|
Читайте также: |
Турецкий подошел к слуховому окну с выбитым стеклом и, вынув из кармана платок, высунул наружу руку и махнул им.
В ответ в окне ванной в особняке Мирзоева, который отсюда, из темноты, казался совсем близко, дернулась занавеска. И это вполне отчетливо увидел Турецкий. Он стоял, облокотившись на козлы посреди чердака, как стоял бы здесь, на его месте, тот, кто держал в воскресенье в руках автомат Калашникова. Тут экспертиза уже сказала свое слово.
Наконец у Мирзоева открылось окно и в проеме появился Деревянко. Наверное, неуютно себя чувствуешь под прицельным взглядом, зная, что через миг в тебя может угодить пуля.
Турецкий не различал выражения лица Олега, но внутренне без труда поставил себя на его место: бр-р-р!
Деревянко постоял несколько секунд в проеме окна и отступил на пару шагов в глубину ванной. Теперь уже Турецкий видел его с трудом — лишь силуэт. Значит, должен быть оптический прицел.
Автомат, прицел, глушитель — дорогая получается техника. Пожалуй, сплоховал киллер-то, зря пожадничал. А может, у этого оружия уже имеется и след, и адрес? Что ж, ему же хуже.
Так, теперь внимание! Турецкий дважды выкинул в слуховое окно руку с платком. И через мгновенье отчетливо услышал приглушенный крик женщины. Что она кричала, было непонятно, но крик ее был неприятен для слуха, а если знаешь причину — ужасен. Или эта Карина — великая актриса, или действительно снова пережила ситуацию.
Ну вот, собственно, и все пока. Теперь спросим, что скажут наблюдатели на улице.
Они с Нежным, нарочито громко переговариваясь, спустились по ржавой лесенке, с грохотом захлопнули за собой крышку чердачного люка, шумно протопали по стершимся каменным ступеням к выходу — ну хоть бы одна живая душа поинтересовалась, чего тут шумят посторонние? Или ко всему привыкли?
На дворе к ним подошли участковый и понятые. Крик они слышали. Да и как не услышать, если открытое окно было нацелено прямо на них. Вот те, кто находился с фасадной стороны дома и во дворе — ничего, естественно, не слышали.
А где, кстати, находился в тот момент Деревянко? Первой ведь получила намек секретарша. Она кинулась к Карине. Вместе — в ванную. Закричали. Деревянко утверждает, что прибежал на крик. А где же он был? Если сперва прибежал он, а после—двое охранников, находившихся в доме? Не клеится.
Во всяком случае, когда он послал своих ребят ловить убийцу, тот давно уже сделал свое дело и спокойно ушел. И лишь спустя, может быть, полчаса, — точное время зависит от того, с какой скоростью наливается ванна до краев и вода начинает перехлестывать через борт, — состоялся проверочный звонок. И естественная реакция на него могла быть зафиксирована либо с этого же чердака, что теперь маловероятно, либо с того угла, до которого еще добежать надо.
Просто, как в детской песенке. Однако должен был здесь же находиться и еще один человек: тот, кто досконально знал распорядок жизни Мирзоева. Или тот, кому это рассказали, иными словами, внимательный слушатель.
И второе: каковы мотивы покушения? Деньги деньгами. Кто может быть заинтересован в смерти этого Наиля?
Придется пройти весь путь до самой Голгофы, то есть, отметая увеселительную часть программы, вникнуть в деловую сторону этого несостоявшегося приема.
— Собака хоть чем-нибудь помогла? — поинтересовался на всякий случай у Нежного. — Поди, до угла довела?
Тот лишь отмахнулся, поморщившись. Ну ясно. Какой там может быть след? Наверняка химию использовал. Не дурак же, если так подготовился.
— Ты, сказывают, следственный эксперимент затеял? — кивнул, подмигивая, Грязнов.
— Ага, — всерьез согласился Турецкий. — Хотел, понимаешь, сам услышать.
— Ну услышал?
Только я, участковый и понятые. А больше никто. И во дворе никто не мог слышать. Спроси у Деревянко, где он был, когда мадам закричала?
