко падал на колени, пламя лизало его протянутые руки, но он не чувствовал этой боли: та, другая – внутри – затмевала все. И в это мгновение из темноты ночного леса раздавался детский плач – еле различимый, заглушаемый налетающими тут же порывами ветра; и Грейнджер всегда, всегда чутко срывалась с места и исчезала во тьме. И Драко оставался один – на коленях, у гаснущего на глазах костра: по проклятым законам сна подняться и догнать ее, найти, вернуть он не мог – не мог даже шевельнуть рукой, чтобы стереть с лица жгучие злые слезы. А потом начинался дождь... и Малфой просыпался, ощущая его холодные отметины на коже.
А в апреле привычной уже дубиной по хребту – на этот раз в лице смущенно розовеющей Доминик – огрела новость: он скоро станет отцом.
Тук. Тук-тук-тук. Тук-тук. Чертовски настырно, но так вовремя: через час сдавать номер, а нужно еще привести себя в порядок... будильника Рон опять не услышал. С его ролью отлично справилась чужая сова... письмо? Ему? В Париже?.. Сон сдуло, как осенний лист порывом ветра. Рон давно не получал писем с незнакомыми совами – на работе обходились служебными записками, а внеурочные вызовы приносили министерские птицы, которых он научился отличать: у них был какой-то неуловимо канцелярский вид. Маленькая черная сипуха шустро впорхнула в номер, сбросив Рону в руки узкий конверт, привязанный к небольшой увесистой коробочке, сделала круг под потолком и улетела прочь, не дожидаясь ни ответа, ни угощения. Рон невольно подумал, что это... стильно, когда твоя сова сразу так напоминает тебя; фыркнул и отворил окно. Надорвал конверт: внутри оказался лист пергамента, исписанный с обеих сторон размашисто летящими строчками. Сердце отчего-то трепыхнулось – как бывало раньше, очень давно... тревожно, но приятно. "Какая дурь, – напомнил он себе, – это все вчерашняя вечеринка. Соберись, Уизли."
«По моим расчетам, Уизли, ты все еще в Париже. Доброе утро! И веселого Рождества, сэр, еще раз. Знаешь, я не понимаю почему, но все же возвращаюсь к нашему разговору в «Шардено». Мой отец, Уизли, никогда не примыкал к рядам сторонников Лорда, не принимал Метки – как и мама, как и я. Не знаю, почему Лорд терпел это: может, руки не дошли; может, ему просто не нравился Паркинсон-холл... может, оставил нас на потом, да не успел. Так или иначе, Рон, мы – так же как и вы, Уизли, – чистокровные не-Пожиратели. Только учились на разных факультетах и имели разных друзей, мы –разные>... только и всего. И я не откажусь от своих друзей, будь они "те" или "не те": я не министерство магии, я всего лишь Пэнси Паркинсон, отверженная. Тот же Малфой, Рон, для меня до сих пор – веселый мальчишка, с которым полжизни вместе, с которым – все беды и радости пополам. Так было и так будет – всегда, кем бы мы ни стали, победителями или изгоями.
Я не знаю, зачем говорю это тебе, просто хочу, чтобы ты знал. Власть – любая, темная ли, светлая – не тождественна справедливости. Все, чего я хочу, Уизли, – когда-нибудь вернуться домой.
Joyeux Noël***.
P.S. Рождество значит подарки, так что передаю тебе небольшой сувенир – в память о встрече вдали от родины. Мы, эмигранты, сентиментальны, знаешь ли. Надеюсь, ты больше не боишься прикоснуться. Зеленый, Рон, просто цвет – один из семи. Сотри его из спектра – и картина мира станет ущербной...
Au Revoir****.»
Рон аккуратно сложил пергамент, спрятал обратно в конверт и взял в руки коробочку, вызывающе обернутую в серебряную бумагу с зеленым бантом, погладил пальцем блестящее ребро и потянул за ленту. Внутри оказалась зажигалка – та, от которой он демонстративно отказался в кафе. Сейчас он держал ее на ладони, задумчиво глядя в окно: туда, где в морозной синеве бесследно растворилась маленькая глазастая сова, так похожая на свою хозяйку. Из оцепенения его вывел мелодичный перезвон гостиничных часов: бросив взгляд на старинный циферблат и на собранную сумку, Рон неторопливо вытащил из пачки сигарету и щелкнул серебряной зажигалкой. Зеленый огонь горел ярко и чисто. Просто цвет...
Окно по-прежнему было раскрыто; Рон оперся на подоконник, вдыхая холодный воздух чужого утра, и снова подумал о неожиданной встрече в "Дохлой устрице".
Признаться, она не была такой уж неожиданной: Рон собирался во Францию с этой мыслью – он хотел встретить Малфоя. В мечтах он приветствовал его Авадой в лоб, предварив проклятие кратким напутствием... лишь в мечтах. Но увидев Драко в "Устрице", Рон слегка растерялся: тот не был похож на врага – скорее, на жертву. Рон не подозревал о грядущем прибавлении в малфоевом семействе; не догадывался, чего стоило Драко дожить до этого Рождества и не свихнуться; не знал, что если раньше Малфой чувствовал себя в ловушке, то теперь захлопнулся капкан – вонзив стальные зубы прямо ему в шею. И ладно бы это был простой капкан, но нет – чудовищная конструкция, смонтированная из безнадежной тоски и злости; вины, ставшей тенью Малфоя; иррационального страха перед будущей ролью и совершенно нового, незнакомого чувства – к неродившемуся ребенку. Драко был уверен: будет сын. Мешанина этих ощущений сводила его с ума, и – как прежде в уилтширские луга – он бежал от них на виноградники. С ранней весны Малфой вкалывал там не хуже эльфов: обрезка, катаровка, пасынкование, обломка, подвязка, чеканка, уборка урожая, снова обрезка... Не было нужды участвовать в каждом этапе работ, но Драко, как одержимый, вникал во все мелочи – с утра и до поздней ночи – как в первые месяцы. Филибер даже забеспокоился, но Драко уверил его, что все в порядке – просто он, Малфой, хочет постичь искусство виноделия в полной мере, от и до, раз уж он – полноправный совладелец большого хозяйства...
Собственно, Доминик и без него не страдала от недостатка внимания: Бланш и Нарцисса окружили ее такой заботой, что скрыться от нее хоть ненадолго было сложно. Малфой, разумеется, подозревал, что при всем этом жене сильно не хватает именно его – его внимания, его тепла, его участия, – но каждый вечер мучительным усилием заставлял себя вернуться в дом, где светились новым счастливым знанием ее невозможные глаза. Как-то наедине с собой Драко даже пришел к неутешительному выводу о том, как фатально много "счастья" принесли ему в жизни зеленые глаза. С лихвой хватило бы и Поттера, но судьба выждала и преподнесла ему бонус в виде Доминик. И все же... конца года Малфой ждал с трепетом и тайным нетерпением. Он станет отцом... отцом. Станет для своего сына целым миром – каким был для него Люциус. И еще кое-что новое открыл для себя Драко вместе с этим сладко щемящим предчувствием: он непоправимо осознал, что будет любить своего ребенка, даже если тот окажется сквибом.
