Профессия человек

Я проснулся около полудня. Сходил просрался. Получилось довольно фигово. Чувствовал, что недосрал – но больше ничего не лезло. Полжизни я страдал от проблем с желудком. Всю жизнь я страдал от каких-то проблем. Почистил зубы, побрился. В зеркале отражалась отвратительная физиономия. Бугристая, со слезящимися глазами, острыми скулами, бледная. Она не тянула ни на обложи глянцевых изданий, ни на второсортные роли в фильмах, ни даже на фотографию в паспорте. Но все же я был человеком. Каким-никаким, Тварь Божья.

А каждой паре – по паре. Я сел на край ванны и печально закурил. Потом пустил на полную горячу воду и слушал, как она хлещет и плещется, стекая в раковину. Печалиться было не о чем, и потому я впадал в депрессию.

Затушив сигарету под струей воды, я бросил окурок в корзину с грязным бельем. Одевшись, вышел на улицу. Дверь не запирал. Начинался новый рабочий день.

В чем состояла моя работа – я до сих пор в душе не ебал. Потому решил для начала позавтракать. Зайдя в ближайшее кафе, заказал яичницу с гренками и пиво. Возможно, пить пиво с яичницей и гренками по утрам и было моей работой.

-Доброе утро, Джеки, – улыбнулась миловидная официантка, принимая заказ. Улыбка была обворожительной, форма – свежевыглаженной, груди торчком. Все заштамповано.

-Доброе, – согласился я, пока ее хвостик здоровался моей промежностью.

Но заказы принимаются более чем быстро, и никакого развития это действие не получило. Она уходила, виляя задницей, оставив в голове картины, как этот милый пушистый хвостик отдрачивает мне, как обвивает шею и душит, как залазит в задницу и теряется в сплетении кишок… Стало мутно, и я закурил. Когда принесли пиво, одним махом втянул полстакана.

Я курил и думал, какой же я безумный и несчастный, но каждой твари все равно по паре, только я все равно одинок, и безумен, и несчастен, и поводов грустить у меня по-прежнему нет.

Разделавшись с завтраком и пивом, я ушел, не расплатившись.

Присев на скамейку, закурил и стал смотреть в небо, улыбаясь. Мир был прекрасен, просто чудесный, но мне все равно как-то хреново. Я думал: вот, Бог создал мир и-понял-что-это-хорошо, и создал зверей и-понял-что-это-хорошо, и создал человека и-понял-что-это-хорошо, и человек любовался миром и давал имена всему и-это-было-хорошо, а потом человек начал трахать животных, и Бог понял-что-это-плохо, и создал женщину и-это-было-хорошо. А потом человек и женщина съебались из рая, чтобы жить на земле в страданиях.

И вот у нас есть женщины, и это хорошо, а мы по-прежнему мастурбируем, трахаем животных и вещи, и трупы, и чужие жизни, и собственные головы, а это плохо. Грешная земля и райское сладострастие. Я думал о чем-то совсем не том, но все равно оставался человеком.

Я вернулся в кафе и выпил еще пива. Снова не расплатился.

Мир стал спокойнее, словно к нему вернулась первобытность. Замутненное просветление. Наверно, в раю не требовалось подобные перемены в восприятии. Наверно, там не было таких мыслей, чтобы они потребовались. Не было мыслей для сигарет.

Я закурил. Мир был прекрасен. Я был его частью и чувствовал это. Лишь мир и я. Я бродил по лесам, бродил по полям, пустынным дорогам, мимо автозаправок, одиноких пустых домишек, засеянных кукурузой и рожью полей. А небо разрезали самолеты, и где-то рядом ревела автострада, и где-то были крупные мегаполисы, с шумом и возней, высотками, подземками, а я ночевал в оврагах, и все это было жутко далеким, даже космодромы с билетами на другие планеты были ближе. Я курил и смотрел в лицо мира.

Как оно изменилось. Сколь сильно осталось прежним. В красках рассвета, в каплях дождя и утренней влаге, небе и солнце, нетронутости. И я курил, пил вино или виски из горла и наслаждался этим.

Никаких ебаных книг, никаких ебаных фильмов, никакого ебаного смысла. Все то, что отвлекает. Но никакого постижения, чтобы вернуться в эту какофонию звуков и лишь усилить разлад, пытаясь вести оркестр своей мелодией. Ни оркестра, ни мелодии.

И грохочущие поезда, и закоулки в тенях под мостами, и неоновая реклама, и вспышки, полумрак помещений, и люди, и все.

Я решил отправиться в зоопарк. Вид зверей в клетках выглядел угнетающе. Но я тоже под колпаком. Все под колпаком, даже если купол – собственная оболочка. Я нашел жирафа, и, облокотившись на периллы, долго смотрел на него. Жираф был странным.

Пятнистая хреновина раскачивала длиннющей шеей, имитируя движения маятника, вызывающего колебания на ультравысоких частотах. Пустой задумчивый взгляд, не помутненный жестокостью, взирал на мир. Я закурил. Мимо шли парочки, дети с мороженными или воздушными шариками, кто-то еще. Народу хватало.

