Вместо эпилога

Жизнь моего поколения трагична. Наши предки – отцы и деды – создали великое общество, общество которого никогда и нигде ранее не существовало. Его парадигмой стала забота о, как это сейчас принято говорить, «простом» человеке, которая проявлялась не как нечто абстрактно-идеологическое, лозунговое… Это была конкретная система действий государства. Политическая власть целенаправленно работала над тем, чтобы каждому было предоставлено бесплатное лечение, образование, возможность трудиться. Нравственными законами жизни стали бескорыстие, готовность помочь нуждающимся.

Я родился осенью того 1931 года, когда в родной стране исчезла безработица (была закрыта последняя биржа труда). Я дожил до времени, когда хлеб в столовых стал бесплатным… В 1950-1960 гг. во многих городах ввели бесплатный проезд, многие предприятия обеспечивали работников бесплатным питанием. Люди перестали запирать двери, о решетках на окнах мог думать только сумасшедший. Я, как и многие люди моего и смежных поколений, считал, что моя судьба, мое достоинство неразрывно связаны с народом, его судьбой, его достижениями и неудачами. При этом под народом понималась вся совокупность жителей Союза Советских Социалистических Республик, вне зависимости от этнической принадлежности или религиозно-нравственного мировоззрения.

«Народ», «народность», «польза народа», «служение народу, его интересам», «враг народа» – это слова из политического лексикона моей молодости, и за ними кроется главное, основа общественного бытия или, как принято сейчас говорить, «национальная идея». Можно сказать и так: благо народа являлось единственно бесспорным критерием в оценке любого деяния лица, группы лиц, школы, ВУЗа, больницы, любого ранга чиновника, любой позиции государственного, профсоюзного или иного общественного органа. Что можно противопоставить этому или чем дополнить? Ничем не надо, по-моему…

Труд соединяет – собственность разобщает людей. Труд, как я ощущал в молодости, - это источник коллективизма, коллективного сознания, общей ответственности. Вспоминается пословица: «все, что спрятал – то пропало, все, что отдал – то твое…». В юности эта пословица легла мне на сердце, с ней живу до сих пор. Я никогда не хотел чего-то накопить, но очень любил делиться. В этом кроется и состоит суть социалистического сознания. Отсюда патриотизм – стремление активно служить Отчизне, русскому народу, добрым людям всех краев и окраин.

Отсюда и возвышенная гордость – как вера в то, что самоотверженность приносит исключительный результат, победу в мирских делах, а с самой победой придет любовь близких и уважение общества. Можно сказать и проще: были социалистические идеалы в жизни советского народа, и я был одним из последователей этих идеалов, носителей сознания, что на нас и держится социализм… Но нас, как выяснилось, было меньшинство.

«Разумных эгоистов» было больше, а «неразумных» и вовсе великое множество… Они оказались сильнее социалистически думающих и чувствующих людей. И трудный, но честный путь созидания светлого общежития гордых людей наш народ променял на извилистую и грязную дорогу либерального гражданского общества.

Да, я и люди, похожие на меня, оказались на обочине, причем, что особенно тяжело, без средств к обороне. Нам придется уйти с арены российского общества. Но уйдем мы с гордо поднятой головой, с презрением глядя на тех, кто нажил грязными средствами свое состояние, свой капитал. Они, наверное, сами того не подозревая, являются лишь шелудивыми потомками беспардонного эгоиста и теоретика эгоизма Иеремии Бентама.

Уходит в историческое бытие привычный и близкий мне мир людей, окружающих их предметов и обстоятельств. Пора уходить и мне… Напоследок хочется пробежать мыслью по вехам своей жизни, по делам, что удались, да и другим, которые не заладились, оказавшись выше моего смысла и умений.

С малолетства я жил в среде гуманитарных ценностей, гуманитарного знания, точнее – в системе радостного поиска этих знаний, их накопления и использования. К своему десятилетию в горячие дни конца лета и осени страшного 1941 г. я приближался, читая и перечитывая «Последнего из могикан» Ф. Купера, «Как закалялась сталь» Н. Островского, и зевал, не в силах постигнуть глубинный смысл в действиях хитроумного рыцаря Дон Кихота и его «верного оруженосца».

