Материалы к практическому занятию.

Роман «Пролог» создавался писателем на каторге в 1865— 1870 годах. При жизни Чернышевского вышла в свет лишь первая часть этого произведения — «Пролог пролога», опубликованная в 1877 году в Лондоне П. Л. Лавровым; в России первое издание романа смогло появиться только в 1906 году. Если роман «Что делать?» устремлен в будущее, одушевлен его ожиданием и призывает читателя это будущее приближать, то «Пролог» обращен в прошлое, что показано уже его подзаголовком: «Роман из начала шестидесятых годов». «Пролог» представляет собой художественное осмысление тех исторических уроков, которые русское общество вынесло из революционной ситуации рубежа 1850—1860-х годов. Тяжесть этих уроков не отнимала у Чернышевского веры в револю­ционно-демократические перспективы русской жизни, общественная борьба вокруг крестьянской реформы по-прежнему представлялась ему «прологом» русской революции — ив этом находит объяснение название второго романа писателя — однако тяжесть оставалась тяжестью, а пережитое демократическими силами эпохи пора­жение — поражением.

1. Художественные особенности. Композиция. Вымысел и документ в структуре романа.

В отличие от социально-идеологической программности «Что делать?», воплощенной в вымышленном повествовании, «Пролог» не имеет в виду внедрить в сознание читателя модель жизни, и поэтому роль художественного вымысла в этом произведении существенно сужается. Это нечто вроде,,Былого и дум" Чернышевского, в творческом методе романа сочетаются автобиографизм, документализм и вымысла. Вымысел, таким образом, не исчезает из романа вовсе, но создаваемые авторским воображением картины, сцены, фигуры располагаются здесь на мемуарно-исторической канве. Соотнесенность его персонажей с реальными лицами, прототипизм, вполне осознанный Чернышевским и даже заданный посвящением к роману: «Посвящается той, в которой будут узнавать Волгину». Характерно, что первые исследователи «Пролога», прежде всего А. П. Скафтымов, начали изучение этого произведения с раскрытия его прототипов, с «опознания» его героев⁸. Сегодня можно считать установленным, что в лице журналиста-демократа Волгина Чернышевский изобразил самого себя, в лице Волгиной — свою жену Ольгу Сократовну, что в образе Соколовского отразились черты революционера С. И. Сераковского, а персонаж е характерно «семинарской» фамилией Левицкий (от библейского «левит» — священнослужитель) — это Н. А. Добролюбов, фамилия которого также была окрашена колоритом семинарской традиции. Достаточно неоспоримы и утвердившиеся в работах о Чернышевском параллели между таким героем «Пролога», как Рязанцев, и одним из идеологов русского либерализма 1860-х годов профессором-юристом К. Д. Кавелиным, между литературным образом Савелова я Н. А. Милютиным, крупным чиновником Министерства внутренних дел, руководителем ряда правительственных мероприятий по проведению крестьянской реформы.

Далеко не каждый из персонажей романа «Пролог» соотносим с каким-либо конкретным историческим лицом. В произведения есть образы исторических типов, наделенные признаками собира­тельности. Таков граф Чаплин, в образе которого нашла отражение, с одной стороны, административная деятельность высших представителей самодержавной власти, таких, например, как министр внутренних дел в правительстве Александра II С. С. Ланской, но, с другой йтброны, воспроизведен звероподобный физический и нравственный облик графа М. Н. Муравьева, получившего позднее известность под кличкой «Вешатель». Прототипы ряда других героев «Пролога» вовсе остаются гадательными; среди исследова­тельских гипотез, посвященных этому вопросу, заслуживает быть отмеченным предположение Е. Г. Плимака относительно того, что в образе аристократа Илатонцева, обладающего обширными, но несколько загадочными связями в политических движениях России и Европы и столь же большим, но как будто бы скрытым общественным значением, изображен в существенных чертах своей биографии А. Герцен.

Роман «Пролог» состоит из двух сюжетно самостоятельных и связанных по преимуществу лишь идеологической общностью частей: «Пролог пролога» и «Из дневника Левицкого за 1857 год». Действие романа датировано 1857 годом, хотя захватывает порой и более поздние события и общественные процессы накануне падения крепостного права. В «Прологе пролога» изображается борьба общественных сил и партий в период подготовки крестьянской реформы. Чернышевский, не просто очевидец, но и участник этой борьбы, знавший ее внутренние механизмы и позиционные нюансы, создает здесь своеобразную портретную галерею деятелей реформы, резко отделяя бюрократический официоз от подлинных борцов за народное освобождение.