Если во дворе — врет. Если в доме — придется проверять каждый его шаг. И последнее — не может ли он и быть тем информатором, которому точно был известен каждый шаг покойного? Это для начала. А этот Свиридов был не прав: проделано все элементарно просто, слишком даже элементарно. Я бы сказал, гениально просто. Но так, к сожалению, не бывает. И поэтому придется нам все-таки вот эту халупу потрошить. Ты смотрел показания?
— Смотрел. По-моему, пустой номер. Народ целиком вступил в эру капитализма и стал друг другу волком. Никто ничего не знает, не видел и не помнит. Пустышка, Саня.
— Но, — возразил Турецкий, — я и не надеюсь что-то вычислить с помощью этой публики. Я о другом. Прежде чем произвести свой единственный снайперский выстрел, наш киллер должен был отлично подготовиться. То есть выбрать позицию, причем заранее. Застраховаться от свидетелей. Чувствовать себя комфортно, ну условно говоря. Чтобы не волноваться, чтоб палец не дрогнул. Быть уверенным, что его уход тоже ни у кого не вызовет подозрения.
— Согласен. Но он даже таскал по чердаку эти чертовы козлы, и никому в башку не пришло выяснить, что там за шум и зачем. Местные сантехники, строители или те, кто под них играет?
— Все возможно. Но дома, совершенно определенно, был только один старик-реставратор. Как его?
Саня посмотрел в папку:
— Корженецкий Тимофей Григорьевич.
Видишь, как раньше людей называли? Пока произнесешь — уважение почувствуешь. Вот я и думаю, что с того деда мы с тобой сейчас и начнем. А поскольку его соседа-алкаша в ближайшее время не предвидится, как заявил мне капитан Нежный, придется нам с понятыми вскрыть его непорочное жилье.
— Ты тут начальник, как прикажешь. — Грязнов повернулся и рукой подозвал капитана Нежного. — Послушай, капитан, задержи пока здесь эту парочку понятых. А мы сходим к деду.
Тимофей Григорьевич, высоченный худой старик, облаченный в древнюю пижаму с кокетливыми гусарскими застежками из витых шнуров и с толстым шарфом, обмотанным вокруг шеи, открыл дверь и, сильно склонив голову набок, как все глуховатые люди, внимательно следил за движениями губ. При этом он держал в жилистом кулаке скомканный платок, который постоянно прижимал к носу и покрасневшим глазам.
Выслушал, помолчал и жестом ладони пригласил войти. Это была трехкомнатная квартира, где две комнаты занимал Корженецкий, а в третью, как он сообщил, усадив гостей за круглый допотопный стол, покрытый плюшевой коричневой скатертью, въехал несколько лет назад бывший поэт Спирин. Почему бывший? Он прежде подвизался в некоторых московских газетах, в последние годы подрабатывал рецензиями — от случая к случаю. А нынче и этот источник дохода иссяк: авторам перестали отвечать. Раньше-то хоть за этим делом чуть ли не сам ЦК следил и чуть где опоздал — по шапке, а сейчас, ну кому это нужно?
Старик был одиноким человеком и явно нуждался в слушателях.
На вопрос, что собой представляет этот Спирин, Корженецкий охотно ответил:
Совсем неразборчивый в знакомствах человек. Он меня постоянно удивляет, да. К нему приходят странные мужчины, выпивают спиртное, иногда даже остаются на ночь. Я всегда категорически против этого и не раз выговаривал ему. А если учесть все это, — он обвел худыми руками стены двух своих комнат, увешанные живописными этюдами, старинными литографиями под стеклом, фотографиями в темных рамках и иконами, среди которых несколько особо выделялись яркими праздничными красками и свежей позолотой — наверняка недавно реставрированные, — то вы же сами понимаете... Я же в конце концов вынужден беспокоиться не только за свой труд, да! Тут имеются вещи даже для меня поистине бесценные. И вдруг все это может пропасть, исчезнуть? Вряд ли переживу, да.