Первая военная зима – холодная и голодная – с нерегулярными и сокращенными школьными уроками в неотапливаемых классах вспоминается мне, ютившемуся тогда между печной лежанкой и приделанными к ней полатями, в единственном теплом местечке промерзшей квартиры, великой радостью знакомства с романами Джека Лондона. Это были дешевые послеоктябрьские издания на оберточной бумаге формата тетради. Тогда же я познакомился с историческими сочинениями Н.В. Гоголя, читанными им в Смольном институте благородных девиц – о великих переселениях германских племен на земли цивилизованной Империи, о непобедимых скандинавах и о пересиливших их доблесть западных саксах короля Альфреда. В том издании середины XIX в., которое я потом никогда и нигде не сумел больше перечитать, были даже драматические диалоги о защите Лондона, о строительстве сакского флота.

Несколько раз я перечитывал пухлый фолиант «Вселенная и человечество», в одном из очерков которого повествовалось об освоении европейцами других континентов. Особенно меня волновала африканская эпопея европейских путешественников – от Мунго Парка до Ливингстона и Стенли. Сюда следует добавить и великую загадку истоков Нила. Сахарские караваны, берберы и туареги, богатые рынки Томбукту также беспокоили детское сознание и заставляли лихорадочно перелистывать пожелтевшие страницы. Была в моих руках богато изданная со многими иллюстрациями книга о путешествии в Индию знаменитого французского путешественника Тавернье (пересказ в упрощенной форме его дневника). Запомнились яркие описания городов-государств Раджпутов, а также повествования о встрече с йогами, о религиозных обрядах населения Центрального Индостана. Эту книгу я также больше никогда в руках не держал, но многое помню, а многое и использовал в своих лекциях. Можно вспомнить и о полярных плаваниях, об освоении Амазонии, о пересечении Австралии и о многом другом.

Каковы были доступные радости для умного ребенка в моей среде в то время? Хорошее знание карты мира, сведения довольно подробные о великих географических открытиях, элементарные знания об астрономии, палеонтологии. Почти ничего – о физике, химии, медицине. В гуманитарной сфере – Эрнст Ренан «Жизнь Иисуса», философия Льва Толстого, сочинения Сервантеса, Джека Лондона, Гоголя, Лермонтова (который считался тогда выше Пушкина), стихи Некрасова и Надсона, романтические рассказы Горького… Пожалуй, почти всё.

Для незрелого ума ребенка все эти материалы были весьма трудны, и этот умишко решил систематизировать мелькавший перед глазами фактографический материал. Был поставлен вопрос: из какой европейской страны вышло наибольшее число великих путешественников-первопроходцев? Несколько вечеров я трудился и составлял списки по каждому континенту. Оказалось, что больше всего упоминалось выходцев с Британских островов, несколько уступали им по размаху своей деятельности французы. Испанцы, немцы, португальцы значительно отставали от лидеров. Это было мое первое исследование. Его итоги я бережно хранил и сдал в архив – просто выкинуть не смог.

Обращаясь вновь и вновь к памяти о своих детских годах, я невольно прихожу к выводу, что первые послевоенные годы (1945 – 1946 гг.) оказались этапными для развития моей памяти, интеллекта и интересов. К этому времени я прочел и в большей части освоил те книги, что были в нашем доме, у знакомых и даже в небольших фондах детской библиотеки, что на улице Ковалихинской (во дворе двухэтажки, где родился и воспитывался великий писатель Максим Горький). Я искал другие источники знания вокруг себя, но таковых не было. Перечитывал раз за разом любимые книги – «Путешествие на корабле «Бигль» Чарльза Дарвина, «Жизнь животных» Альфреда Брэма (том «Млекопитающие»), толстенький сборник научно-популярных статей «Вселенная и человечество». Им я благодарен за исходную сумму знаний по геологии, палеозоологии, истории географических открытий, которые потом служили мне всю жизнь. Мой детский ум жаждал нового, но как добыть эту новую информацию я не знал. И даже сейчас я точно помню детское чувство гордости за сделанное, понятое и изученное, а также огорчения, даже страдания, из-за того, что продвинуться дальше не умею, не знаю как.

Все, что могла дать мне семья и окружение – она мне дала. Большего на моей стареющей Новой стройке не было. Волевых же качеств, дабы перешагнуть существовавшие здесь границы интеллектуальных возможностей, я в себе не нашел и стал постепенно отодвигаться с уровня далеко продвинутого ребенка на позиции довольно способного, несколько выше среднего уровня школьника-«хорошиста». Вероятно, следует говорить о социализации, то есть поглощении одинокого и своеобразного индивида социальной (в этом случае – школьной) средой.