Всего этого не знал – и не мог знать – Рон Уизли, когда наблюдал, как Малфой приближается к их столику, глядя мимо него – на Пэнси. Точно так же – искусно игнорируя Рона, – он обогнул его и обнял Паркинсон, порывисто поднявшуюся навстречу.
– Пэнс...
– Драко! – Пэнси спрятала лицо у него на груди, пряча навернувшиеся слезы. – Гад неуловимый...
– Потому что никто уже не ловит, – пошутил Малфой, целуя ее в черную макушку. – Ну что ты, милая? Я здесь, – он осторожно отстранился, легко перехватив ее запястья: Пэнси порывалась ударить его стиснутыми кулачками.
– Ты второй год здесь, а так и не удосужился навестить! – она сдалась без боя, улыбаясь сквозь слезы и неотрывно глядя на Малфоя снизу вверх. Он ответил ей таким же теплым взглядом и так покаянно свесил голову, что Пэнси не выдержала и рассмеялась, высвободив руки и ласково гладя Драко по щеке, угадывая в его обманчивых тенистых глазах все, что читала между строк в письмах все те месяцы, что Малфой уклонялся от встречи. Он не отвел взгляда, покорно позволяя угадывать... почти все; потом снова прижал ее к себе и погладил по волосам.
Рон безмолвно взирал на эту сцену, ощущая неловкость, будто подглядывал в замочную скважину: столько личного в этом было. Этих двоих очевидно связывали тонкие, прочные нити; та светлая дружба, какая бывает лишь между мужчиной и женщиной, у которых: а) "все уже было", б) они поняли, что из этого ничего не выйдет и в) сумели остаться друзьями. Они могут позволить себе ту легкую свободу, лишенную настороженности и неозвученных, но предполагаемых обязательств, которой никогда не будет в псевдодружбе двоих, не прошедших испытание любовью... или ее подобием. Свобода, какой никогда не будет у прошедших это испытание, не сумев обойтись без потерь.
– Уизли, – констатировал Малфой, отпустив наконец Пэнси. Сам он остался стоять – за спинкой ее стула, положив руки ей на плечи. Этот невинный жест вышел у него настолько собственническим, что Рона передернуло. Драко не преминул отметить это знакомым движением бровей.
– Он самый, – мрачно подтвердил Рон, закипая. Он уже не хотел ни убить Малфоя, ни даже банально врезать тому по наглой, хоть и осунувшейся, морде. Он просто хотел, чтобы Драко Малфой никогда не рождался на земле.
– И какими судьбами вы, ребята, пересеклись в этом чудном месте? – ослепительно фальшивая улыбка не смутила Рона: он прекрасно видел, как впились в его лицо блеклые малфоевы зрачки и как его руки, отпустив плечи Паркинсон, намертво вцепились в деревянную спинку.
– По работе, Малфой, – процедил он, изучая своего счастливого соперника – впрочем, каким-каким, а счастливым тот не выглядел точно. Малфой выглядел больным. – А ты как поживаешь?
– Уизли, не пытайся быть вежливым, – поморщился Драко, – тебе не идет. Будь собой, так привычнее.
Пэнси молча таращилась на Рона: Малфоя она видеть не могла, но кожей чувствовала звенящее напряжение, так не вяжущееся с небрежно звучащим голосом, – оно исходило от него болезненными волнами. От них обоих.
– Как скажешь, Пожиратель, – легко согласился Рон, с удовольствием отметив, как дернулся Малфой. – Ты прав: мне плевать, как ты живешь. А если что понадобится – узнаю из газет, – он нажал на последнее слово и снова ощутил мрачное удовлетворение от судороги, пробежавшей по лицу Драко.
– Увы, моя скромная жизнь до сих пор представляет интерес для писак, – скучающе бросил Малфой. – Казалось бы: столько прославленных, успешных героев в Британии, а бестолковые журналюги дотащились до самых Пиреней по следам презренного Пожирателя...
– Предел мечтаний – мелькать в сомнительных статейках о собственной гнусности, тут ты в точку, Малфой, – тяжело припечатал Рон, и Пэнси бессознательно выпрямилась, будто пытаясь заслонить Драко. Тот успокаивающе похлопал ее по плечу, сунул в рот сигарету и прикурил, выплюнув сквозь зубы:
– Не говори о том, в чем ни черта не смыслишь, Уизли. Не кажись дурее, чем ты есть.
– Я лучше буду дураком, но не скотом, Малфой, усвоил? Или помочь? – Рон встал, неуловимо подобравшись. – Ты же вроде не тупой? Мразь порядочная, но ведь не идиот?
Пэнси резко обернулась и обнаружила Драко в той же позе. Из-за соседних столиков на них поглядывали с интересом, а бармен за стойкой кидал внимательные взгляды, не прекращая, впрочем, перетирать засаленной тряпкой стаканы. Она снова повернулась к Рону и вскочила, но Драко аккуратно отодвинул ее в сторону и шагнул вперед.
– Не стоит, Уизел, может не выйти объяснение, – прошипел он почти нежно. – Заблудишься в словах, опозоришься перед девушкой. Впрочем, тебе не привыкать, правда? – Пэнси вцепилась в его рукав, но Драко не замечал: эти двое, похоже, никого сейчас кроме друг друга не видели. – Девушки любят подонков, да, Уизли? Лишь они оставляют здоровых потомков...
Мощный удар в челюсть впечатал кривую ухмылку Драко в его зубы – хотя ему успело показаться, что прямо в мозг, – и "Дохлая устрица" исчезла, словно кто-то распылил перуанский порошок*****.
*Still waters run deep – аналог русской пословицы «В тихом омуте черти водятся»
**relance – возрождение, выздоровление (фр.)
*** – веселого Рождества (фр.)
**** – до свидания (фр.)
***** – Порошок мгновенной тьмы
Глава 8. Новый год. Новый век. Новая жизнь…
ВНИМАНИЮ ВСЕХ, ЗАПУТАВШИХСЯ ВО ВРЕМЕННЫХ РАМКАХ!!!
Сумасшедший автор, движимый желанием помочь разобраться, сделал нечто вроде шпаргалки - с указанием дат в двух вариантах:
а) по главам
б) по хронологии
Шпаргалка действительно помогает и проясняет, а живет здесь: http://martinirose2011.diary.ru/p166929309.htm?from=0
Спасибо, милые читатели, что несмотря на извращенный полет фантазии автора остаетесь с ним:*))))
___________________
A day or two ago,
The story I must tell
I went out on the snow
And on my back I fell
James Pierpont «Jingle Bells»
У Малфоя ныли зубы и слегка кружилась голова. Плюс ко всему, он не понимал, где находится: слишком низкий потолок, мелькающие в полумраке огни, неприятный гул... узкая неудобная кровать – ноги почему-то на полу, и подушка... Драко резко приподнялся, и чьи-то руки мягко, но крепко его придержали.
– Ш-ш, мы еще не приехали. Потерпи, – голос был родным и успокаивающим; Малфой сразу вспомнил сегодняшний вечер на Фарфелу – и тихо застонал сквозь зубы, закрыв глаза рукой.