Среди наиболее влиятельных и облеченных наибольшей властью чиновников-реформаторов писатель выделяет фигуру графа Чаплина, художественная выразительность которой способна соперни­чать с самыми мрачными гротесками Щедрина. Чернышевский, правда, достаточно далек в этом случае от целенаправленного построения гротескного образа, однако гротеск возникает здесь как будто бы помимо авторской воли, выходит из самого исторического материала, анализируемого писателем. Граф Чаплин — это образ человека с пониженными против самого элементарного уровня ресурсами человечности. «Человекоподобная масса» по своей наруж­ности, существо, более близкое скотам, нежели людям, по своему поведению в сцене званого обеда у Савелова, граф Чаплин никак не обнаруживает не только реформистских взглядов, но и вообще признаков сколько-нибудь разумного сознания. Инстинкты заменяют ему и работу сознания, и жизнь сердца. Тем не менее именно от него зависит принятие решений, подготавливающих фундаментальные перемены в жизни России. Цена этих перемен и символизирована в романе «Пролог» образом графа Чаплина.

Савелов, один из подчиненных графа, в противоположность ему карьерист, готов сделать свою жену любовницей графа и обеспечить себе высокое положение.. Освобождение народа, по Ч., не административное предприятие, это нравственная цель русского общества, поэтому ничто так не дискредитирует и так не обесценивает реформы, как безнравственность людей, взявшихся за ее осуществление.

Волгин. Волгин занимает по отношению к готовящейся отмене крепостного состояния крестьянства странную, на первый взгляд, недоверчиво-ироническую позицию. Волгина, ведущего публициста радикально-демократического журнала, волнует все бесконечное многообразие общественных вопросов, однако главный вопрос, освобождение крестьянства, Волгин обходит полным молчанием в своей публицистике, да и в бытовых разговорах на все, что связано с реформой, он отзывается с крайней неохотой. В атмосфере общего энтузиазма и возбуждения, это кажется странным, а у Соколовского вызывает даже подозрения в двуличии. Волгин, однако, не настолько мелок, чтобы ему можно было предъявить стандартные обвинения партийного догматизма. Он отвергает на самом деле реформизм неполный, половинчатый. Отсутствие условий для подлинного переворота в русской социальной жизни — это, в сознании Волгина, и непреодолимое пока внутреннее сопротивление «верхов» проводимой ими же политике, и сохраняющаяся инерция исторических привычек общества, это и растущая опасность устра­нения старых» общественно-государственных противоречий и тягот за счет создания новых (разорение крестьянства <волей», обязывающей бывшее крепостное сословие платить непомерный выкуп за землепользование, к примеру).

Волгин — герой с трагическим сознанием. Ему открыты истины и гораздо более горькие, чем предательство народных интересов, совершаемое государственной властью, или же пресловутая готов­ность либерализма к соглашению с консерватизмом и с любой другой реальной общественной силой. Волгин обмирает от мысли, что тот народ, судьбы которого и явились первопричиной и существом разыгравшейся общественной драмы, равнодушен не только к перипетиям этой драмы, но, может быть, и к самим собственным судьбам. «Ясное понимание необходимости крестьянской революции в России и сознание отсутствия революционных возможностей в массах как главного условия для успеха революции — вот то противоречие, на котором сосредоточена была мысль Чернышевского»,— отмечал в этой связи А. П. Скафтымов⁶. В исполненных уже национального отчаяния рассуждениях Волгина о «нации рабов», о том, что «русский народ не способен поддерживать вступающихся за него» содержится вневременной, метафизический, так сказать, смысл. Волгин знает, что история может менять не один гражданский строй нации, но и состояние национально-народного духа. Тем не менее в тех исторических обстоятельствах, в которых приходилось мыслить и действовать Волгину, социальная неподвижность народной толщи была материальным фактом, и это порождало в мучениках народной идеи ощущения бесполезной жертвы и преждевременного, бесплодного подвига.

Личная жизнь разночинца.

Трагическое положение интеллигента-демократа усугубляется еще и тем, что и в частной жизни его подстерегают несчастья, и несчастья, предопределенные все теми же социально-историческими причинами. Чернышевский выдвигает эту проблематику во второй части романа «Пролог»—<Из дневника Левицкого за 1857 год». Левицкий, полностью солидарный с идеологией Волгина, близкий Волгину и психологически и даже порой принимающий облик его второго «я», поверяет страницам дневника печаль своего сердечного опыта. Надо помнить, что любовь к женщине у героев Чернышевского проявлялась, если можно так выразиться, «по-просветительски», в стремлении к освобождению женщины, к пробуждению ее сознания, к ее умственному и нравственному развитию. Вне такой миссии не мыслит себе любви и Левицкий. Но ему не дано судьбы Лопухова. Любовь-проповедь Левицкого не встречает и малой доли того участия и доверия, каким одаривала Лопухова Вера Павловна. Каждое из сердечных увлечений Левицкого наталкивается на глухую стену женского непонимания и недоумения. Левицкому остается лишь замкнуться в одинокой скорби, видя, как женщины, которых он хотел возвысить своим чувством, отдают предпочтения путям проторенным, обыкновенному уделу любовницы, жены, хозяйки.

Рахметов - Мышкин- Безухов и проблема идеальной личности

Разумихин – от разума Чернышевского

Несоответствие обоих трад. романной эстетик, пренебрежение эстетикой во имя прямого воздействия на нрав. убеждения читателя

Оба написали плохие романы

Оба авторы единственных настоящих русских утопий – четвертого сна и «Сна смешного человека»

Дата добавления: 2015-12-07