Впрочем, сохранились не только некоторые (довольно беспорядочные) знания – сохранились навыки: много и охотно читать, логично и образно говорить. Эти мои способности позволили мне оказаться на историко-филологическом факультете университета, завоевать внимание члена-корреспондента АН СССР С.И. Архангельского и некоторых других достойных преподавателей (в их числе Анна Михайловна Кочина – методист и жена известного нижегородского романиста). С.И. Архангельский взял меня в аспирантуру, и это вырвало меня из обыденной социальной среды, из-под пресса нивелирующего коллективного сознания, и некоторые еще не успевшие завянуть детские таланты возродились. Они возродились в силу концентрирующего одиночества, что близко напоминает ситуацию моего военного детства. С.И. Архангельский обнаружил мой небольшой талант и открыл дорогу для реализации какой-то части сложившегося в детстве интеллектуального потенциала. Вечная моя благодарность этому умному и доброжелательному русскому человеку.

С.И. Архангельский мне больше, чем отец. Он дал мне то духовное пространство, которое позволило мне в течение пятидесяти лет жить настоящей, полноценной идейно-творческой жизнью. Без этого я бы не выжил, так же, как в войну – без хлеба. В детстве мне грозила дистрофия, от которой меня спасли домашние. Взрослому грозил бесшабашный русский алкоголизм, защитой от которого стал творческий интерес, потребность в познании.

В июне 1956 г., когда над Васильевским островом Северной Пальмиры сияло яркое солнце, я вошел в прекрасный и почти пустой зал Библиотеки Академии Наук. От стал символом новой, небывалой, вызывающей трепет жизни. Позднее я вступал во многие различные читальни и книгохранилища Москвы и северной столицы, ряда других городов, но первые шаги всегда оставались в уме и сердце как нечто живое и трепетное. Одиннадцать лет я жил с книгами, проникал в потаенные уголки крупных отечественных библиотек, отыскивая на дальних запыленных стеллажах редкие фолианты старинных изданий.

Я бесконечно признателен тем знающим и добрым людям, работавшим в разных помещениях библиотек, которые помогали мне в поисках. Кажется, я порой оправдывал их чрезвычайное доверие. С 1956 по 1967 гг. многое было написано: кандидатская диссертация по Войне Алой и Белой роз (свыше 750 страниц), подготовительные материалы к диссертации, материалы к задуманной, но не состоявшейся докторской диссертации по позднесредневековому английскому городу (около 150 страниц), докторская диссертация по истории еретического движения лоллардов в Англии конца XIV – XV вв. (550 – 600 страниц в разных вариантах).

Кроме того, помогая Н.П. Соколову, я практически подготовил (исправил, дописал и переписал) книгу по истории западноевропейского свободомыслия, вышедшую в издательстве «Мысль» в 1966 г. (чисто авторский текст по мыслителям Италии, Англии, Нидерландов, введение общее и по всем главам, кроме первой – 90 страниц). Отмечу также перевод знаменитого очерка о Ричарде III Томаса Мора (в «Литературных памятниках»[41]), комментарии к этой моровской «истории», введение об исторической достоверности данного текста. Через 25 лет издание было повторено одной из частных издательских групп, возникших на месте развалившихся госструктур Академии Наук. Помимо этого издавались разные статьи по средневековой истории Англии, российскому сектантству, российской философии истории, правда, чисто эскизного характера…

С 1959 г. пытался активно заниматься древней, средневековой и новой историей Африки «к югу от Сахары». Успешно читал спецкурсы, руководил курсовыми и дипломными работами. Одна из таких дипломных работ С.Б. Сенюткина, трансформировалась в кандидатскую диссертацию (о восстании Кабареги и его королевстве Буниоро (северо-запад современной Уганды) в конце XIX в.).

К концу 1960-х гг. два обстоятельства положили предел этому порыву – полная невозможность для рядового провинциала найти не то, что нишу, а хотя бы щель в плотных рядах семитизированной московской элиты, а также – тяжелый кризис в студенческой среде горьковского университета, в первую очередь – родного факультета. С 1968 по 1971 гг. все вращалось вокруг поддержки исторического образования в Alma mater. Из научных дел удалось создать довольно стабильный коллектив под издание «собрания» по истории Англии, написать монографию по экономическому развитию Англии в позднее средневековье, а также отмечу две статьи: применение статистической методики для определения авторства трактата лоллардов «О семи смертных грехах», а также текстологический анализ ранних изданий «Утопии» Т.Мора (первая часть «Золотой книги»), важный для понимания влияния корнуольских событий 1497 г. на моровский текст.