– Тебе больно? – встревожилась Пэнси, склоняясь над ним: свесившиеся волосы щекотали ему лицо. Драко молча замотал головой и судорожно вздохнул, не опуская руки. Лежать вот так, на коленях у Пэнс, спрятав глаза за ладонью, казалось безопасным, но реальность требовала возвращения.
– Где мы, Пэнс?
– В такси.
– В такси?
– А мне надо было расщепить тебя аппарацией? – огрызнулась Пэнси, вглядываясь куда-то вперед.
Следит за дорогой, подумал Малфой и уточнил:
– Едем к тебе?
– Да. – Пэнси помолчала, думая о чем-то своем, и не выдержала: – Что вы не поделили, Драко?!
Малфой сосредоточенно ощупывал челюсть.
– Малфой, отвечай, или я тебя сейчас выкину посреди дороги, – пригрозила она, и Драко фыркнул.
– Удивила. Я даже без палочки не пропал бы, – он уже понял, что с водителем их разделяет заслон заклинания: тот слышит лишь пустяковую беседу... о чем именно – зависит от степени испорченности последнего.
– Ох, Драко, – Пэнси удрученно уставилась на него в упор. – Ну, так что же? Кого вы делите с Уизли?.. – ее рот внезапно превратился в букву "О". – Только не говори, что...
– Не скажу, – буркнул Малфой, пытаясь подняться и сесть. На этот раз Пэнси не препятствовала, не сводя с него расширенных глаз.
– Но...
– Ни почему, Пэнс, – перебил ее Драко, с тихим стоном хватаясь за голову: он слишком резко поднялся. – Мерлин, как мне надоел этот вопрос, если бы ты знала!..
Пэнси молча изучала его профиль: Малфой избегал ее взгляда, пристально всматриваясь в пролетающие за окном снежные пейзажи. Не глядя на нее, он продолжил:
– Я знал, что ты догадаешься, – ты всегда все про меня знала, догадаешься – и станешь задавать вопросы... А я не сумею тебе солгать. Я и так запутался во лжи, Пэнс.
Ее теплые пальцы накрыли его руку, потерянно лежащую на колене, и Малфой закрыл глаза, боясь не удержать непрошеные слезы.
– Мы приехали, Драко. Выходи.
– И кто там у нас такой сла-адкий? И чьи там такие гла-азки? М-м?
Кира внимательно всмотрелась в свое отражение – в переливающемся боку ёлочного шара – и наградила мать восторженным воркованием в ответ.
– Самая красивая девочка на свете, да, – подтвердила, улыбаясь, Гермиона и, отойдя от ёлки, аккуратно усадила дочку на пушистый красный плед с изображениями зеленых елочек, которые Кире нравилось разглядывать и ковырять. – Тяжелая стала девица, – пожаловалась она Гарри, с улыбкой наблюдающему за крестницей. Та моментально вцепилась в хвост мирно дремавшего Оскара.
– Растет малышка, – заметил Гарри. – Скоро начнет бегать – еще вспомнишь, как было спокойно носить ее на ручках.
Гермиона усмехнулась.
– Наверное. Хочешь еще глинтвейна?
– Ага, с удовольствием.
Гермиона щелкнула пальцами, и через пару минут Тоби принес новый дымящийся кувшин и чистые бокалы.
– Мы тут познакомились с дедушкой, ты знаешь? – Гермиона подула на горячий напиток и задумчиво отпила.
– Да? – Гарри заинтересованно уставился на нее. – И... как это было?
– Ну, мы бродили с ней по третьему этажу – где все эти портреты, – и я, наконец, решилась пройти галерею до конца. – Гермиона замолчала ненадолго и вдруг хихикнула: – Кира зовет его Люси, а он улыбается, представляешь себе это?..
Гарри пару секунд переваривал услышанное, а после расхохотался – просто даже заржал, иначе не сказать – так что Кира бросила терзать собачий хвост и разинула рот, таращась на крестного. Гермиона было возмущенно нахмурилась, но не выдержала и присоединилась к Гарри.
– Люси... не могу, – выдавил он, сняв очки и утирая слезы. – О Мерлин, я хотел бы это видеть.
– О, не стоит, Гарри, поверь, – возразила Гермиона, все еще посмеиваясь. – Он меня-то в упор не видит. Будто Кира прилетает к нему по воздуху и гулит в свое удовольствие.
– А, ну ясно, – кивнул Гарри, скривившись. – Некоторые вещи не меняются. Кира – дочь его сына, а ты – ты другое, конечно. Для Киры все будет иначе, к счастью.
– Да, иначе... – грустно улыбнулась Гермиона. – Нет, меня это совершенно не задевает – даже наоборот, забавно... Я знаю: на портретах они остаются собой. Просто... так странно все это, Гарри, – она обвела взглядом нарядную гостиную, – что я живу здесь. Что я – как ни крути – часть семьи Малфоев, – она беспомощно посмотрела на Гарри. – Ты поверил бы в такое пару лет назад?
– Нет, – покачал головой тот, – не поверил. Я верю в сегодняшний день, верю в тебя и твою дочь, и в то, что вы будете счастливы. Так, как заслуживаете, – Гарри подчеркнул последнюю фразу, видя, как Гермиона встрепенулась, собираясь возразить.
– Спасибо, Гарри, – она снова печально улыбнулась, с нежностью глядя на него из-под пушистых ресниц. Гарри вспомнил девочку в хижине Хагрида, глотающую слезы, потому что Малфой обозвал ее грязнокровкой, и сердце защемило. "Выходит, грязная кровь не помеха, если сердце зацепило, а, Малфой? – с горечью подумал он. – А ты ведь даже еще не знаешь, что у тебя растет полукровка-дочь... которая вот уже почти год как ни разу не видела своего чистокровного папашу. Эх, Малфой, Малфой... Что же будет с вами дальше?"
Гермиона отпила глинтвейна, держа кружку обеими руками – словно они мерзли, – и сообщила:
– А еще я показываю ей колдографии Драко, – она ласково смотрела, как Кира треплет Оскара за уши: пес так вырос, что, казалось, мог бы при желании проглотить малышку в один присест, однако проявлял поистине чудеса терпения. – Кира пытается оторвать их от страниц и пускает пузыри. – Гермиона задумчиво помолчала и добавила: – Не уверена, что она понимает, что такое "папа", но его вид определенно ее радует.
"И вряд ли она понимает, почему мама плачет, когда папа на снимках улыбается – это ведь так весело: папа на лошади, папа на метле, папа в нарядной мантии, папа с дедушкой Люси..." – закончила про себя Гермиона и тихо вздохнула.
У Гарри сжалось сердце. Он видел – второй год видел, – как счастлива и одновременно смертельно ранена его лучшая подруга. В отличие от Рона, задетого лично и вообще более упрямого, чем он сам, Гарри в душе давно смирился с выбором Гермионы. Поэтому душа за нее болела всерьез, и так же всерьез он раздумывал, как можно помочь. Сегодняшний уютный вечер стоил ему немалой крови: возмущению жены и тещи не было границ. Гермиона тоже яро протестовала против того, чтобы Гарри встречал Новый год в мэноре, но он с каким-то непонятным упрямством настоял на своем. Впрочем, Джинни в конце концов смягчилась и почти простила ему эту выходку: все же она очень любила Гермиону и безгранично доверяла им обоим. Глядя на дочь, Молли махнула рукой и утешилась присутствием на домашнем торжестве своего младшего, которого ей так не хватало на Рождество.