Турецкий прошелся вдоль стен и заметил, что работы эти хоть и не ахти какие, но явно старинные. А значит, и цена им должна быть немалая. Интересно, почему же до сих пор никто не покушался на сокровища старого реставратора?
А Корженецкий, словно нюхом почуяв сомнения этого хотя и молодого, но вполне приличного и, видимо, рассудительного человека, неожиданно сменил пластинку и заговорил о Спирине совсем в другом тоне. В том смысле, что он, конечно, все же поэт, в душе разумеется, поскольку стихов давно нигде не печатал. Но вот его внутренняя тактичность, прохладная такая вежливость, присущая закоренелым холостякам, — этого у него никак не отнимешь. И все-таки он интеллигентный человек. Опустившийся, но... Да, живет пустыми бутылками, но ведь не нищий! И комнату в порядке содержит.
Ну вот, подумал Турецкий, новое дело. А капитан говорил: алкаш, конченая личность.
Конечно, ничего путного Корженецкий вспомнить не мог. Но, помолчав, вдруг заявил, что Спирин в субботу вечером на кухне чай кипятил. И заваривал.
— Ну и что? — отмахнулся было Турецкий.
— Но ведь он же никогда не пьет чай по вечерам. По утрам — да. Но вечером, перед сном? А тут заваривал и травки в чайник кидал. Это он любит — с травками. Он и меня, старика, тоже всегда мятой, ромашкой от простуды пользует. Не жалеет своих летних сборов. Тут он щедр. И его участие весьма ценно. По-человечески.
— Значит, надо понимать, гостя принимал? — подсказал Грязнов.
— Получается, — согласился Саня. — А где же наш капитан?
Грязнов вышел.
— Простите, Тимофей Григорьевич, — наклонился к старику Турецкий, — я понимаю, вы больны, говорите, что весь воскресный день проспали, но, может быть... ну, если у вас над головой будут шкаф двигать, неужели не услышите?
— Шкаф? — серьезно переспросил Корженецкий.
— Ну это я так, фигурально выражаясь... А к примеру, если грубо ходить, топать... Люстра ваша наверняка качалась бы — дом-то старый.
— Люстра? — старик с интересом посмотрел на свою люстру, составленную из хрустальных дубовых листьев — такую же древнюю, как и он сам. — А вы знаете, она качается, даже когда машина во двор въезжает. И, кажется, ведь неблизко, а качается. Да, и в воскресенье качалась. Как же! — Он показал пальцем, как сильно раскачивалась люстра, и это уже было похоже на искомую правду.
— А в котором часу это было? — быстро спросил Турецкий.
Да вот проснулся я отчего-то... Неясное нечто. Томило как-то... Я вышел за чем-то на кухню, не помню... Бывает, знаете ли, мысль появится, озарение, так сказать, да. Вернулся в комнату и даже удивился — как раскачивается. Звона я, извините, не слышу, а глазами наблюдаю. Да.
— А сколько, по-вашему, тогда времени было?
— Считаю, около полудня. Ну да! Солнце же в окно светило! Здесь у меня юг. Поэтому когда солнце прямо в глаза, естественно, — он широко улыбнулся, как учитель недогадливому ученику, — полдень! Да!
— А соседа своего вы в воскресенье видели?
— Нет, его не видел. Он обыкновенно рано уходит. На весь день... Если бы не эта случайная публика, поверьте, он был бы милейший человек... Да, водка, водка... Сколько талантов сгубила! Был такой величайший московский художник, Алексей Кондратьевич, я вам его один этюд покажу, гениальнейший мастер. Сгубила! Самого Саврасова сгубила! Я вам скажу, в свое время и я сам был, да-да, причастен. Однако же сумел остановиться. А ведь был причастен, да! Но пересилил недуг. А он — увы... Hо вы, я вижу...
— Да, — перебил его Турецкий, услышав голоса в прихожей. — К сожалению, в целях установления истины, мы вынуждены вскрыть дверь вашего соседа и вместе с понятыми составить протокол осмотра, обыска если хотите. Могу предложить вам присутствовать при этом.