Жираф был красив, все же. Хорош, хорош, ох, хорош, хоть и туповат. Я закурил сигарету, хоть тоже был туповат.

Проведал бегемота (или кашалота). Посмотрел на волков. Еще на какую-то живность. Все они были в клетках, всех их кормили, и на всех приходили смотреть люди. Я вернулся к жирафу.

Мне казалось, мы понимаем друг друга. Словно стали друзьями. Он смотрел на меня своим теплым тупым взглядом, я смотрел своим тупым понимающим. У него было все тело в коричневых пятнах, словно живые проявления раковой опухоли, у меня была рожа – та еще! Я предложил ему сигаретку, он отказался. Жираф не курил. Я предложил коньяку из фляжки, но он и не пил тоже.

Хороший ты парень, – сказал я ему. – И женщин нам с тобой делить не надо.

Дружба была определена. Я зашел в главное здание и спросил:

Не нужен вам человек, что будет присматривать за жирафом?

Нужен, сказали мне. Но работа тяжелая. Трижды в день приносить еду и вечером вычищать все дерьмо. Раз в месяц мыть. Кажется, и все.

А дружелюбное отношение?

Не возбраняется.

Извините. Кажется, мне не подходит.

И я ушел, помахав жирафу на прощание. Дружба должна быть на равных условиях, подумал я. Мне придется устроить твой побег отсюда, а тебе придется самому убирать за собой дерьмо и искать пропитание. Зато мы будем жить в хижине под пальмами, на берегу озера, пить кокосовую самогонку и трепаться о боге и самках. Мы станем преступниками, и придется ходить в касках и черных очках.

Я глотнул еще коньяка из фляжки. Кто-то наблюдал за мной все это время, кто-то наблюдал. Пристально и дотошно. Следил за жизнью. Наверно, тот самый Господь Бог. Вот только скучновато ему тогда было.

Потом я принялся кататься на трамвайчиках. Вот это было здорово. Я сидел и смотрел в окно, а трамвайчик трясся и скрипел. Различные пернатые залазили туда и занимали сиденья, ставили в ноги сумки, стирали пот со лба и чирикали. У всех этих пернатых были работа, семья, мелкие хлопоты и заботы, хобби и увлечения, мечты и стремления показать себя миру, реализоваться в глазах окружающих и зеркале. А я выходил, выкуривал сигарету и пересаживался на новый маршрут. Никаких определенных целей у меня быть не могло.

Накатавшись вдоволь, я зашел в ближайшее кафе, заказал обед и пиво. Сидел и думал: какой же я дурак, весь день слонялся без дела, а теперь сижу и ем, и пью пиво, лучше бы сходил в парк развлечений. Я доел суп, прикончил пиво, сходил посрал, вернулся и закурил.

Есть больше не хотелось.

Я курил и скучал. А от скуки людям крышу срывает, от скуки они чахнут, и начинают думать, что самое страшное бремя – скука. Думать, что всем бессмертным скучно, и Богу тоже скучно, и мир он придумал тоже жутко занудный и дотошный. А потом принимаются выдумывать что-то самим.

Вот и я думал, как все странно. Чтобы ни происходило, мы все равно продолжаем жить. Есть, мечтать, начищать ботинки и упорядочивать книги в шкафу, мыть ложки и вилки. И если ничего не происходит, продолжаем делать эти вещи. А потом думаем: что же у нас за жизнь и из чего она состоит?

Может, кто-нибудь до чего-нибудь и додумался, но я не знал. Я не читал книги, не смотрел фильмы, не слушал музыку, не посещал музеи. Ни к чему все это, ни к чему.

Я развернулся на стуле, и принялся смотреть на прочих посетителей. Их было не много и все они ели. Челюсти двигались, размалывали восхитительную дорогую пищу. Все в дорогих костюмах, эти синемордые, зеленолицые, с красными гребнями, чешуйками и вертикальными зрачками. Подошел официант:

-Извини, Джеки. Здесь не курят.

Я поднялся и вышел.

Присев на край тротуара, стал смотреть на проносящиеся мимо машины. Их было много, все они куда-то спешили. Я пытался понять, почему я выпадаю из этой жизни? Лишь потому, что не обременен заботами? По небу плыли аэростаты, за спиной ходили толпы людей. Я достал еще одну сигарету и закурил. Подошел полицейский и попросил убраться с проезжей части.

Я спросил, не желает ли он коньяку? Полицейский повторил просьбу. Я сказал, что он может выписать мне штраф или забрать в участок, поскольку я недавно выпил.

Просто уйди отсюда, Джеки, сказал он.

Кажется, неприязни у него не было. Я подумал, что вся проблема в ресторане, и решил больше здесь не задерживаться. Топая прочь, я спросил себя: кому может позвонить одинокий человек? Которому в определенной степени плохо, а близких друзей и родных у него нет, а Бог все равно будет молчать? Ответ я не нашел.

Зайдя в телефонную будку, открыл справочник и попытался дозвониться кому-нибудь в Солт Лейк-Сити. Но после третьего пустого звонка бросил это занятие.

