Н1Ш Щ И |Ц Щ Mi,К 35 страница

— Анатолий Евгеньевич, пора.

— Да, пора.

* * *

Я перекрестил его — спящего — и вышел. Шел к себе и одна мысль была во мне: «Пусть он победит сегодня! Я очень хочу этого! Я давно так не хотел победы моего спорт­смена! »

И наш последний сеанс. Последние слова и последние аккорды нашей музыки. Сегодня он — в кресле. Глаза закрыты. Я смотрю на часы и говорю:

— Анатолий Евгеньевич, пора!

Проклятие профессии

Поражение

Он медленно открывает глаза и... продолжает сидеть. И смотрит куда-то вдаль, а я молчу и не могу оторвать от его глаз своих. Совсем не то ожидал я увидеть в них сегод­ня. Но было другое — не отблеск его железной воли и концентрация, а совсем другое — что-то глубоко личное, человечное.

Я сажусь в первый ряд, смотрю на него и криком в мое сознание врываются слова: «Любите нас! Любите всех нас, добывающих свой хлеб в бою, вдали от родного дома!»

* * *

Когда я слышу: «В жизни надо все познать!*, у меня в ответ на это готово категорическое «нет!» Есть столько в жизни такого, чего я не хотел бы больше познавать, а многое из того, что познано, забыть бы навсегда как кош­марный сон.

Я не хочу больше знать поражения, быть с ним лицом

к лицу!

* * *

Почему я так тяжело пережил это поражение? (долгое «закрытие» только началось, и у меня должно хватить времени досказать все то, что не успел в своих ежеднев­ных записях, в своем дневнике).

Нет, поражение не было неожиданным для меня, а значит не сам результат тому причиной. А что же? Удар по самолюбию и самооценке? Тоже — нет. Я знаю, что делал все, что мог и решил все основные задачи, кото­рые ставили передо мной мой спортсмен и ситуации в матче. Что же касается самолюбия, то оценки других людей давно мало волнуют меня. Главное для меня — не разочаровать, не обидеть, не огорчить нескольких людей на Земле и в земле.

...Почему же?

В памяти проносится все, чего уже не забыть: наши кроссы, сеансы, беседы, секунды прощания перед нача­лом партии, — все пережито вместе! А может быть, слиш­ком близким человеком стал твой спортсмен для тебя, как было не раз?

«Нет, — подумав, отвечаю я себе, — не поэтому».

А что же?.. Пожалуй, я впервые так угнетен случив­шимся. И, кажется, приходит ответ — потому что впер­вые так близко (буквально в упор) я разглядел великую человеческую трагедию — поражение, и не просто пора­жение, а поражение чемпиона! Впервые Анатолий Карлов проиграл не Каспарову!

Я помню, как тяжело переживал он свое поражение в их втором матче, как не быстро он примирился с тем, что в мире есть еще один (!) человек, который занял столь же высокое место в мировой классификации, как и он. Их стало двое, и со временем он смирился с этим. И помогло ему смириться понимание того, что сохранялось исключи­тельное положение этих двоих в мире шахмат. Они шли вдвоем, явно впереди всех остальных, по той дороге.

И вот новый удар судьбы, вероятно, даже более тя­желый, чем предыдущий. Может быть только сегодня, впервые за последние двадцать лет, Анатолий Карпов ог­лянулся назад и увидел, что все изменилось, и целая толпа тех, от кого он был всегда далеко и кого всегда побеждал, настигает его. Было ощущение, что судьба мстит человеку за его... победы, данные ему ей же. «Я тебя породил, я тебя и убью», — слышу я слова Тараса Бульбы к своему сыну.

А не долги ли свои таким образом платит человек за подарки судьбы, за тот самый фарт, на который он молит­ся всегда, когда в самом себе до конца не уверен. И теперь судьба мстит за поражения всех тех, кто так же страдал, как он сегодня. А если так, то не грех ли — любая победа человека над другим человеком? И не следует ли заду­маться всем тем, кто благословляет других на этот путь к победе, поводырям слепых, выводящим их на ту дорогу и обещающим им, что они никогда ни о чем не пожалеют в конце своего пути? И мне — в том числе! Не ждет ли и нас в конце нашего пути то же самое — месть провидения? Месть за обман!

«Обманутые!» Это слово услышал я от своего товари­ща по команде, хорошего боксера Анатолия Чукова, ког­да мы встретились спустя много лет. Он успел за это время уйти из бокса и из спорта вообще, на общих основаниях

.