Кстати, то, что Рон вернулся из Франции неуловимо другим, и его рассказ Поттеру о поездке – в несколько ином изложении, нежели родным, – в конечном итоге и сподвигло Гарри на решение встречать Новый год в мэноре, с Гермионой, Луной и Кирой.
Отправляясь во Францию в полном душевном раздрае, домой Рон вернулся просто в ступоре. Голову яркими вспышками разрывали отрывочные образы, а в душе царил хаос. Периодически он пытался ухватить за хвост ту или иную мысль и додумать ее до логического конца, но лишь увязал все глубже. Взять того же Малфоя, несчастную лабораторную крысу: кулак Рона еще летел в его приятно обалдевшую физиономию, а сам Рон уже понимал, что не злится на него. Злость – такая привычная, так крепко пустившая корни в его душе, – медленно, но необратимо уступала место глухой тоске. Какого черта, Мерлин, какого черта... Прав был Гарри, как ни обидно сознавать: Драко Малфой не уводил у Рона девушку, девушка ушла сама. И если совсем уж честно, ехидничал в голове голос, до крайности похожий на Гермионин, она ушла до того, как нашла дорожку в Малфой-мэнор. Просто Рону Уизли, Рону-неудачнику, Рону-Чертову-Герою нужен был объект для излияния обиды и той самой злости – иначе он бы просто захлебнулся, захлебнулся и утонул в этой ржавой и горькой воде, грозящей сомкнуться над его рыжей макушкой. А кто лучше Малфоя подходил на эту роль? Риторичность вопроса даже смешила Рона – сейчас, по возвращении домой. Смешной казалась и мысль, владевшая его сознанием перед поездкой на семинар: непременно найти Малфоя и уничтожить, унизить, растоптать... Когда Малфой, как зверь на ловца, выскочил в "Дохлой устрице", Рон с неприятным удивлением обнаружил, что топтать и рвать на части... некого. Малфой привычно хорохорился, огрызался и презирал, а глаза кричали совсем другое – разное. Многое...
Ты видишься с ней как она живет чем она дышит что она говорит о чем она думает пытаешься ее вернуть что она как она она она онаонаона...
Бешеный напор безумного речитатива вырывался из серых глаз Малфоя – совсем не ледяных, куда там! – так что Рону даже захотелось поставить ментальный блок: у него это стало неплохо получаться – спасибо курсу повышения квалификации, который ему пришлось пройти при переводе в аврорат. Но Малфой не пытался влезть ему в голову – нет, он открылся сам. Открылся – и изверг на Рона этот поток, напоминающий сход лавины в каком-нибудь диком ущелье. В этих, как там... Пиренеях, тролль их забери. Никогда бы не поверил Рон Уизли, что в нем шевельнется жалость к Драко Малфою, но там, в "Устрице", он понял: Малфой болен, его точит тот же вирус, что мучил Рона последние годы. Он знал, что такое – потерять Гермиону, и да – он знал как никто другой: Малфою больно, чертовски больно теперь жить на свете. Но, как ни странно и противно сознавать: Малфою повезло. Вряд ли тот согласился бы с этим фактом – а душевной беседы как-то не вышло, – но Рон точно знал: Малфою повезло. Он лишился любви, лишился дома, его сердце было разбито, а будущее – туманно. Но он не подозревал того, что Рон знал твердо: в Британии Малфоя ждали. Ждали так, как никакая Пенелопа не ждала никакого Одиссея, ждали и – любили. Трус, предатель, лжец – Малфой проигрывал Рону по всем статьям, но обладал таким козырем, таким чертовым джокером, что Рона просто вышибало из игры – раз и навсегда. Собственно, поэтому он и врезал Драко: несомненно, его задели слова о "здоровых потомках подонков" – Малфой и не подозревал, насколько близок к истине. Но ударил он все же за другое: за вот этот проклятый козырь. Этот удар стал для Рона точкой – в долгой, выматывающей истории ненависти к Драко Малфою; этим ударом он отпустил грехи – не Малфою, себе. И покончил с этим – раз и навсегда. Так он чувствовал и на этот раз поверил: эта страница его жизни перевернута. В душе стало пусто и легко, и Рон Уизли был уверен: он найдет чем заполнить эту пустоту. Новый год, новый век... новая жизнь. По-настоящему новая.
– Новый год, новый век... – Гарри задумчиво поднял свой бокал. – За новую жизнь?
– За новую жизнь! – Гермиона тряхнула волосами и улыбнулась – так, как умела она одна, и Гарри улыбнулся в ответ. Мгновение спустя на пороге гостиной возникла Луна – с мечтательно светящимся лицом и маленьким сугробом на голове. За ней с причитаниями спешил Тоби.
– Пойдемте на улицу! Там – сказка...
Гермиона и Гарри переглянулись и тихо засмеялись в унисон: смешному сугробу, сияющей Луне, радостному агуканью Киры. Праздник пришел в Малфой-мэнор: несмотря ни на что и вопреки всему.
Лионская квартира Паркинсонов оказалась двухуровневой и занимала половину красивого старинного дома, но, разумеется, это был не Паркинсон-холл. Пэнси стремительно миновала просторный коридор и вошла в гостиную, крепко держа руку Драко, скользящего за ней тенью. Щелкнув пальцами, она вызвала эльфа, бросила ему несколько слов, и через пару минут запылал камин, а на стеклянном столике с бронзовыми ножками появились коньячные бокалы, пузатая пыльная бутылка и дымящийся кофейник с двумя чашечками.
Пэнси опустилась на ковер у ног Малфоя – тот устроился на низком диванчике поближе к огню, – и оперлась локтями на его колени.
– Все как ты любишь, Дракон, – прошептала она, внимательно глядя ему в лицо снизу вверх.
Драко слабо улыбнулся школьной кличке. Это для гриффов он был Хорьком, на родном факультете с легкой руки Паркинсон прижилось другое имя... и оно нравилось ему куда больше.
– Кто бы сомневался. Пэнс, я так скучал по тебе, если бы ты знала...
– Дурень, кто ж тебе мешал, – проворчала Пэнси и, дотянувшись до его хвоста, потянула ленту: волосы белой гривкой рассыпались по плечу. – Волосы отрастил... Ты так похож на дядю Люциуса.
От ласкового, так по-домашнему прозвучавшего "дяди Люциуса" Малфою на один безумный миг показалось, что они снова дети, и со дня на день грянет традиционный новогодний бал в Паркинсон-холле.
– Почему не зажигаешь свет?
– А тебе он нужен?
– Нет.
– Мне тоже.
Пэнси провела ладонями по его ногам и поднялась.
– Ну что, давай – за Рождество?..
Драко улыбнулся – уже увереннее.
– Давай...
Коньяк был восхитителен. Очевидно, отсутствие погребов не помешало мистеру Паркинсону сохранить лучшее из своей коллекции.
– А где родители? – запоздало поинтересовался Малфой.
– Уехали на праздники к Легранам… я обещала подтянуться позже. – Пэнси изучала Драко, терпеливо выжидая, пока тот покончит с ритуальными танцами и выложит наконец то, что гложет его душу. Всегда был таким: шкатулка с секретом и двойным дном. Малфой...