Ни одна из этих работ резонанса в научных кругах не получила. Люди думали о другом – о реальном будущем, которое надвигалось на оцепеневшую в дурной неподвижности страну. Новый подъем творчества случился уже в конце 1980-х – начале 1990-х гг. Он также продолжался лет 10-12 лет, до 2001 г. До моего 70-летия…

В середине 1990-х гг. в моей профессиональной деятельности наступил новый этап. Наступил естественным, точнее социально-естественным путем. Факторы, которые привели к изменениям следующие: операция обоих глаз по поводу глаукомы (ноябрь 1995 г.); завершение текста по древним руссам и славянам, работа над которым продолжалась почти десять лет, а также «preprint» этого исследования в Арзамасе осенью 1995 г.; наконец, переход в Арзамасский пединститут в качестве рядового профессора (1995 г.) после вынужденного ухода с должности завкафедрой Нижегородского педуниверситета.

Воспоминания закончены. Но требуется post scriprum.

В эти «осенние» дни моей жизни в памяти постоянно живут образы людей, с которыми пришлось делить хлеб и соль, в разные отрезки времени. Я многим обязан ректору Арзамасского пединститута Е.П. Титкову, который обеспечил издание более десяти моих научных работ. В сердце моем вот уже четверть века живет восхищение умом и деловой реакцией В.Б. Романовской, заведующей кафедрой юрфака ННГУ, без доброй заботы которой мне пришлось бы гораздо тяжелее в жизни. Хотелось бы выразить еще раз свою глубокую признательность моему московскому покровителю, известному ученому И.Н. Осиновскому. Я по-прежнему ценю дружбу В.М. Меженина, специалиста в области средневековой истории Средиземноморья, взаимная симпатия с которым возникла еще в 1962 г. Мои самые теплые пожелания адресованы моему старому единомышленнику полковнику милиции В.В. Лобазову. Я чту память безвременно ушедшего из жизни коллеги В.В. Коптилина, вместе с которым мы исколесили большую часть родного края в 1960-1970-е гг. Я горжусь успехами моих учеников, ставших деканами двух гуманитарных факультетов Нижнего Новгорода – О.А. Колобова, декана факультета международных отношений ННГУ, и Р.В. Кауркина, декана исторического факультета НГПУ.

Моя память хранит имена еще многих. Всем им моя признательность и искреннее благопожелание.

Послесловие

Евгений Васильевич Кузнецов является выпускником исторического отделения историко-филологического факультета Горьковского госуниверситета. На кафедре всеобщей истории этого ВУЗа он и прошел основные этапы своей карьеры. Своими научными поводырями профессор Кузнецов считает ведущих нижегородских историков старшего поколения: члена-корреспондента АН СССР С.И. Архангельского (1882-1958 гг.), профессора Н.П. Соколова (1890-1978 гг.) и других.

Под влиянием своего первого научного руководителя С.И. Архангельского Е.В. Кузнецов долгое время занимался историей средневековой Англии. Результаты этой работы отразились в кандидатской диссертации (1959 г.) по истории «войны Роз» (1450-1500 гг.), докторской (1973 г.) – о народно-еретическом движении лоллардов. Докторскую монографию «Движение лоллардов в Англии (конец XIV-XV вв.)» можно увидеть в списках книг, рекомендуемых для чтения студентам университетов.

В 1976 г. Е.В. Кузнецов неожиданно для многих меняет профиль работы: он уходит с благополучной кафедры всеобщей истории, где, как говорится, можно работать «без проблем», на слабую по кадрам, плохо сбалансированную организационно кафедру истории СССР своего факультета. За несколько лет профессор Кузнецов реорганизовал учебный процесс и научную работу по проблемам российской истории, подобрал способных молодых людей, тогда студентов, и помог им вырасти в крупных специалистов. Среди них доктора исторических наук В.И. Белоус, В.П. Макарихин, Н.Ф. Филатов… Все они стали заведовать в Нижегородском университете кафедрами отечественного профиля.

