Читайте также:
|
Карл Шмитт (1888—1985) принадлежит к числу влиятельных политических мыслителей и юристов XX столетия. Одновременно он известен как один из самых спорных авторов современной эпохи.
Политическая биография К. Шмитта до сих пор остается загадочной: католик по вероисповеданию и «сторонник царства» по политическим убеждениям, главный советник правительственного кабинета Папена фон Шляй-гера в период заката Веймарской республики, мыслитель, «бесконечно духовное» превосходство которого, по мнению некоторых современников, ощущал Гитлер.
Все творчество Шмитта можно поделить на четыре периода: 1) 1910—1919 гг. — критика правового позитивизма и политического романтизма; 2) 1919—1927 гг. — разработка теории сильной власти и учения о совершенном государстве; 3) 1927—1936 гг. — создание учения о «политическом», инициировавшее в научных кругах широко
известную дискуссию о характере политической власти; 4) 1936— 1978 гг. — находясь в скрытой оппозиции к нацистскому режиму, он тем не менее продолжает разрабатывать теорию сильной власти и сильного государства, становится известен как автор геополитической «теории великого пространства», а чуть позже — как инициатор дискуссии о характере развития государств в индустриальную эпоху.
Одними из первых работ К. Шмитта были «Закон и суждение» (1912), «Ценность государства и роль каждого» (1914). В них содержалась критика государственно-правового позитивизма, который демонстрировал негативное отношение к государству, используя типичную посылку либерального позитивизма о приоритете естественной свободы человека перед любыми институтами власти и государства. Либеральному позитивизму Шмитт пытается научно противопоставить теорию сильной власти и государства, без которых не может быть ни сильной и защищенной личности, ни подлинных гражданских прав и свобод.
С этих же позиций он углубляется в категориальный спор с нормативизмом о сути закона и нормы в своей следующей работе «Закон и суждение». Здесь же он подчеркивает, что нельзя отделить теорию от правовой практики, сложившейся на Европейском континенте, и говорит о двух принципиально отличных правовых системах: англосаксонской и континентальноевропейской. Исходя из этого, он полагает, что любые попытки на практике ввести в Европе (например, Германии) правовой англосаксонский нормативизм обречены на провал, так как сложившиеся здесь представления о норме и праве противоречат англосаксонским.
Логическим развитием правового подхода Шмитта стала его концепция децизионизма. Децизионизм Шмитта — это прежде всего теория и технология государственной влас ти. Происхождение термина довольно просто: в немецком языке есть юридический термин «dezisiv» — прилагательное, означающее принятие «окончательного, не подлежа-
щего дальнейшему обсуждению и пересмотру» решения по тому или иному вопросу. От него Шмитт и образовал название одной из основных категорий своей теории власти — «Dezision», означающее весь комплекс реалий, связанных с принятием окончательного политического решения по важнейшими насущным государственным вопросам, затрагивающим интересы значительной части общества (в круг таких реалий входят: решительность, политическая воля, конкретная личная ответственность принимающего решение). По мнению Шмитта, понятие «децизион» характеризует состояние окончательного завершения дискуссий и баталий в политических кругах по вопросу, по которому сувереном принято решение.
В условиях острейшего кризиса, когда государственная власть крайне слаба и не способна быстро и адекватно реагировать на происходящее (именно такое положение сложилось в Германии перед и после революции 1918 г.), такая теория сильной власти, способной к принятию и проведению политических решений, была крайне необходима. Выработка концепции правового «децизионизма», или суверенного принятия политических и правовых решений от имени государства, стала одним из исходных положений теории власти Шмитта.
Вообще решительность, по Шмитту, лучше, чем нерешительность или неспособность к принятию быстрых и адекватных мер, особенно в ситуации острейшего кризиса, когда всякое промедление опасно. Способность и право принимать политические решения возлагала на себя в то же время и ответственность за него, что, по Шмитту, лучше, чем бесконечные дискуссии: будь то в парламенте, правительстве, между различными уровнями исполнительной власти, между федеральным центром и землями (регионами) и т. д. Так он обозначил основную проблему эпохи в своей работе «Политический романтизм» (1919).
Следует особо отметить, что для Шмитта романтизм и либерализм — явления столь же однопорядковые, как
романтизм и коммунистическая идея. Интерпретировать это можно таким образом. Либеральная мечта об абсолютной экономической свободе без какого-либо вмешательства политических институтов — а значит, без сильного государства, без хорошо развитой системы политических сдер-жек и противовесов в условиях многополярности мира, расхождения государственных интересов, борьбы за рынки и т. д. — столь же нереальна, как и мечта о процветающем коммунистическом обществе в одной отдельно взятой стране или мировой революции.