– Пэнс, я...
– Да, Драко?
Ну давай же, начни. Выпусти своих демонов наружу, Дракон, иначе они сожрут тебя изнутри...
...Какого черта, Малфой, какого черта? Это не Скитер, это Пэнс, и если не ей – то никому, и проще сразу – в петлю...
И он рассказал – рассказал ей все. Слова цеплялись занозистыми краями, неловко спотыкаясь, но это прошло... и вскоре они уже хлынули селевым потоком, обгоняя мысли, мешаясь со слезами, вымывая из души горькую боль, разъевшую нутро. Драко говорил и видел – все, что пережил; все, чем переболел; все, что хотел бы – и до смерти боялся – забыть.
Пэнси слушала, боясь пошевелиться, не перебив ни разу, не задав ни единого вопроса. Она любила Малфоя – искренне, прикипев всей душой: Драко заменил ей брата, которого у нее никогда не было. Пэнси не лгала Рону: она убила бы за Драко, если бы пришлось... Она смотрела на него, не отрываясь, не мигая: его мечущийся взгляд; беспокойные руки, выдающие крайнюю степень отчаяния... смотрела и не верила слезящимся глазам. И тут же – верила. Драко, ее мальчик, ее названный брат любит. Не увлечен, не влюблен – это уже в прошлом; нет – серьезно болен. И единственное лекарство, способное помочь – спасти! – осталось в Британии... дома.
Когда Малфой упомянул о визите Крэбба, Пэнси невольно хмыкнула, вспомнив, как тот навестил ее прошлым летом. Смешной, наивный Винс – он так и не поумнел. Он всерьез считал, что Пэнси в таком отчаянном положении, когда ухватится за шикарную возможность стать Пэнси Крэбб... Ее и сейчас передернуло от образа смущающегося Винсента, бессвязно бубнящего что-то о правах и свободах... Мерлин, дожили. Ни к селу ни к городу Винса заслонил всплывший в сознании Рон Уизли: угрюмый, широкоплечий, в глазах – непримиримость... А Драко заговорил о ночи в лесу, о костре и музыке, о волшебном танце – речь его напоминала горячечный бред, но Пэнси пробрала дрожь: она словно видела его глазами, слышала его ушами, ощущала его кожей – жар того костра, щемящие звуки магловских баллад... и – аромат роз, пьянящий, дурманящий, мистическим образом пронизавший прохладный воздух сумрачной квартиры. Пэнси бил лихорадочный озноб: она неслышно соскользнула с дивана и подсела к Драко. Тот дрожал всем телом и пребывал в каком-то трансе, будто и не заметив, как она прижалась нему, обхватив за плечи, зарывшись лицом в растрепанные волосы и легонько укачивая, как перепуганного малыша.
Драко, Драко, изнеженный некогда мальчик, натворивший ошибок; глупый Дракон, раненый в сердце; сколько боли в тебе уместилось, какой груз ты взвалил на свои острые плечи – а вынесешь ли?.. Что же ты сотворил со своей – и ее – жизнью? Она – выживет, точно, а ты? А твоя несчастная жена? У тебя со дня на день появится ребенок – а кто ты сам, Драко?..
Вопросы жгли Пэнси вспышками заклятий, но она не вымолвила ни слова, слушая и слушая отчаянную исповедь Малфоя. А отблески каминного пламени плясали в жидком янтаре наполненных и забытых бокалов.
На улице и впрямь оказалось волшебно: небо будто спохватилось, вспомнив о празднике, и вытряхнуло на землю все декабрьские снежные запасы. Кира восторженно верещала на руках у матери, пока Луна и Гарри с хохотом швырялись друг в друга снежками, а Гермиона, щурясь, задрала лицо и ловила высунутым языком мохнатые звездчатые снежинки, нескончаемым водоворотом летящие из темноты. Она повернулась к дому: эльфы украсили его гирляндами разноцветных огоньков, и теперь он мягко, красиво сиял сквозь снегопад. Денег, присылаемых Малфоем, хватало на многое, но все же ключевые моменты восстановления были неосуществимы без настоящего хозяина поместья... Но сейчас, укутанный в снежное покрывало, Малфой-мэнор выглядел сказочно красивым – будто и не было войны. Кира тоже притихла на руках у Гермионы, будто ловя ее мысли. Из задумчивости их вывел Тоби, бесшумно возникший у ног.
– Мисс Гермиона, у ворот посетитель, – неуверенно возвестил домовик, переминаясь с ноги на ногу. Гермиона насторожилась, бессознательно крепче прижав Киру к груди, и та протестующе закряхтела.
– И кто это, Тоби?
– Мистер Забини, Блейз Забини, мисс Гермиона, – вытаращил глаза Тоби, ожидая ее решения.
Гермиона опешила.
– О... так, Тоби... минутку.
Эльф закивал, выражая готовность ждать хоть до лета. Гермиона позвала Луну, торопливо сказала несколько слов, передала ей дочку и отправила в дом, а сама побежала к Гарри, вытряхивающему из-за ворота забившийся снег.
Когда Малфой наконец замолчал, в гостиной повисла почти осязаемая тишина. Пэнси подняла голову и взглянула на Драко – тот походил на зомби... на выпотрошенную куклу, брошенную хозяином. На этот долгий монолог, похоже, ушли все его силы. Она судорожно вздохнула и, разомкнув затекшие руки, потянулась к столику.
– На, выпей. Тебе это нужно сейчас, – Пэнси протянула Малфою бокал, и он принял его, плохо понимая: где он и что происходит.
Пэнси пересела на диванчик напротив, откинулась на спинку и устало потерла ладонями лицо.
– А куда девался Уизли? – неожиданно заговорил Драко. – Я вырубился как-то сразу... а что было между... этим и такси?
Пэнси издала непонятный звук: то ли смешок, то ли всхлип.
– Уизли успокоил бармена, расплатился за твой заказ, отсек особо любопытных, вытащил тебя на улицу и помог усадить в такси, – перечислила она монотонно. Драко скрипнул зубами и потер виски. – Такси поймала я, – зачем-то добавила Пэнси, – пока он что-то делал с твоей челюстью.
Брови Малфоя поползли вверх.
– Даже так?
– Вот так и было, – подтвердила она, борясь с желанием истерически захихикать.
– О-о-о, – Драко откинулся на спинку дивана и закрыл глаза. – Ни дракла лысого не понимаю в этой жизни, Пэнс.
– Драко, как ты думаешь с этим жить?
– А как я живу сейчас?
– А это жизнь, Драко?..
Он поднял голову и вперил в Пэнси ничего не выражающие глаза.
– Нет, не жизнь. Но отец справился, и я...
– Ты – не твой отец, Драко, – Пэнси очень старалась, чтобы голос не дрожал. – Ты – это ты, и твоя жизнь – только твоя, понимаешь?
Малфой устало вздохнул.
– Поздно, Пэнс. Сейчас уже – поздно, ты же знаешь.
– Мантикора тебя раздери! Ну что-то же можно сделать! Ну нельзя так, просто – нельзя!