Проклятие профессии

Поражение

(то есть без чьей-либо помощи) поступить и окончить ме­дицинский институт, стать известным хирургом, то есть сам прошел еще один круг жизненного ада — а как иначе определить поиск человеком своего места на Земле? Это была его плата за свои победы. Может быть — не самая большая плата, и удалось ему это, потому что он нашел в себе силы вовремя сделать «шаг назад». Его уход из бокса был неожиданным для всех, он мог еще успешно высту­пать лет пять, не меньше.

— Тебе не кажется, что мы все — обманутые? — ска­
зал он мне на прощание.

И снова я увидел ту дорогу, и иначе, другими глазами посмотрел на всех «наших», кого мы любим, как любим спорт, и... обманываем?

— Но я не жалею. Не чувствую себя обделенным в ]
жизни, — сказал мне Виктор Корчной, и надеюсь, что и
Анатолий Карпов ответит так же.

«Но есть ведь и те, кто замыкает эту колонну?» — опять не дают мне побыть одному, но я уже привык к моим мстителям и всегда готов к их вторжению в мои разборки с самим собой. И так же привык к тому, что появляются они всегда в свое время, когда я, выстраивая свою очередную концепцию, хочу что-нибудь выгадать и обмануть себя. И сейчас я вынужден вновь согласиться. Да, те, кого гроссмейстер Полугаевский называет ненор­мальными, а гроссмейстер Карпов сумасшедшими — и есть обманутые! Их заманили на эту дорогу, а они (их орга­низм) не выдержали ее невзгод, тех же нагрузок (даже — не поражений), вовремя не ушли, успев полюбить свое дело навсегда, и другой дороги для них в жизни уже нет.

■

* * *

Все-таки хочу до конца додумать, может быть — до сути, ту свою гипотезу о поражении и окончательном раз­вале личности, чего, признаться, боюсь и пока, как и Лев Полугаевский, стараюсь делать все, чтобы этого не допус­тить как можно дольше.

«Последний бастион» — вот что хотел бы я знать! Что в нашей личности рушится (или разваливается) послед-

ним? Что является основой всего остального, из чего со­стоит личность человека? Вот что надо определить и вот что надо создавать человеку с раннего детства и по воз­можности сохранять, укреплять и оберегать потом в тече­ние всей жизни как самое ценное в себе — до самого сво­его финиша!

И это (пока не знаю что, но чувствую, что оно — основа всего) совершенно не зависит ни от других людей, ни от сопутствующих жизни обстоятельств, и ни от того, что за­ложено в человеке природой. Оно формируется в человеке им самим, и знает об этом только он, и только он понимает истинную его ценность. С мыслями об этом человек засы­пает и просыпается, не расставаясь с ними и во сне.

Это то (мысль отыскала тропинку к нужному ответу), что человек думает о себе сам, как оценивает самого себя как личность!

Сейчас я вынужден обратиться к помощи науки и ис­пользовать суховатый, но точный по содержанию термин — самооценка! Именно на нее, как на свою главную опору, опирается (я вновь сознательно допускаю тавтологию — да, «опирается на опору») все другое в личности человека! Что бы ни происходило с человеком и кем бы он ни был, он всегда хочет уважать себя, быть о себе высокого мнения! Сам — о себе!

Вы скажете:

— Масса людей о себе высокого мнения, хотя это мне­
ние не имеет основания.

— Это совсем другое, — отвечу я вам. Это придуман­
ный, искусственный «образ», тоже форма психологичес­
кой защиты тех, кто проиграл свое сражение и сейчас за­
ботится об одном: чтобы это не зафиксировали другие.

А истинная самооценка — это иное. Это то, что нараба­тывает человек с младенчества, постоянно умоляя своим взглядом маму и папу говорить ему ласковые и добрые слова. И это первые моменты, улучшающие его каждо­дневное состояние, мнение о первых днях и месяцах его жизни и — о себе самом!

А затем в играх, когда он изображает себя мамой или папой, а позже — Наполеоном или Пеле, он снова — пусть

Проклятие профессии

Поражение

в иллюзорном мире — наращивает свою самооценку. И позлее, уже в настоящих сражениях, неважно где — во дворе, в школе, в пионерлагере — бьется за то же самое ежедневно и ежечасно! Победы — настоящие, а не приду­манные — нужны ему теперь! И часто он и путь избирает именно тот, где повысить свою самооценку больше шан­сов. Как Анатолий Карпов, избравший шахматы. В один­надцать лет он имел сильный первый разряд, и где еще он так часто слышал бы слово «молодец!»? Нигде, разве что от отца.