По Шмитту, либерализм и социализм родственные друг другу крайности, которые определяют экстремальные границы существования общества. И если либерализация разбивает и «атомизирует» общество, поощряя эгоизм, стяжательство и борьбу «каждого против каждого», то без системы государственных сдержек и противовесов эта политика в странах развитого разделения труда и крупного производства в конце концов приводит к ситуации полного хаоса и острейшего кризиса. И тогда возникает острая необходимость в создании той или иной модели государственной стабилизции на базе постоянно поддерживаемого прожиточного минимума и более или менее полной занятости.
Марксисты, несомненно, не менее одиозны, откровенны, поскольку сразу же предлагают ввести в государстве простой режим правления — диктатуру. Согласно Шмитту диктатура есть логическое завершение эпохи бесконечных дискуссий и рассуждений, либерализации, реформ и непродуманных экспериментов над государством. Однако диктатура диктатуре рознь. Максимально приближая свой анализ к политической ситуации, сложившейся после первой мировой войны в Германии, Шмитт пишет о двух формах диктатуры: комиссарской и суверенной.
В 1921 г. Шмитт окончательно формулирует свою научную теорию диктатуры в книге «Диктатура». Из всех известных исследований по этой теме эту работу до сих пор
вполне можно рассматривать как самую исчерпывающую и фундаментальную. Книга имеет подзаголовок: «От истоков совершенных представлений о суверенитете вплоть до диктатуры пролетариата». Она состоит из 6 глав. Первая — «Комиссарская диктатура и учение о государстве» — посвящена изложению ряда учений о государстве в эпоху нового времени. Шмитт сразу же делит их на две категории: государственно-правовые учения и учения о государственном суверенитете. Во второй главе — «Практика комиссариата княжеств XVI — XVII вв.» — делается экскурс в эпоху становления суверенитета немецких государств. В третьей — «Переход к суверенной диктатуре в учении о государстве XVIII в.» — ставится вопрос об истоках учения о суверенной диктатуре. В четвертой — «Понятие суверенной диктатуры» — речь идет о сути и значении диктатуры. В пятой — «Практика народного комиссариата в эпоху французской революции» — автор обращается к известному историческому опыту установления диктатуры в конце XVIII в. во Франции. Наконец, в шестой главе — «Диктатура при существующем государственно-правовом порядке» — Шмитт дает свое видение государства, где определяющую роль должен играть «правопорядок».
Как видно, Шмитт разбивает все исторические примеры на два типа: диктатура, сохраняющая status quo и существующий порядок, и диктатура, идущая от римлян, комиссариата княжеств эпохи абсолютизма и народного комиссариата Великой французской революции, описанная в общих чертах еще Боденом, которая была, по его мнению, «властью учрежденной», создающей новое в принятом (легитимном) политическом пространстве. Ее смысл состоял в сохранении конституции через временную приостановку отдельных ее частей. С точки зрения «теории решительности действий», это слабый вариант развития власти и права.
Напротив, «суверенная диктатура» есть «власть учреждающая», и она должна была — как, например, диктатура
пролетариата в России или революционное национальное собрание во Франции — учредить новую конституцию и тем самым создать новый правопорядок. Формально это происходит абсолютно независимо от воли избирателей, так как «суверенная диктатура» содержательно ничем не ограничена, поскольку означает новый поворот в развитии истории государства и его права. Если «комиссарская диктатура» — это временная диктатура с временными и ограниченными полномочиями, то «суверенная диктатура» — это фактически неограниченная власть и полномочия как в сфере исполнительной, так и законодательной. В ней «децизионизм» власти выражен сильнее, и потому такая форма диктатуры чаще всего применяется в случаях радикального поворота в истории государств.
Единственный вопрос, который возникает при этом: каковы границы легальности и легитимности политической власти в эпоху диктатуры, дающие ей тот лимит доверия населения, который и поддерживает ее существование? В связи с этим Шмитт подчеркивает важность для переходного периода в любом государстве как функции комиссара — ограничителя конституции и уже существующего порядка, так и суверена, олицетворяющего появление нового порядка.
По мере углубления экономического и политического кризиса в веймарской Германии, связанного с ходом либеральных реформ и их последствиями, мысль Шмитта становится все увереннее и острее. В конце 1920-х он пишет ряд небольших работ, которые оказываются в центре всеобщего внимания. Среди них — известная книга «Понятие политического» (1927). Вокруг нее было много споров и дискуссий.