– Ты ругаешься как она, – вымученно улыбнулся Драко, и Пэнси поежилась от его взгляда. В первые послевоенные месяцы Паркинсонов таскали по допросам, и раз Пэнси случилось даже присутствовать на судебном процессе при полном составе Визенгамота. Вот там она видела такие взгляды, такие остановившиеся глаза – у приговоренных к Поцелую. Таких глаз не должно быть у молодых людей, любящих и любимых, будущих отцов. Война ведь закончилась, будь она проклята, так сколько им еще расплачиваться за грехи – свои и чужие?
Пэнси смахнула злые слезы и решительно тряхнула хвостом, запрещая себе раскисать.
– Ты же любишь ее, Дракон, до смерти любишь, опомнись: готов ты хоронить себя заживо? А о ней – о ней ты думаешь вообще?
– Я надеюсь, что она со временем забудет...
– Что?.. Всерьез полагаешь, что она сумеет тебя забыть, живя в твоем доме? – Пэнси прожигала его глазами, хлеща словами наотмашь, будто отвешивала пощечины.
Драко смотрел на нее с немой тоской.
– Не знаю, Пэнс. Я пустил под откос всю свою чертову жизнь – и даже не знаю, как это вышло.
Резкий стук заставил обоих вздрогнуть и повернуться к окну: на подоконнике маячила темная тень.
Дождавшись возвращения эльфа, Забини наконец ступил на расчищенную белую дорожку и устремился к дому, вглядываясь в него с жадным интересом. Да, здесь определенно празднуют, и раз уж Блейз не успел к Рождеству, он с удовольствием навестит нынешних хозяев в новогоднюю ночь. Временных хозяев, поправил он себя, подходя к парадной лестнице, но додумать не успел: какая-то лохматая туша метнулась ему навстречу и опрокинула навзничь, жарко дыша в лицо. Забини мысленно распрощался с жизнью, но чудовище не спешило вгрызаться ему в глотку, и он осторожно вытянул шею, выглядывая из-за косматого плеча: на ступенях стояли – Мерлин, мерещится, что ли? – Поттер и Грейнджер.
– О... Орден Феникса в Малфой-мэноре? – только и сумел выдавить из себя Блейз, разглядев замаячившую в дверях Лавгуд. – Вы бы не убрали своего громилу?
Грейнджер, помедлив, начала спускаться вниз.
Глава 9. Вопросы крови и Серебряная погремушка.
ВНИМАНИЮ ВСЕХ, ЗАПУТАВШИХСЯ ВО ВРЕМЕННЫХ РАМКАХ!!!
Сумасшедший автор, движимый желанием помочь разобраться, сделал нечто вроде шпаргалки - с указанием дат в двух вариантах:
а) по главам
б) по хронологии
Шпаргалка действительно помогает и проясняет, а живет здесь: http://martinirose2011.diary.ru/p166929309.htm?from=0
Спасибо, милые читатели, что несмотря на извращенный полет фантазии автора остаетесь с ним:*))))
___________________
Как же я дал отнять
Холоду ночи миг
Встречи с тобой?..
Маленький принц «Голос в ночи»
Ах, королева, – игриво трещал Коровьев, – вопросы крови – самые сложные вопросы в мире!
М. Булгаков «Мастер и Маргарита»
– Ч-черт! – сквозь зубы прошипел Драко, одним движением скомкав в руке прочитанную записку. – Где здесь можно аппарировать?!
– Что...
– Пэнс!!!
– Из дома направо, второй переулок, – выпалила Пэнси, и проводила глазами метнувшегося к дверям Драко. – Куда ты? – крикнула она ему в спину, но тот уже исчез в коридоре. Пэнси подняла с пола смятый пергамент и расправила, узнавая мелкий почерк Нарциссы.
«Драко, срочно в клинику: началось!»
Пэнси уже знала от Малфоя, что последние три недели Доминик провела в «Сен-Низье»: возникли осложнения, грозящие преждевременными родами. И надо же такому случиться, что маленький Малфой надумал появиться на свет в канун Рождества...
– Помоги тебе Мерлин, Драко, – прошептала Пэнси, глядя в окно. Снег тихо засыпал Лион, наряжая город к празднику.
Глядя, как Гермиона неторопливо идет к интересной двухэтажной композиции Оскар-Забини, медленно наклоняется, берет пса за ошейник, говорит о чем-то с Блейзом – Гарри не слышно, о чем именно – он мрачно вспоминал, как час назад, болтая с Джинни через камин, удивился вскользь высказанному подозрению: не занесло бы к вам гостей... Он и сам не мог отделаться от смутной тревоги: казалось, дом затаился и выжидает... Дом ждал хозяина. Раньше Гарри мало задумывался о таких вот старых домах с историей, родовых поместьях, фамильных гнездах – а сейчас, когда сам жил в таком, он начал чувствовать... начал понимать. Эти Дома – именно так они звучали, – были больше чем просто жилища: они жили, и жизнь Домов тесно переплеталась с жизнью Хозяев – ведь в их общей судьбе не было ничего случайного. Хозяева создавали Дома для себя – и те служили им верой и правдой, до последнего камня пронизанные родовой магией, магией на крови, неизменно являя членам Семьи мощную поддержку и защиту. С конфискованными поместьями Пожирателей было трудно – а порой невозможно – совладать: Дома сопротивлялись аврорам так же отчаянно и злобно, как их владельцы, и умирали, едва победителям удавалось уничтожить защитные барьеры. Гарри на собственной шкуре ощутил «гостеприимство» Эйвери-хауса, прежде чем удалось подчинить себе враждебное обиталище, и считал, что легко отделался, когда нашел в одной из спален серпентиновый* шар в серебряной подставке – как в руке – и, зачарованный странной красотой камня, протянул руку и коснулся гладкой поверхности. Пальцы вошли в камень, как горячий нож – в масло; что-то неведомое вгрызлось, вросло в плоть, и Гарри, от шока и боли неспособный даже кричать, задохнувшись, увидел, как рука стремительно зарастает камнем – кисть, предплечье, локоть… Видимо, он все же закричал – просто не слышал собственного вопля, – потому что его услышали. Финниган – взрывавший в Хогвартсе все, что ни попадя, – применил к кошмарному артефакту редкое заклятие из аврорского арсенала, и шар медленно развалился на две части: из сердцевины вылетело темное облако и метнулось к раскрытому окну. Гарри и Симус оба видели этот сгусток тьмы, но не говорили об этом даже друг с другом…
Руку Гарри восстанавливали месяц, но и по сей день она время от времени ныла – вне зависимости от погодных капризов: возможно, когда ночи бывали особенно темны…
А некоторым – в особенности салажатам, спешно набранным авроратом в первые сумасшедшие послевоенные недели, – случалось угодить в Мунго... Были и особенно невезучие: те погибли, пополнив урожай жадной до жертв Войны – даром что законченной. Впрочем, Гарри уже постиг тот прискорбный факт, что война не заканчивается с победой – увы, нет. Она тянет смертоносные щупальца в будущее – насколько достанет; жалит ядовитыми стрелами, прилетающими из прошлого, как из засады, чтобы воткнуться тебе в загривок – парализуя, шокируя, отравляя; взрывается под ногами или – в руках, неосторожно нашедших таящуюся ловушку... напоминает о себе бесконечными шрамами снаружи и незаживающими ранами внутри. Дома воевали вместе с Хозяевами – и безжалостно мстили за сиротство.