Самооценка «бродит» в человеке по каждой клетке его организма, и по всем закоулкам его сознания и под­сознания.

Данный феномен имеет свое положительное значение. Оно в том, что человек всегда активен, готов много рабо­тать и совершенствоваться в своей профессии. Но негатив имеет место тоже. Он — в том, что человек, все более погружаясь в доминанту собственной самооценки, приоб­ретает ряд личностных особенностей, таких как рани­мость, болезненное отношение к любому мнению о себе, несовпадающему с желаемым, неспособность посмотреть на себя с нужной долей критичности.

Столь беспокойная жизнь ждет каждого, кто ставит перед собой обязательную цель сформировать как можно более высокую самооценку, кто хочет быть в жизни побе­дителем! Мы все, работающие с человеком, явно недооце­ниваем то, что всегда скрывалось и скрывается им от чу­жих глаз. Недооцениваем, может быть, оттого, что не зна­ли и не знаем сейчас, как подступиться к этой тайне жизни внутреннего мира человека. На примере Анатолия Карпо­ва я вижу, что самооценка является на сегодняшний день главной ценностью жизни его личности (и, кстати, глав­ным оружием в борьбе с его сущностью, его «последним (!) бастионом»). Она — его самооценка — столь могуча, что отдельные поражения, и даже такие, как в матчах с Кас-паровым, были способны лишь потрясти его личность, но не разрушить ее! Самооценка лежит в основе его уверенно­сти по отношению к любым стоящим перед ним задачам, а также ко всем окружающим его людям — родным, друзь-

ям, конкурентам. Вот почему каждая неудача пережива­ется таким человеком как сильнейший удар по его само­оценке и уверенности, по стабильности его положения в окружающем мире. Вот почему так неистово стремится он всегда к реваншу!

Только что он выиграл турнир в Мадриде. Представ­ляю, с каким упорством он вел борьбу и, выиграв пять стартовых партий (пять из пяти!), восстанавливал свою самооценку. И как облегченно вздохнул, став прежним в своих собственных глазах, снова нужным самому себе!

Мы всегда оцениваем не то, что должно оцениваться в первую очередь. Допустим, ребенок не обиделся на нас за критику (это только его эмоциональная оценка того, что случилось с ним, это только его переживание). А главное в другом — у него снизилась самооценка! Каж­дая наша нужная и ненужная критика — это всегда удар по его еще не окрепшей самооценке. Как же мы вредим своим детям и своим ученикам! А может быть, вредили еще раньше, когда свой умоляющий взгляд еще не уме­ющего говорить ребенка (первые просьбы) натыкался на сердитый взгляд усталой матери или окрик отца? Не тог­да ли еще были посеяны семена отрицательной мотива­ции — в форме боязни заплакать, внутреннего неосоз­нанного неудовлетворения, потухшей улыбки и любой другой эмоции радости.

А многим ли от этого ребенка отличается взрослый человек? Передо мной «Советский спорт» от 22 мая 1992 года. Интервью с хоккеистом сборной страны Ни­колаем Борщевским, и почти в каждом своем ответе он касается переживаний, связанных с его самооценкой (так не опора ли это?):

«Требуется как минимум характер, чтобы не разуве­риться в собственных силах, не махнуть на себя рукой. Приличных игроков немало на этом сломалось... Когда тебе вместо совета дельного такого наорут (это об игре сборной на чемпионате мира), что уши в трубочку сво­рачиваются... В "Спартаке" избавился от одного из са­мых назойливых комплексов — боязни ошибиться. В "Динамо" подленькая эта, трусливая мыслишка засела

Проклятие профессии

Поражение

в подсознание глубоко. Сейчас мол, не дай Бог ошибусь, и поминай как звали основу, на скамейку враз опреде­лят... Что толку, если подойдут ко мне и станут кричать во все горло. Я и сам знаю, где ошибся, и самому от этого тошно. От криков грубых только лишний раз ман­дражировать начинаешь».