Теперь я стал думать, что жизнь, не отягощенная какими-либо обстоятельствами, довольно пуста. Суть существования, заключенная в самом существовании. Но если ты родишься с этим знанием, а не будешь подбираться к нему каждый день, очищая от шелухи и вытачивая, это знание утратит всякую ценность.

Но думать мне в принципе было не о чем, и подбираться тоже не к чему, и делать было особо нечего, поэтому голова моя была забита полнейшим дерьмом. Газеты я не читал так же, и всю информацию мог получить лишь от общения. С большой долей вероятности, в этих запретах крылся какой-то ненормальный изъян, довольно глупый, но само мое положение оставалось туманным, и я не рыпался.

Не особо хотелось, да и не зачем.

Мне нужно было поговорить с кем-нибудь, просто поговорить. Поболтать ни о чем, высказать накопившееся, услышать голос собеседника, увидеть блеск его глаз, движения губ и рук. Нужно было не оставаться в себе. И для этого не обязательно звонить полярникам или в службу поддержки.

Люди чахнут без общения, кажется. Залазят в себя так глубоко, что прочий мир уже до фени. И надо жить, кажется, надо жить полной жизнью. Как призывают все эти транспаранты социальной рекламы.

Мир для людей. Жизнь для людей. Люди для людей. Бог для людей. Все для тебя.

Я взял две бутылки вина и отправился на железнодорожную станцию на окраине города. Приземлившись на лавочке на краю платформы, разбил горлышко первой бутылки об урну и влил в себя немного. Здесь было тихо и пусто. Брошенные составы стояли на дальних путях. Здание станции – двухэтажная сжатая коробка, к которой вплотную подступал лес. В тени высоких хвой было чудесно.

Фокус состоял в том, чтобы вливать в себя вино не донося бутылки до рта, чтоб не порезаться об острые края скола.

Ну и дурак же ты, сказал я себе. Вновь не нашел другого занятия, кроме как пить в одиночестве. Лучше бы встретился с какой-нибудь из подружек.

Да, наверняка было бы лучше, согласился я с собой и закурил.

Чудесные поезда укатывались в сторону багряного солнца.

Подступал вечер. Поезда периодически прибывали, останавливались, укатывались дальше. Приходили и уходили люди. Но чем сильнее сгущался мир, тем меньше их становилось, тем пустее делалась бутылка. Вскоре я вновь остался один. Я решил не возвращаться.

Вытянувшись не снимая ботинок, накрылся курткой, закурил и стал смотреть в небо. Даже сейчас я продолжал думать о всяком дерьме.

Дни проходили как-то быстро и пусто. Я выкуривал две пачки сигарет, постоянно пил, страдал от проблем с желудком, у меня больше месяца не было секса, почти полностью сгнили два зуба, и по-прежнему нет причин для грусти. Я словно жду чего-то, но чего – не понять. Странное затаенное спокойствие преследует меня.

Я нашарил под скамейкой бутылку, допил вино, швырнул посудину в урну. Небо слегка покачивалось. Я думал об иллюзиях, о свободе, жизни, своих подружках и человеческом счастье, спокойствие. Думал о рае для овец, об идиллии, совершенстве и недопустимости утопий. Думал об извечном зле, извечных вопросах, извечном поиске и извечном смысле. Думал о чувствах людей, о всех страданиях, тяготах, боли и счастье, радостях и тепле, что они причиняют друг другу. Драмах человеческих жизней.

Обо всей этой бессмыслице можно было написать хорошую поэму. Можно было написать десятки, сотни, тысячи книг, снять кучу фильмов, и спеть столько песен. Книги, которые я не прочту, фильмы, что не посмотрю, песни, что не услышу. Жизни, что не проживу.

Все эти жизни, о которых я не догадаюсь, если буду проживать. Все эти жизни, прожить которые я не хочу.

Мир загрохотал, меня залило светом. С шипением, остановился поезд. Из вагонов выходили люди, исчезали во тьме. Столько всего, столько всего, и мимо, мимо. Поезд загудел, и тронулся дальше.

Я закурил и попытался уснуть. Кто-то по-прежнему наблюдал за мной.

Он ждал, что я что-нибудь сделаю. И я ждал, что я что-нибудь сделаю.

Может быть.

Я не был уверен, и решил, что все же остался в одиночестве. Наедине с собой, я попытался уснуть.

Кто-то тронул за плечо. В лицо ударил свет.

-С вами все в порядке? – спросил смотритель станции.

-Все отлично.

-Может, пойдешь домой, Джеки?

-Нет. Я хочу поспать здесь.

Смотритель станции не двигался, раздумывая. Фонарик по-прежнему слепил, заставляя щуриться. Если меня выгонят и отсюда – пиздец. Но он смилостивился.

-Спокойной ночи, Джеки.

-И вам того же.

Луч фонаря убрался с моего лица. Смотритель ушел. Я повернулся на бок и закрыл глаза. Потом поднялся, подошел к подступившему лесу и стал отливать.

Перед глазами еще плясали пятна света.

Дата добавления: 2015-12-07