— Ну что вы, что вы! — даже как будто испугался старик. — Как можно! Он же мне сосед, да!..
У него были свои представления о порядочности и интеллигентности. И Турецкий не имел ни малейшего желания перевоспитывать его в своем ключе.
Интуиция все-таки приходит с опытом, что ни говори. Вот и Турецкий где-то в глубине души ощущал как бы странное, необъяснимое ожидание чего-то важного, что должно было вот-вот случиться. И он был почти уверен, что в комнате этого спившегося поэта Спирина им должно повезти. Все вроде пока к нему сходится.
Само жилье никак и ничем не напоминало логово обнищавшего и опустившегося люмпена. Напротив, здесь был и, видимо, постоянно соблюдался некий своеобразный неписаный порядок. Каждая из немногих вещей имела, похоже, свое постоянное место.
Диван — старый, продавленный, но застланный незатейливой домотканой дорожкой, стоял вдоль стены. У окна — круглый стол под вязаной салфеткой. Три подержанных стула с гнутыми спинками были не из этой компании, наверное, куплены в мебельной комиссионке на Преображенском рынке, по трояку штука. Старый холодильник был выключен. Действительно, если он пустой, зачем зря переводить электроэнергию? Собранная раскладушка стояла возле отопительной батареи. Значит, ночевал гость.
И еще в комнате были несколько полок без стекол с книгами — маленькими и тонкими, поэтические издания.
На широком подоконнике стояла горка грязной посуды, и Слава немедленно переключился на нее. Захватанные, немытые стаканы наверняка хранили на своих тусклых гранях весь уголовный кодекс, как сказала бы Шура Романова. Что он и отметил, завернув стаканы в бумагу и уложив их в старую коробку из-под обуви.
Пока Грязнов и участковый производили обыск в комнате, а капитан Нежный все старательно фиксировал в протоколе, в присутствии двух пожилых теток с первого этажа, Турецкий подошел к окну и неожиданно для себя обнаружил, что смотрит прямо на боковой фасад дома Мирзоева. А вон и то окно в ванной комнате.
Нет, срочно нужен Спирин. Живой и желательно трезвый.
Оставив своих заниматься делом, Саша вернулся к Корженецкому. Старик, видно, сильно переживал беду с соседом. Иначе он и не мыслил, раз милиция с обыском — какие могут быть приятности?
Но чем же все-таки живет этот бывший интеллигент? Чем кормится? Вот что в данный момент интересовало Турецкого.
— Раньше-то все, бывало, у магазина «Вино» он работал. Очередь пораньше занимал, а потом продавал тем, кому срочно требовалось зелье. И в подсобке помогал рабочим, а те ему портвейну наливали, да. Кафе еще есть, шашлычная, возле метро. Там посуду собирал. Но теперь то кафе, говорил, фирменным сделали и посторонних прогнали... Весь район к рукам прибирают, — тяжело вздохнул Корженецкий. — Вот и наш дом последнее свое доживает. Скоро, скоро, да... Объявилась тут некая фирма, «Дизайн» называется. Все, говорят, снесем, а на этом месте заново построим. Вот так-с, молодой человек, — заключил Корженецкий. — И выкинут нас всех, как старое и ненужное, на свалку, да.
Ну что ж, в принципе ясно. А теперь пусть этот шибко умный участковый нам из-под земли достанет этого Спирина. По паркам его, видишь ли, искать надо! А он тут, под самым носом, у очередной пивной либо у магазина околачивается.
— Слава, а где вы ключ-то взяли? — спросил, вернувшись в комнату Спирина.
Какой ключ?— не понял Грязнов. — Ах, от этой? — Он кивнул на филенчатую, крашенную белилами дверь. — Да какой там ключ! Пальцем открыл. Тоже мне, замок! Вон, гляди, щель-то какая между створками — собака пролезет! Пальцем нажал и открыл.
— Значит, любой так может?
А то! — усмехнулся Грязнов. — Проходной же двор!