Сколько раз я слышал от спортсменов эти слова: «Те­ряю уверенность». А она не сама по себе уменьшается. Она — зеркало самооценки и ее производная, а снижен­ная самооценка отражается на том, что спортсмен называ­ет уверенностью, проявляясь, например, в недооценке себя и, наоборот, в переоценке соперника и трудности стоящей перед ним задачи.

Да, Карпов прав, нужны мощные внутренние силы со­противления, а искать и находить их человек должен в основном сам. Помочь ему в этом практически невозмож­но. И герой — тот, кто после заниженных оценок, полу­ченных от родителей и школьных учителей, и всех пере­живаний, пришедшихся на его долю, все равно смог (!) подняться в своей самооценке! Кто заслужил своим тру­дом право на казалось бы совсем обычные слова: «Я верю в себя!»

Я готов преклоняться перед таким человеком!

Я посмотрел на сцену, куда пригласили участников утихшего сражения, и вгляделся в лицо «нашего шефа». Он хорошо держался, только глаза были совсем другие. И тут же я выругал себя — о чем пишу, когда думать надо совсем о другом. Б три часа ночи отходит поезд, нам еще предстоит (сразу после банкета) собрание груп­пы, и надо быть готовым выслушать кое-что от других и ответить им, если будет необходимость. А еще важнее другое — что сказать на прощание Анатолию Евгенье­вичу? Прощание ли это навсегда? Все может быть. И, кто знает, не исключено, что наша группа доживает свои последние часы. Станиславский утверждал, что любой театр умирает каждые пять лет. Жену, как уверяет один американский психолог, необходимо менять через семь лет. Тренер (как я установил) способен с одним и тем же коллективом людей удачно работать не более трех лет»

точнее, двух с половиной.— все начинает рушиться в последние полгода. Так что у нас еще есть запас време­ни, хотя сейчас (и с этим согласился сидящий со мной рядом Михаил Яковлевич) нам лучше быстрее разъе­хаться.

Что же вижу я в эти минуты в глазах своего спортсме­на? Нет — не страдание, а скорее — растерянность, недо­умение и вопрос, и кто-то должен ответить на него. Веро­ятно я, как самый старший по возрасту. Но что сегодня я могу ответить? Что сказать на прощание?

Да, и этот матч дал мне многое для анализа. Нечто новое для себя я разглядел совсем близко. Похожее я пережил уже однажды, когда начал работать в медици­не и так же вблизи видел людей, отчаянно сопротивляв­шихся смертельным болезням, но одного желания жить было недостаточно. Какой хрупкой является человечес­кая жизнь, и какое, оказывается, обычное дело — уход из нее. Правда, здесь, в спорте, я видел нечто другое. Удары судьбы обрушивались не на организм, а на лич­ность. Я видел, как эти удары сотрясали личность вели­кого чемпиона, человека, привыкшего к другому — к победе и славе, и потому заставляли его истинно стра­дать после каждого из них.

Что же отвечу я на вопрос, словно застывший сейчас в его глазах?

Слову «конец» не должно быть места в лексиконе пси­холога, как и слову «согласие». Спортсмен может многое простить своему психологу, но не это. Психолог всегда должен быть в оппозиции ко всему, что не зовет к сопро­тивлению! К сопротивлению неудаче! Только это спорт­смен должен находить в глазах тех, кто готов быть с ним рядом и в такую тяжелую минуту! Пусть впереди расстава­ние, и даже — навсегда, но в прощальном взгляде должно быть то же, что было всегда: «Я в тебя верю!»

Помнишь, ты всегда с этих слов начинал свою работу с человеком?

Я в тебя верю!

Это твой пароль! Первый пароль! Первый и последний! Последний?

Проклятие профессии

Поражение

■

Все сидели в напряженных позах, опустив головы. Ждали обвинений, выяснения отношений, и может быть — приговора.

Но ничего этого не было. Был монолог одного чело­века и моя короткая ответная фраза в конце, я не гото­вил ее — клянусь, она выплеснулась сама — захотелось сказать ему именно эти слова.

Он оглядел всех нас, рассевшихся по углам, и начал:

— Не будем ничего обсуждать. Все ясно и так. Во всем,
что случилось, виноват только один человек, и этот чело­
век уже наказан. Я играл плохо и виню только себя. Сей­
час впервые мне дано время подумать и на все это посмот­
реть со стороны.

Возникла пауза, и я сразу поднял глаза и увидел, что он опустил голову и размышлял. Все сейчас смотрели на него. И ждали. Все понимали, что сказано не все. Не ска­зано одинаково важное для всех. И ждали.