И сейчас, при появлении Забини, Гарри показалось: мэнор рад гостю – своему, не чужому, – словно долгожданной поддержке. Но Гарри не обрадовался – лишь насторожился, продолжая внимательно следить за приближающимся Блейзом. Чертовски странная новогодняя ночь – учитывая, что сюрпризы Гарри давно разлюбил.
– Это пес Драко, если что, – бросила Грейнджер, по-хозяйски осаживая лохматую образину, и в мозгу Блейза взорвалась маленькая петарда: все же как точно он определил виновницу малфоева безумия! Ну не Лавгуд же, в конце концов... хотя та по крайней мере чистокровна. Зато Грейнджер – в своем уме. Ну Малфой, ну... кто бы мог подумать?..
– Ну надо же, – отозвался он, поднимаясь на ноги и палочкой очищая себя от налипшего снега. Мерлин знает почему, но в этом неожиданном окружении ему вдруг захотелось подчеркнуть свою магическую принадлежность – будто эти трое были маглами, – хотя просто отряхнуться, конечно же, было проще. «Лавгуд – чистокровная», – зачем-то напомнил себе Блейз и вопросительно посмотрел на Грейнджер. – Пригласите в дом, или оставите встречать Новый год под дверью? – фирменная улыбка Грейнджер не впечатлила, зато Лавгуд пристально изучала его со ступеней, склонив набок голову в смешной лохматой шапке: внимание к своей персоне Блейз всегда определял безошибочно – не иначе как кожей.
– То есть вариант «выгнать вон» ты в принципе не рассматриваешь, – уточнила Грейнджер, сверля его подозрительными глазищами.
– Честно говоря, нет, – Блейз добавил улыбке обезоруживающей сердечности, но, похоже, весь запас доверия Грейнджер грохнула на Малфоя.
– И с чего бы мне тебя приглашать?
Непрошибаемая девка. Забини начал опасаться: не лопнет ли кожа у него на лице, если он еще немного простоит так, пытаясь обаять Грейнджер.
– Ну хотя бы потому, что ни одна порядочная леди не оставит путника замерзать на ступенях в новогоднюю ночь, – Блейз сменил тактику, добавив в голос благородной дрожи. – К тому же ты должна знать примету: нечаянного гостя в новогоднюю ночь не гонят, а приглашают к столу – он приносит удачу. – Грейнджер потрепала по шее пса, не сводящего с Забини настороженных глаз. – Знаешь, Драко гостил у меня год назад... – Грейнджер напряглась – это было заметно даже под плотной зимней мантией. Блейз уловил, как вспыхнули ее глаза, прежде чем она прищурилась. – Мне он показался странным, – Блейз внимательно следил за Грейнджер, ожидая реакции: они словно незаметно поменялись ролями. Он закинул удочку, и она попалась на крючок – сомнений не было, так что Забини даже позволил себе маленькую компенсацию: – Впрочем, возможно, в Британии найдется теплое местечко для такого славного парня, как я... – раздумчиво вымолвил он, с деланным сожалением окидывая взглядом фасад мэнора, украшенный мерцающими гирляндами.
– Хорошо, – отрывисто бросила Грейнджер, и он с интересом всмотрелся в ее застывшее лицо. – Ты можешь зайти на... на минутку. Бокал глинтвейна я тебе обещаю, – добавила она с кривой усмешкой, странно напомнив Блейзу прошлогоднего Малфоя.
– Уговорила, – просиял он и примирительно поднял руки, видя, как Грейнджер снова нахмурилась. Еще раз смерив Забини недоверчивым взглядом, она молча развернулась и пошла к лестнице; пес подозрительно потянул носом в его сторону, фыркнул и потрусил за хозяйкой.
«Пес Драко», – вспомнил Блейз, покачал головой и зашагал следом.
В «Сен-Низье» Малфой появился встрепанным и осунувшимся: Нарцисса бросилась навстречу и обняла – его колотило.
– Драко, милый, возьми себя в руки, – она взволнованно вгляделась в лицо сына. – Все идет как надо... Слышишь?
Он безумными глазами окинул дверь, из-за которой доносились крики – на его взгляд, твердо убеждающие в обратном. Драко довольно рано узнал, откуда берутся дети; чуть позже – что это вроде как очень больно; но он никогда не задумывался над этим всерьез. Даже последние несколько месяцев, когда живот Доминик уверенно заявлял о свершившемся факте, Малфой не осознавал по-настоящему, что это означает... он не думал, что это будет так. Он представлял, что все произойдет как-то само собой... просто Доминик вернется домой с кружевным свертком, и все будут улыбаться и поздравлять свежеиспеченных родителей. Душераздирающие крики вызвали острое, паническое желание наложить на себя Муффлиато**, – но вслед за ним Драко обожгло чувство вины. Воображение нарисовало жуткую картину: колдомедик в маске Пожирателя, раз за разом взмахивающий палочкой, и – Доминик, исходящая криком, корчась на полу под Круциатусом. Драко резко мотнул головой, отгоняя дикие образы, но чувство вины осталось. Он участвовал в этом, прах его побери... Как вообще люди решаются заводить двоих, троих детей? Малфой ни к селу ни к городу вспомнил семейство Уизли – и ужаснулся, лихорадочно подсчитав отпрысков Артура и Молли... а еще он вспомнил, как погибла его тетка, покусившись на жизнь Уизлетты. Дуэль его бездетной тетки – и Молли Уизли, семь раз прошедшей через это. Пожалуй, теперь Драко понимал, какая сила двигала матерью, если дети достаются такой ценой...
Все это пронеслось у него в голове стремительно вихрящейся метелью – совсем как за окнами, – и Малфой обессиленно прислонился к стене, только сейчас заметив Бланш и Филибера, молча сидящих на неудобных стульях для посетителей. Драко кивнул им, с усилием взял себя в руки и тоже опустился на стул, тогда и Нарцисса, облегченно вздохнув, присела рядом. Ни к чему мальчику знать подробности – о внезапно открывшемся кровотечении, едва не убившем его жену, – и так чуть живой. Она подавила еще один вздох, сохраняя спокойное выражение лица. Канун Рождества – самое время для чудес, и если Мерлину угодно, колдомедики спасут обоих...
Это случилось, когда Малфой – спустя четыре (или пять? Шесть?.. Он не помнил...) часа – вернулся в шато, отделался наконец от объятого эйфорией семейства и рухнул на кровать – слишком большую для него одного. Он не обращал на это внимания последние недели, а сегодня – резануло... Перед закрытыми глазами каруселью кружились образы: измученное лицо Доминик с черными тенями у глаз – сияющих, как звезды в морозную ночь... озабоченный, усталый колдомедик-акушер, что-то ему объясняющий... крохотный сверток в кювезе*** – Драко разрешили побыть в палате интенсивной терапии всего пять минут, чтобы увидеть сына. Странный был момент: Драко никогда не испытывал ничего похожего. Не то чтобы в нем как по команде проснулись отцовские чувства, однако Малфой совершенно точно ощутил себя иным – и это навсегда. Груз противоречивых эмоций, разрывающих душу, оказался слишком велик, и Драко мечтал об одном: уснуть, провалиться в беспамятство, не думать и не чувствовать – чтобы завтра быть готовым к новой роли. Он даже не сразу сообразил, что левой руке стало горячо, а подняв ее к лицу – рука весила фунтов двадцать, не меньше, – Малфой с изумлением обнаружил синий камень в кольце горящим ровным, густым светом. Сумбурный поток его мыслей раздвоился и побежал сразу в двух направлениях, и, не успев додумать, как могло кольцо заработать, если не прошло трех лет после азкабанской встречи и к кому оно готовится его перенести, Малфой отключился.