— Извините, Александр Борисович. — К Турецкому обратился легко, через одну ступеньку, взбежавший по лестнице Олег Деревянко. — Только что звонили из МУРа и велели передать, чтобы подполковник Грязнов срочно связался с Романовой. Причем очень срочно.
— Сейчас передам ему, — кивнул Турецкий. — А у меня к вам просьба, Олег... Васильевич? Да?
— Ну что вы, просто Олег. Меня все так зовут.
— Хорошо. —Турецкий окинул взглядом рослого, крепкого, похоже, тренированного, молодого парня, вспомнил, что ему недавно только тридцать исполнилось, холост, закончил институт Азии и Африки, знает арабский, афганский, участник Афгана, военный переводчик. Дальше — ранение, госпиталь в Ташкенте и, наконец, эта вот почетная работа. Парень-то вроде с умом, симпатичный, чего ж не своим делом занялся? Сегодня с его языками да военным опытом — самый простор для деятельности. Стоп! А может, именно эти его качества и нужны были Мирзоеву? Мозги, а не мускулы. Хотя, судя по тому, как скроен этот бывший военный переводчик, второго ему тоже не занимать.
Саша видел фотографии Мирзоева. В доме даже висит написанный масляными красками его большой портрет. В старинной золоченой раме. Раньше так крупные господа портреты своих предков представляли для всеобщего обозрения. Нынче не принято, но кто их знает, этих новых, может, они себя тоже хотят родоначальниками династий видеть. Оттого и денег на богатые портреты не жалеют.
Но Бог с ним, с портретом. Другое любопытно: с картины, так сказать, глядел на мир человек важный и самовлюбленный. Тут художник не польстил, правду сказал о своем натурщике.
И был еще этот человек жестоким, идущим по жизни, как правило, напролом, не считаясь, возможно, с жертвами. В общем, не Наполеон, конечно, но не без иного комплекса. На то и регулярные, раз в месяц, приемы, где сложилась, как видно из свидетельских показаний, уже своя твердая традиция деловой и развлекательной программ и где участвуют практически одни и те же лица.
Человеком был Мирзоев явно неординарным, тут нет сомнений. Но было в нем наверняка нечто такое, за что его должны были ненавидеть. И крепко, А вот кто — вопрос.
Конечно, как крупный, скажем так, воротила, финансовый и промышленный туз, он многим переходил дорогу. И жертвы его деятельности, конечно же, имеются, и, возможно, спят и видят, когда этот самый Мирзоев дуба даст. Ну вот и дал. Значит, наблюдай, кто радуется. А если молча, про себя, свою радость переживает? Вроде как, к примеру, вот этот Деревянко.
На лице постное выражение, а на душе, поди, такой покой! И вдова все на него ссылается: Олег вам поможет, Олег сделает, скажи, Олег...
Еще вариант: вдовье дело нелегкое. Особенно на первых-то порах. От забот голова кругом, некогда о себе подумать, тут тебе и похороны, и поминки, а у покойного родни, похоже, на половину Сибири. Конечно, кто бедной одинокой теперь женщине поможет? Только доверенное лицо мужа — Олег Васильевич.
А между тем выглядит-то вдова так, что дай Бог каждому! И даже траур, как писал какой-то француз, «был ей к лицу». Ну тут вообще-то, если по жизни идти, тоже все логично: ужаснулась, поплакала, а делом занялась — и горе отошло на второй план. Особенно если рядом толковый помощник, который и формальные трудности разрешит, и... в одиночестве утешит? Так?
Нет, брат Турецкий, сказал сам себе Саша, что-то тебя так и подмывает обвинить эту парочку... А кто назвал их парочкой? Ну-ка постой! Ведь слышал от кого-то... Ах ты, черт! От кого? И не в протоколе записано, это точно. Значит, во дворе, от кого-нибудь из обслуги?