Здесь уместно прервать «производственную» линию в биографии и остановиться на «общественном» лице Е.В. Кузнецова. В последние годы его нередко называют последним русским интеллигентом Нижегородского края. Действительно, выросший в русской православной семье, имея в наставниках таких ярких представителей русской интеллигенции, как С.И. Архангельский (до 1917 г. – кадет) и Н.П. Соколов (до 1917 г. – правый эсер), он был плохим коммунистом, хотя формально числился в КПСС 30 лет (1960-1990 гг.). Отсюда – почти постоянное состояние «холодной войны» с партийно-административными инстанциями.

Власть имущие использовали привычные им «воспитательные» средства… Травля усилилась в конце 1970-х – начале 1980-х гг. Ее результатом был перевод Е.В. Кузнецова в Нижегородский пединститут, где он и работал до 1995 г., заведуя одной из первых в СССР кафедрой, которая приняла название «кафедра истории России».

Как заведующий кафедрами отечественной истории – сначала в университете (1976-1984 гг.), потом в педвузе (1984-1995 гг.) – Е.В. Кузнецов участвует в различных проектах по российской истории, главным образом по истории Нижегородского Поволжья. Лучше всего ему удавались проекты, связанные с организацией труда больших групп исследователей, например, по истории Горьковской железной дороги, истории пединститута и др.

Мне, как и многим поколениям студентов, бывших и настоящих, хорошо известно, что Е.В. Кузнецов – глубокий и занимательный лектор, который читает различные курсы по истории России, Западной Европы, Азии и Африки в хронодиапазоне от глубокой древности до XX века включительно. При этом все лекции читаются «без бумажки» по методике, которую Е.В. Кузнецов называет «индукционной импровизацией». Это надо понимать так: опираясь на некоторую сумму фактов, он индукционно строит лекцию, импровизируя ее структурные связи в зависимости от методических задач того дня, когда читается лекция, и с учетом возможностей и настроения аудитории, перед которой приходится выступать. Свои способности «суперлектора» Е.В. Кузнецов объяснить не может, считая их врожденным талантом.

В 1995 г., когда Е.В. Кузнецов еще работал в Нижегородском госпединституте, в Арзамасе увидела свет его главная книга «Этногенез восточных славян». В том же году Евгений Васильевич Кузнецов стал профессором Арзамасского госпединститута, где работает до настоящего времени.

Евгений Титков

доктор исторических наук, профессор,

ректор Арзамасского государственного

педагогического института им. А.П. Гайдара

[1] В 2006 г. вышло в свет третье издание данной работы. – Прим. ред.

[2] См.: Роман-журнал XXI век, 2003, № 5 – 6. – С. 49.

[3] Если окна находились ниже (или почти так) мостовой – называлось подвалом; если окна хоть наполовину возвышались над мостовой и не скрывали солнечного света от жильцов, то говорили о «полуподвале».

[4] Привитого шиповника я давно уже нигде не встречал. Выродился, наверное, а в 1930-е гг. его было много. Это растение являлось ничем иным, как результатом скрещивания местного морозоустойчивого шиповника лугового и привозных кустов роз. Кусты были высотой около метра, на них росли бледно-розовые махровые цветы с запахом розы.

[5] Этот квартал, построенный за государственный счет, был не единственным. Ближе к Средному рынку, вверх по ул. Белинского был еще один, с большим количеством таких же домов.

[6] Теперь там размещаются филологический и финансовый факультеты.

[7] Зал освещался двумя рядами окон.

[8] Несколько позже родился анекдот о неприязненном отношении И.В. Сталина к М. Горькому. Якобы перед этой последней поездкой по Волге вождь пригласил писателя к себе и, выразительно глядя ему в глаза, сказал: «Советский народ вас чтит, как автора романа «Мать», но как вы думаете, не пора ли написать другой роман – «Отец» Я согласен быть прототипом». Смутившийся Горький ответил, что не думал пока о таком романе, но готов попытаться… На что получил в ответ саркастическую реплику: «Попытайтесь-попытайтесь, попытка – не пытка… Правда, Лаврентий Павлович?».

В анекдоте есть одна историческая неувязка: Берия прибыл в Москву намного позже смерти Горького…

[9] Индивидуальный собственник отличался от частного тем, что работал сам или с семьей, без привлечения частным образом посторонних работников.

[10] Летом 2007 года подавляющая часть сенокосных угодий ближайшего к Нижнему Дальнеконстантиновского района осталась невыкошена. Коров на селе становится все меньше, а вот поголовье коз увеличилось многократно.