Кольцо мерцало в ночной тиши, посылая в пространство невидимые сигналы, творя древнее волшебство – магию крови, магию истинных, выстраданных желаний... и лишь профессор Снейп с портрета на подоконнике печально взирал на Драко, пластом лежащего на кровати, в то время как дух его устремился прочь из шато, из Франции, через Ла-Манш – он возвращался домой.
Странная компания в странном месте – вот что думалось Блейзу, когда он сидел в знакомой гостиной, разглядывал знакомые лица и согревался отменным глинтвейном. Напряжение, пронизавшее сам воздух в комнате, только что не звенело, однако Забини это не смущало: он был так взбудоражен неожиданной разгадкой малфоева безумия, что кровь в жилах бурлила и подбивала на провокационные вопросы, но он решил воздержаться. Его не пугал Поттер, не стесняла Лавгуд – что-то в глазах Грейнджер мешало Блейзу привычно и легко играть словами. Что-то болезненное, как и в погасших глазах Малфоя: словно у них была одна на двоих душа, разорванная пополам; просто два чертовых крестража – Малфой и Грейнджер, Мерлин всемогущий, да как же это случилось?! Куда девался вездесущий Уизел, когда пташка навострилась упорхнуть?.. Так или иначе, но по факту эти двое неразрывно связаны и выглядели так, будто поодиночке умрут, а Блейз любил Драко – насколько вообще способен был любить кого-то, кроме себя. Его жгучий интерес к этой истории давно обрел личный оттенок: едва ли не впервые в жизни Забини хотелось сделать что-то не для себя. Он не знал, что, и это тревожило, но уходить с пустыми руками не собирался.
– А что за желтый фонарь там сияет – в углу у ограды? – осведомился он, чтобы хоть с чего-то начать. – Не припоминаю тут такого чуда.
– Э-э... Я восстанавливаю здешний розарий, – ответила, как ни странно, Лавгуд, – приходится экспериментировать... с зельями и заклинаниями, – она отпила глинтвейна и подняла на Блейза ясные глаза. – Раньше этот куст был малиновым... и не цвел зимой. Но это временно, – закончила она обнадеживающе и потянулась за сахарным печеньем.
– А на мой взгляд – пусть бы цвел... – ошарашенно протянул Блейз, – это что же: Нарциссин розарий разрушен?
– О да, – кивнула Грейнджер, продолжая мрачно сверлить его глазами. – Выжжен дотла. Как Выручай-комната, – добавила она зачем-то, и Забини невольно бросил взгляд на Поттера. Тот с отсутствующим видом смотрел в камин.
– И ты, значит, его... восстанавливаешь, – уточнил Блейз, обращаясь к Луне. Та безмятежно кивнула. И то правда, подумалось ему, что может быть естественней: Лавгуд, едва не отдавшая Мерлину душу в здешних подземельях, как ни в чем ни бывало ухаживает за мэнорскими розами... Он на мгновение предположил, что ударился головой, когда чертова псина сбила его с ног, и сейчас пребывает без сознания, но тут же отбросил дурацкую мысль. После Малфоя, убивающегося по Грейнджер, Блейз готов был поверить во многое. Он посмотрел на Гермиону и перехватил умоляющий взгляд, брошенный на Поттера. Тот задумчиво поправил свои стекляшки и поднялся с кресла.
– Луна, можно тебя на минутку?
Не утруждаясь придумыванием повода, они вышли из гостиной, оставив Блейза и Грейнджер наедине. От дверей Поттер одарил Забини предостерегающим взглядом, и тот с деланным недоумением поднял брови.
В тишине гостиной потрескивание каминного огня звучало, как маленькие выстрелы. Грейнджер подошла к камину и застыла так – спиной к Блейзу, – стискивая в руках бокал.
Забини молча ждал.
– Ну, и как он? – в ее голосе звенело напряжение, которое она и не думала скрывать. Да и неудивительно, отметил про себя Блейз: чего бы ни набралась она у Малфоя, а все же Грейнджер – это Грейнджер, и лицемерие никогда не было ее чертой.
– Плохо, – неожиданно откровенно ответил он, наблюдая, как опустились ее плечи. – Так же, как и ты.
Грейнджер обернулась и метнула в него изучающий взгляд.
– Что ты знаешь?..
– О, теперь – достаточно, поверь, – Блейз не дал ей договорить, и Гермиона закусила губу. Он откинулся на спинку кресла, задумчиво разглядывая фигуру Грейнджер: она определенно изменилась... к лучшему. Блейз невольно сравнил ее с субтильной Доминик и безоговорочно присудил победу первой. Но если бы дело было в этом... Что-то подсказывало Блейзу: превратись Грейнджер в жабу, она не станет для Малфоя менее желанной. – Я в общем-то не удивлен, что все так сложилось – я имею в виду Францию, – пояснил он, поймав настороженный взгляд. – Дело обычное... но только Драко – не Люциус, – Блейз стал серьезен, в упор глядя на Грейнджер. – Если хочешь знать, я не уверен, что он справится со всем, что на себя взвалил. Он думает, что вытянет, но он слабее, чем ему кажется, – Блейз удрученно замолк, отпивая восхитительно горячий глинтвейн: его всегда очаровывало мастерство малфоевских эльфов, и приятно удивлял тот факт, что Грейнджер, судя по всему, неплохо с ними управляется. Да она и вписывается сюда, если честно – это зеленое платье, шикарная небрежность прически... и эти глаза – темные, глубокие настолько, что Забини не видел их дна, а вглядываться было... жутковато. Блейз потряс головой, отгоняя наваждение, и обежал взглядом нарядную комнату, отмечая красивые мелочи, чтобы отвлечься. Гирлянда цветных фонариков, обрамляющая высокое окно, красные свечи, серебряная погремушка в самом углу дивана, разноцветные свертки под елкой... погремушка?.. Блейз оторопело уставился на изящную игрушку, Гермиона проследила за его взглядом и со свистом втянула воздух. Дотянувшись до погремушки, она стиснула ее обеими руками и открыто посмотрела на Блейза: в глазах светился отчаянный вызов. В мозгу потрясенного Забини полыхнула молния, осветив наконец всю картину в целом. Любовь, страсть, да... но ребенок?!
– И он не знает, – выдохнул он, заранее уверенный в ответе.
Грейнджер молча покачала головой.
– Но...
– Я узнала после его отъезда, – перебила она, – я хотела ему сообщить, но... потом вышел «Пророк», и там – фотографии... – ее голос прервался, и она закрыла лицо руками.
Дата добавления: 2015-12-07; просмотров: 81 | Нарушение авторских прав