И снова сказал себе Турецкий: стоп! Это не художественная литература, где если нельзя, но очень хочется, то можно. Должен быть еще один человек, владеющий сведениями. И человек этот — ну да, секретарша Мирзоева Нина, у которой в письменных объяснениях сказано одно, а на словах — несколько иное. Но раскрутить эту весьма невзрачную на вид девицу может поистине только выдающийся мужчина, коим является... Кто у нас такой? Вопрос на засыпку. Ну конечно, рыжий Слава Грязнов. Недаром издавна на Руси говорят: рыжий да красный — человек опасный. А если он еще обладает талантом превосходного сыщика? Ну кто устоит! Не эта же пигалица, в самом-то деле!
А вот интересно, ради каких таких прелестей столько лет держал возле себя эту секретаршу Мирзоев? Что у нее, особый талант? Может, она действительно семи пядей во лбу, а может, вовсе наоборот — сплошная какая-нибудь физиология. Эти страшненькие, говорят, весьма злыми бывают в делах постельных.
Но опять же, когда рядом такая сочная и лакомая Карина, зачем размениваться на дурнушек?
Так в чем же все-таки дело? Вот на этот вопрос нам и ответит Слава Грязнов, сыщик, перед которым трудно устоять честной девушке.
— Олег Васильевич, окажите мне любезность, так, без всякого, как говорится, протокола, скажите, что вы думаете о секретарше вашего шефа, Нине... как бишь ее?
— Галактионовне.
— Ничего себе! — восхитился Турецкий, внимательно наблюдая за выражением лица Деревянко. — И где ж еще такие имена-то сохранились?
— Так ведь она, как и Наиль Абгарович, тоже из Сибири. Где всякая старина, говорят, еще в почете.
— И давно она с ним работает?
— Так в протоколе ж указано, восемь лет.
— А я без протокола, просто не обратил внимание.
Интересно, откуда он знает, что записано в протоколе? Если допрашивали, как утверждает этот Свиридов, то каждого отдельно. Она сама ему, что ли, сказала? Но зачем?
— Скажите, а что она за человек? Я имею в виду — и как работник, и просто, так сказать, как женщина. Или девица, не знаю. Она ведь, кажется, не замужем?
А Олег хорошо владеет собой. Не знай заранее, так ни за что не угадаешь, какой пружиной он сейчас сжался. Видно, что сжался. Подвоха какого-нибудь ждет. А почему? Знает кошка, чье мясо съела?
— Как вам сказать, — медленно, явно принимая задумчивый вид, начал Олег. — Работник она, судя по всему, классный. Иначе не держал бы ее при себе так долго Наиль Абгарович. Он в этом плане был человеком жестким и требовательным. Даже, я бы сказал, жестоким.
— Ну а в чем эта жестокость — не жесткость — выражалась?
Олег поиграл бровями, будто припоминая удачный пример.
Ну, скажем, мог нагрубить, нахамить, выгнать вон, даже — я понимаю, нельзя о покойных вспоминать плохо, но что скажешь против правды? — ну да, мог даже ударить. А кулак у него был крепкий.
— И при вас такое бывало? — как можно искреннее изумился Саша.
— Увы, — развел руками Олег. — Правда, после этого ему приходилось откупаться. В буквальном смысле... Ну что я вам говорю, вы же должны были читать рассказы про русское купечество: сперва дам тебе от души в морду, а потом оплачу твою обиду. Примерно в этом ключе.
Турецкий с недоверием покачал головой.
— А может, его кто-нибудь из этих? Ну кому он мало заплатил? Как считаете?
— Вы его не знаете... не знали. Мало он не платил.
— Ну хорошо. Вернемся к нашей Нине. Ее-то что привязывало к такому жестокому человеку?
— Она была его любовницей, — просто, как о самом обычном деле, сказал Олег.
— Не мо-жет бы-ыть... — тянул слова Турецкий, одновременно радуясь тому, что внутренне был готов к такому повороту, правда, не совсем понимал, зачем нужно Олегу вот этаким образом утолить ее. — И что, это все знали? И вы, и Карина Самвеловна? И другие ваши домашние, включая охрану?
— Нет, ну зачем же. — Алые пятна выступили на скулах Олега.
Неужели он сообразил, что сказал лишнее?