[11] Эти игры и их разновидности были распространены не только в нашем городе. Например, Владимир Высоцкий в своей «Балладе о детстве» писал:

Сперва играли в «фантики»,

В «пристенок» с крохоборами –

И вот ушли романтики

Из подворотен ворами…

Очевидно, название «пристенок» было более распространено в Москве, тогда как «пулька» – в Горьком.

Подобную игру описывает и Валентин Распутин в известном рассказе «Уроки французского», только вместо гильзы там используется монета.

[12] Кладбище было уничтожено в 1960-е гг. Мрамор был использован на разных строительных объектах.

[13] Иногда семинаристы получали фамилия по качествам ума или характера. Так будущий нижегородский епископ Дамаскин (Дмитрий, сын Семенов) стал Рудневым (где-то ок. 1750 г.). Иногда корень «руда» заменялся на более определенный – появлялись Золотовы, Серебровы… В Н.Новгороде в ХХ в. жили Миловидовы, Светозарские, что служило напоминанием о достоинствах их предков. Семинаристы, в семьях которых были приверженцы иудейской религии или люди, недавно перешедшие в христианство, получали уничижительные фамилии – от рыб (Карпов, Карасев…) или от птиц (Пичугин, Пташкин…). Заметим кстати, что глав татарских семей или семей мишарей (служилых, а не податных) было принято величать Орловыми, Соколовыми и т.п.

[14] Наблюдатели в разное время и по различным поводам отмечали черты портретного сходства между мной в возрасте 45 – 50 лет (1970-е гг.) и вождем большевистской партии в том же возрасте. К.П. Маслов, доцент истфила ГГУ, не раз говаривал мне в те годы: «Вылитый Ильич, только пуха на лысине побольше!». В 1976 г. деканская судьба занесла меня на юг Ардатовского района в селение Каркали, где работала группа студентов факультета. Вылезаю из авто и оказываюсь перед компанией подвыпивших крестьян, разделывающих телку. Мужики смотрят на меня, и один из них произносит: «Вот и Ленин приехал!...»

[15] Ныне это здание №2 Нижегородского педуниверситета.

[16] Письменные работы я выполнил хуже других, но устные ответы были лидерскими, и комиссия решила не лишать меня отличной оценки по математике за неряшливо выполненный чертеж.

[17] Виктор Пасманик так и не сумел получить полное историческое образование, но зато он закончил заочное отделение Московской консерватории по классу фортепиано, а затем работал концертмейстером на различных площадках нашего города.

[18] Молва связывает точность баланса доходов и расходов с именем сталинского министра финансов Зверева. Его формула: стоимость произведенных товаров должна мало отличаться от суммы выплаченных денег – была при Хрущеве заменена чисто рыночной – деньги ищут товар.

[19] Более подробно о деятельности С.И. Архангельского и его коллег см.: Выдающиеся ученые. – ВВКИ, 1988. – С. 23-40 и др. Там же приводится библиография других изданий.

[20] Среди проблемных специализаций были такие: «Западноевропейский город в античности, средневековье и эпоху нового времени», «Страны Средиземноморья в средние века и новое время», «Религиозное свободомыслие в эпоху Возрождения и раннебуржуазного общества», «Нижний Новгород и Нижегородский край в истории России», «История тропической Африки», «Этногенез русского народа»… Предполагался гибкий подход к учебным планам специализаций: их следовало корректировать с учетом кадровой обстановки на ИФФ.

[21] Парижский монастырь Святого Мавра являлся в XVII в. крупным научным центром, а его монахи проявили себя как глоссаторы и публикаторы древних текстов – преимущественно латинских и греческих

[22] Исторически более точно будет сказать так: после бурного административно-чекистского натиска на церковь, преимущественно православную, начала 1920-х гг., что организовал В.И. Ленин и некоторых послаблений периода НЭП (середина 1920-х гг.), с 1929 г. начинается новый, поддержанный госорганами этап решительного искоренения церкви в СССР. Вожаки атеистов обещали покончить с религиозностью народа за десять лет.

[23] Известно, что на банкете Сталина и Сергия (Старгородского), будущего патриарха, в сентябре 1943 г. Сталин лично проводил Сергия в его автомашину, поддерживая старца, как то было положено дьякону. Якобы вождь сказал Сергию слова: «Я сделал все, что мог…».