Время шло, и я посмотрел на часы. Было ровно два, и нас с тренером ожидало такси. Я поднял голову — он смотрел на меня и кивнул, дал понять, что все помнит. И продолжил:

— Всем нам дано время подумать. Рудольф Максимо­
вич, мы хорошо работали в Марокко, но, вероятно, две
недели — это мало. Миша, мы, конечно, провалили чер­
ный цвет, да и белыми ничем не озадачили их. Так что
работать надо иначе.

И опять сделал паузу и опустил голову, но на секунду.

— Ну и я, конечно, должен пересмотреть многое в сво­
ей жизни, и я постараюсь это сделать. Повторяю, время у
нас есть.

Он оглядел всех нас. И в этот момент у меня вырва­лись эти слова:

— Анатолий Евгеньевич, мы все благодарны Вам за
полную отдачу. Вы великий боец!

Ночной поезд, совершенно пустой и оттого легкий, трясет нас, двоих из команды Карпова, в эту предпразд-

ничную ночь на пути из Линареса в Мадрид, к нашему самолету.

Михаил Яковлевич спит. Я бы рад был присоединить­ся к нему, но знаю, что не уснуть в таком состоянии, в каком нахожусь сейчас. Потому и не пытаюсь, а вынимаю пухлую папку, набитую исписанными листами, и вчиты­ваюсь в них. И снова ощущение, что я на перепутье, как и тогда в Лионе, но смотрю вперед другими глазами и теперь, после этого матча, лучше вижу что ждет путника на каждой из дорог.

«По первой пойдешь...* Это и есть та, которую имено­вал я «шагом назад», и которая все чаще манила меня в последние годы обещанием спокойной жизни. Еще ее мож­но назвать «дорогой протеста» — протеста личности, оза­боченной в первую очередь не будущей победой, а пробле­мой самосохранения своего организма, и ради ее решения готовой этой победой пожертвовать. По этой дороге идут все те, кто оказался способным своевременно сделать шаг назад и сделать его сознательно. Это тоже победа личнос­ти, но не героя!

«По второй пойдешь...» Что же будет с тобой, если и дальше пойдешь ты по этой дороге? Что стало с теми бе­зумцами, бежавшими кросс в новогоднюю ночь 1991 года, когда я долго смотрел им вслед и желал им победы? При­шла ли она к ним?

Эту дорогу можно тоже определить как «дорогу проте­ста», но совсем иного по своей сути — протеста личности против слабости и здравого расчета, против измены своей мечте и высшей цели. «Дорогой любви» — и так можно назвать ее, — к тому, что любишь, и без чего жизни себе не представляешь!

Но здесь — и об этом нельзя умолчать — путника мо­жет ожидать расплата за все то, что не учел он в момент выбора данного пути, не рассчитав данных ему природой сил, того же таланта. И где-то в середине пути может про­изойти непоправимое — «протест организма» против той жизни, которую навязала ему его личность. Вехи «проте­ста» известны: невроз — психоз — и та «ненормальность», о которой упоминалось на этих страницах не раз.

17 Р. Загайнов

Проклятие профессии

Сегодня Анатолий Карпов дал нам понять, что он — тот же и изменяться не собирается. И шага назад не будет, а будут только раздумья в пути.

Он не спросил нас прямо — хотим ли мы идти с ним вместе по этой дороге, готовы ли дать ему сегодня ответ? Но если не хотим или не готовы (и это он дал нам понять), он продолжает свой путь. Один. Без нас.

Что же отвечу я ему на его предложение? Что чувствую я сейчас и о чем думаю? Почему стою я на том же перепу­тье, но без тяжелого чувства необходимости жизненного выбора? Почему думаю не о будущем, не* о том, что ждет меня впереди, а совсем о другом, о том, что мешает мне в настоящем, что мешало мне в этом матче?

Я вновь склоняюсь над своим дневником, и вновь ожи­вает все пережитое здесь. Но другие вопросы, не те, что в Лионе, задаю себе сейчас: «Прав ли я был и как мог так ошибиться? Когда же закончится путь моих ошибок, мое­го несовершенства?»

Если совершенствование — цель человеческой жизни, сколько же мне еще предстоит пройти, чтобы увидеть ко­нец этой дороги? Я бы хотел пройти ее до конца.