— Не знаю, как сейчас, то есть в последнее время, но раньше об этом говорили. Знала ли Карина... Самвеловна, — добавил он, — об этом старом увлечении мужа? Трудно сказать, мы на такие темы ни с ней, ни с кем другим не разговаривали.
Выпутывается... А почему он должен был с Кариной говорить на эту тему? Кто он ей? И вообще, на какие темы они разговаривают? Вай-вай, дорогой следователь, сколько у тебя вопросов возникает! И что это за семья такая армяно-татарская, где процветают самые грубые российские купеческие обычаи? Теперь уж точно: одно остается Славе — каким угодно способом соблазнить эту секретаршу и выпотрошить ее наизнанку. Она должна знать нечто такое, чего наш красавец, кажется, побаивается...
— Ну хорошо, не будем сплетничать, извините, если я не очень точно выразился. Я сейчас попрошу подполковника Грязнова еще раз побеседовать с Ниной... Галактионовной, да? А сам попрошу вас дать мне возможность поговорить и кое-что уточнить у тех двух охранников, что вместе с вами прибежали наверх, когда Карина Самвеловна обнаружила труп в ванной.
Пожалуйста, — пожал плечами Олег. —Только вряд ли они смогут что-нибудь добавить. Но как хотите.
Переговорив по городскому телефону с Романовой, хмурый Слава вошел в роскошный кабинет Мирзоева в его офисе на первом этаже, где Турецкий допрашивал свидетеля Лапина, одного из дежуривших в воскресенье в доме охранника.
Наклонившись к самому уху следователя, Грязнов шепнул:
— Еще труп. Там же, в «России». Шурочка велит срочно выезжать. Что будем делать? Когда ж мне девку-то твою охмурять? Ведь время уйдет дорогое. Давай принимай решение.
— А у вас там что, больше нет никого? — возмутился Саша. — Или мать-начальница решила, что мы тут в бирюльки играем?
Да тут, понимаешь... — Грязнов указал глазами на охранника, безучастно сидевшего напротив огромного дубового письменного стола, за которым вольготно расположился Турецкий.
— Прошу прощения, Сергей Анатольевич, — обратился к нему Саша, — оставьте нас на секундочку одних. Сейчас мы решим один наш внутренний вопрос и закончим с вами. Буквально три минуты, не уходите далеко... Ну так в чем же дело? — спросил, когда дверь за охранником закрылась.
— Как я понял, Романова знает нечто такое, о чем уже успела переговорить с твоим Меркуловым, а он, в свою очередь, дал указание соединить эти два дела об убийствах.
— М-да-а, — почесал в затылке Турецкий.
— Но это еще не все «м-да», — остановил его Грязнов. — Есть и другие новости. Нынче утром в той же «России» в платяном шкафу обнаружен еще один труп, похоже двухсуточной давности. То есть тоже воскресный. Хороший был денечек, урожайный...
— А какое отношение к нам?..
— Прямое. Просто удача сопутствовала. В кармане этого гражданина с финарем в спине, причем закрепленным в высшей степени профессионально, найдено фото. Угадай, чье.
— Карины Самвеловны? Или Нины Галактионовны?
— Хуже, Молчанова. Наш опер ухитрился каким-то образом все гостиничные службы обойти — вот парень! Обязательно надо его в нашу бригаду забрать!
— Напомни.
— Ну да, так тебе Шурочка и позволит! Нашел дураков. Это уж я — ни на что другое не годный... — печально вздохнул Слава.
— Не прибедняйся. Так кто же опознал?
Двое: горничная с седьмого этажа и администратор гостиницы, некая Моргунова Валентина Петровна. Последняя знала Молчанова уже сто лет. Постоянный и щедрый клиент. Который дал показания по поводу убийства своего помощника и тут же смылся. С концами пока. Вот откуда и факт исчезновения. Решай, куда мне двигать.
— А двигать тебе, дорогой товарищ, в Нинины объятия. Да поживей, пока на нее никто давление оказать не успел. Хотя не исключено. Обещаю, как только здесь сегодня закончим, вместе смотаемся. Очень мне хочется взглянуть на портрет этого Молчанова.