[24] Мне известен такой случай: в 1970-е гг. один технический работник общества «Знания» в г. Москва был уволен лишь за то, что осмелился спросить у одного известного академика его академический диплом. Ученых степеней академик не имел.

[25] Трехнедельная практика 14 -15 студентов в этот город оплачивалась из бюджетных средств.

[26] С.И. Архангельский был противником «вечной» специализации. За четыре студенческих года я написал четыре курсовые работы на совершенно разные темы: об аббате Сугерии (Франция, XII в.), о становлении национальной культуры в Англии XVII в., о законодательстве англосаксонских королей (VIII – XI вв.) и об экономических предпосылках английской революции XVII в.

[27] Парламентские клерки с конца XIII до начала XV вв. оформляли статуты на французском (точнее на старофранцузском, таком, какой он сохранялся в Англии со времен Вильгельма Завоевателя) языке. Текст был переведен на английский в конце XVIII - начале XIX вв. и изобиловал архаизмами. Обе редакции, английская и французская, перемежались цитатами на латинском языке.

[28] Официальное название – “Victoria History of the English countries and cities”.

[29] Оторванность от внутренней жизни факультета не означала полного отвлечения от общественных забот. По настоянию деканата, как успешный аспирант, я вступил в компартию, хотя сам процесс приобщения к КПСС прошел весьма трудно: комсомольцы, дававшие первоначальную рекомендацию, «били» меня за неудачную, точнее ненужную, с их точки зрения, англо-феодальную диссертацию (XV в., Война роз). Старшие партийные товарищи сурово требовали более тесного приобщения к интернациональным ценностям, более последовательного выступления против «нижегородско-мещанского патриотизма». Я даже выполнял партийные поручения: был редактором на общественных началах еженедельной университетской газеты (декабрь 1959 – январь 1961 гг.).

[30] Сделаю оговорку: в 1970-е гг. я не только общался, но и участвовал в некоторых праводиссидентских изданиях, но оцениваю эти контакты негативно. Убаюканное высшими церковными иерархами, движение правых диссидентов политически «засыпало», как сказать на моих глазах.

[31] В.Т. Илларионов был вынужден уйти с факультета, на котором он был вторым деканом, едва достигнув пенсионного возраста – в 1960-м году.

[32] Донос написал В.Г. Бабаев, человек, которому вместе с Н.П. Соколовым я помог устроиться на кафедру, отдал свои книги, а вместе с ними и уже разработанный курс по Истории западных и южных славян.

[33] В.И. Марковин – уроженец Дагестана, имеющий итальянские корни. Смолоду он вел археологическую работу на Северном Кавказе. По его рассказам, он уехал в Москву, спасаясь от кровной мести. Но через много лет, уже в столице, он был сбит неизвестным автомобилем на пороге своего дома и чудом остался жив, благодаря неустанному уходу своей жены-казачки. Он был дружен с Расулом Гамзатовым, помогал ему оценивать антикварные вещи в горных аулах, писал популярные справочники по истории и культуре Дагестана и Ичкерии.

[34] Мною была написана большая часть текста брошюры «Я люблю мой истфак…», последнюю часть о своей работе написал декан О.А. Колобов. Он же редактировал и основную часть работы. Некоторую помощь в подготовке текста оказала Н.Н. Толстова. Работа была издана в 1997 г. к 50-летию факультета.

[35] Надо отметить особую роль инженера факультета М.П. Шустова в развитии материальной базы истфака ГГУ. Впоследствие Михаил Парфенович Шустов стал видным специалистом по русской литературе XIX – XX вв. и фольклору, доктором наук. В настоящее время успешно работает в ННГУ.

[36] Отметим, что это произошло раньше, чем подобное разделение на истфаке Нижегородского госуниверситета.

[37] Возглавляемую им ранее кафедру всеобщей истории принял защитивший к тому времени докторскую диссертацию в Ленинградском университете В.М. Строгецкий.

[38] Все кафедры кроме последней существуют до настоящего времени.

[39] К сожалению, работа В.В. Сарычева не получила продолжения, поскольку исследователь безвременно ушел из жизни не достигнув рубежа 50-ти лет.

[40] Мой отец, Василий Андреевич, ушел на пенсию в середине 1960-х гг., имея трудовой стаж свыше 60-ти лет.

[41] «Литературные памятники» – популярная книжная серия, издававшаяся АН СССР.

Дата добавления: 2015-12-07