Линарес, 1992

■ ■ ■

■

..■■

: с ■

■ ■

В контракте было оговорено, что основных тайн нашей со­вместной работы разглашать я не вправе. Вот почему в пред­ставленном на этих страницах материале есть только то, что можно отнести к «неосновным тайнам», раскрытие которых, я полагаю, не принесет ущерба спортсмену.

¹

(вечер)

Эти минуты!.. Воздух пронизан на­пряжением, и ощущаешь кожей этот мир, сейчас иной.

Разминка закончена, и мы — у входа на главный корт. Стоим рядом и слуша­ем, как беснуется зал. Почему-то задержка, так не нуж­ная ивм сейчас.

Вдруг он спрашивает:

— Так что я делаю с волнением?

— Контролируешь! — нахожу я лучший (так считаю
сейчас) ответ.

...Наконец-то! Но впереди еще пятьдесят метров. Даже проходы забиты людьми. Полицейский, охраняющий нас, расталкивает людей — они мешают, расступаются неохотно.

Прощаемся взглядом. Он идет к своей скамейке, а я — на свое место, в двух метрах от нее.

■

.

(вечер)

Самолет кружил и кружил над го­родом — Стокгольм не хотел принимать нас.

— Плохая примета? — спрашивает он.

— Наоборот — Швеция боится твоего
прибытия.

— У Вас на все есть ответ.

— Как и у тебя в твоем деле — в теннисе.

(утро)

Президент клуба, провожая меня, говорит:

мая

— У него сейчас спад в результатах. Но причина не в теннисе. Я чувствую — что-то с ним сейчас происходит: как-то он нерадостно живет. Опустошен и... неспоко-

Проклятие профессии

Покаяние

ен. В чем дело — я так и не разобрался. Но если он выиграет у Эдберга на его родине, это всколыхнет его и... успокоит. Но имейте в виду — для этого придется сделать невозможное. Вы были в Стокгольме в кх теннисном Паласе?

— Нет.

— Ну вот — увидите!

(вечер)

...Вот мы и остались вдвоем, против всех.

Я неотрывно смотрел ему в лицо, ожидая его последнего взгляда и боясь пропустить его.

Он владел собой, и это было самое главное! Все делал не спеша и четко. Вытер руки, лицо, выбрал ракетку, вздохнул...

Я смотрел ему вслед и шептал:

— Я с тобой! Я с тобой как никогда! Я люблю тебя и
восхищаюсь тобой! Дай, Бог, чтобы ничто не помешало
тебе сегодня!

И началось! Сплошной рев и редкие секунды тишины на подаче Эдберга. Никто не скрывал здесь своих мыслей и чувств: победить сегодня должен Стефан Эдберг! Другое не имело права на существование в этом зале, в этом горо­де, на этой земле!

Я затаился. Затаил в себе иную мысль, совсем дру­гое желание, другую мечту. Затаился надолго, быть мо­жет на все пять часов. Приготовился прожить вместе со своим спортсменом каждую секунду этой битвы, каждую подачу и каждый ее прием, а также каждую его мысль и каждое переживание.

...Эдберг начал как Бог! Он буквально летал по корту, все и везде успевал. «Как с ним вообще можно бороться?» — не раз мелькала эта мысль в моем воспаленном мозгу.

А губы мои шептали:

— Ничего. Это только начало, и мы знали, что таким
оно и будет. Выдержать! Заставить его трудиться, и он нач­
нет уставать. Как и было задумано!

И Эдберг словно слышал меня и не радовался ни одно­му своему хорошему удару. Оба они лучше всех других знали, что смешно радоваться этим первым удачам. Все решится потом — на третьем или четвертом, а то и пятом часе игры. Смешное слово — игра, если говорить о том, что происходило сейчас здесь. Какое напряжение было в их лицах, глазах! И ни одной эмоции в первом сете не удалось вырваться из этого напряжения на свободу!

То же и не один раз видел я в тех видах спорта, где действо совершают двое, один на один. Два равных и ве­ликих мастера проводят первый раунд в боксе, первый период в борьбе, дебют в шахматной партии — как биоро­боты. Они точны и экономны в движениях и внешне бес­страстны, а там внутри совершается работа могучего ин­теллекта, который руководит заложенной в «компьютер» программой и тщательно оценивает процесс ее воплоще­ния в жизнь. Каждую деталь.

Дата добавления: 2015-12-07