Показания и одного, и второго охранника не отличались разнообразием. Но был один нюанс, который в первом протоколе Свиридов почему-то не зафиксировал. Не обратил внимание? Забыл? Не счел важным?
Дело в том, что на крики Карины первым прибежал Деревянко, который затем и позвал с собой остальных охранников. Поскольку они, сидя в небольшой служебном помещении возле гостиной, где смонтирована всякая необходимая защитная аппаратура, естественно, никаких криков слышать не могли. Ванная находится этажом выше и в другом конце здания.
Точно так же не мог услышать крики и Деревянко, ибо по показаниям водителя Мирзоева он находился в этот момент... — в какой? Откуда он знал, в какой момент убили Мирзоева? — рядом с машиной. Но потом вдруг сказал, что почуял что-то неладное и быстро ушел в дом. Вот тогда-то он сперва заглянул к охранникам и, сказав им, что слышал крики наверху, вместе с ними примчался в ванную, где они обнаружили в кровавой луже своего босса. Именно босса, а не хозяина, шефа. Тоже характерная деталь: для Деревянко Мирзоев — хозяин, для них — босс.
Но ведь, если не изменяет память, первым на их крики, так утверждает секретарша, прибежал один Деревянко, а потом уже его молодцы. Кто же врет?
Ну и что, какое это может иметь значение? Ну ошиблись, ну договорились, в конце концов, чтоб не путать следствие, поскольку все забыли, увидев труп! Какой здесь криминал?
А это мы узнаем, если Грязнову удастся расколоть Нину...
Очень рассчитывал сейчас Турецкий на Славин талант.
А ведь удалось участковому отыскать, вычислить Спирина. Вот что получается, когда тебя в прямом смысле за шиворот возьмут. Живо, через свою алкашную агентуру, высмотрел Спирю-Поэта во дворе магазина «Продукты» все на той же Пятницкой, где возле подсобки были свалены сломанные деревянные ящики, и из этого хлама Спиря-Поэт сооружал костер, имея в перспективе, в качестве гонорара, стакан портвешку.
Пал Палыч, участковый, не обладал душой поэтической и тонкой, он никогда не тратил бесценного, один лишь раз отпущенного провидением времени на бессмысленное созерцание стремительно бегущего к своей смерти пламени костра, которое...
Он не стал слушать вдохновенного поэта, а взял его за шиворот — и уже не в переносном, а в прямом смысле, — чем лишил гонорара и глубоко обидел. Но участковому было сейчас не до обид. Его самого обидели, объявив, что он не знает даже того, что у него под самым носом происходит. Старик, который Бог весть сколько не встает с постели и не выходит на улицу, знает, а он — ни хрена не знает!
Поэтому вся несправедливая обида, копившаяся в душе, пока Пал Палыч рыскал проходными дворами, разыскивая свою агентуру, немедленно вылилась на безвинную, если рассуждать о высоких материях, но абсолютно виновную уже самим фактом своего существования, неприглядную личность, у которой от всего возвышенного, подаренного природой, осталась одна уличная кликуха — Поэт. И даже не Спирин, а мерзкое Спиря.
Волоча свою жертву на Голгофу, участковый уже явственно представлял ее прямой соучастницей преступления. О чем не преминул и сообщить вслух. Но жертва оказалась с норовом и заявила, что на все ментовские штучки плевала и пусть себе дураков еще поищут, поскольку алиби имеется. Это «алиби» едва не сразило участкового окончательно. Но, поразмыслив, он решил передать Поэта в руки тех, у кого он заговорит. Уже немолодой человек, вышедший из рядовых, не отягощенный грузом высокого образования, Пал Палыч отчетливо представлял свои возможности, недалекий уже пенсион по выслуге и «не делал волны выше сельсовета», как говаривал его братан-морячок, служивший на Тихоокеанском флоте.
Дата добавления: 2015-12-07; просмотров: 107 | Нарушение авторских прав