С точки зрения Шмитта, в современном государстве политическое проникает во все сферы социальной жизни, будь то экономика, культура, религия или наука. Критерий политического лишь один — он заключен в умении «различать друга и врага».
Однако их понимание у Шмитта далеко от того, что чаще всего подразумевают под этими понятиями. Содержание этих категорий значительно глубже. В области любой социальной науки есть пара категорий, которая вскрывает самую последнюю ее истину и основание. К этой паре категорий сходится практически все многообразие смысла и значений той реальности, которая принимается этой наукой: в этике это «доброе» и «злое», в эстетике — «рентабельное» и «нерентабельное» и т. д. И в политической реальности существует такое последнее основание и противоположение «друг» и «враг». Смысл различения друга и врага состоит в том, чтобы обозначить высшую степень интенсивности соединения и различения, ассоциации и диссоциации в обществе.
Врагом или другом может стать лишь то, что непосредственно подрывает или поддерживает основы существования народа, нации и государства (Шмитт называет их одним словом — политическое единство). Поскольку политическое непосредственно связано с основами существования всех и каждого в этом государстве, то оно представляет собой «самое сильное и самое интенсивное» напряжение и различение, какое только возможно в обществе.
На этом критерии основана «модель интенсивности» Шмитта, важная, по его мнению, для понимания современных процессов. Вопреки традиционной модели политического, структурированного по сферам (экономика, культура, религия, наука и т. д.), Шмитт выдвинул другой критерий: по степени напряженности гражданских отношений, что и является базисным положением т. н. модели интенсивности. Суть ее проста: там, где люди настолько интенсивно связаны или разобщены друг с другом, что это приводит к состоянию дружественности или враждебности, там мы имеем в наличии высшую форму политического как такового, а значит, и жизненно важные интересы «своих» и «чужих». Таким образом, дружественность («друг», «свой» и комплекс связанных с ними
политических, экономических и иных реалий, как-то: «освоение», «присвоение» и т. д.) и враждебность («враг», «чужой» и связанный с ним комплекс «отчуждения») следовало бы назвать приоритетными политическими категориями.
Враг, пишет Шмитт, это всегда «публичный», открытый враг, а не приватный соперник, конкурент или недоброжелатель. Политический враг не всегда вызывает на личностном уровне злость или ненависть. Его стремление — ограничить или свести на нет наше собственное существование и выживание.
И политика, подчеркивает Шмитт, всегда была именно такой борьбой. А политическая борьба нечто больше, чем конкуренция или стремление к обладанию теми или иными благами, борьба за идею или какие-либо символические скрижали. Политическая борьба включает в себя как самый крайний случай возможность физического уничтожения.
Как и все политические понятия, пара «друг — враг» имеет «политический» смысл и привязан к конкретной ситуации, крайнее развитие которой находит свое выражение в войне или революции. Вне этой ситуации это — пустые и призрачные абстракции. Например, такие категории, как государство, класс, суверенитет, правовое государство, диктатура, тотальное государство и многие другие, становятся абсолютно непонятными, если неизвестно, чему они конкретно противопоставляются. Они раскрываются лишь в противопоставлении двух систем, двух мировоззрений и т. д.
Если развитие общества еще не достигло определенного уровня системности политической зрелости, тогда чаще всего мы сталкиваемся, продолжает Шмитт, с еще не сформировавшимся «политическим единством» (государством). В нем, как правило, еще не развиты политические институты, и потому там часто отождествляют политическое с узкопартийными интересами. Там больше говорят о примате внутренней политики над внешней, чем наоборот. И
внутренний конфликт своей пограничной ситуацией балансирует на грани войны гражданской. Последним аргументом в политике также является деление всех на «друзей» и «врагов», но только внутренних.
В конце 1932 г. Шмитт стал одним из главных разработчиков программы введения в Германии «чрезвычайного положения», о необходимости которого тогда говорили практически все политики. С приходом национал-социалистов к власти в январе 1933 г. Шмитт оказывается одним из немногих, кто после некоторого перерыва сохраняет влиятельные позиции в коридорах власти. В это время он пытается активно содействовать формированию политической доктрины «новой Германии». Именно аспект союза с националистами с 1933 по 1936 гг. стал основным упреком в адрес Шмитта после 1945 г.
Считается, что Шмитт находился на службе у национал-социалистов до 1936 г. В 1936 г. он был подвергнут жестокой критике в журнале «SS» и утратил свое политическое влияние на власть, однако все же сохранил за собой вплоть до 1945 г. не только кафедру, но и членство в прусском госсовете.
Вообще все то, что написал Шмитт в 1930-е гг., является каким-то двойственным, чем-то средним между принятием самого характера прихода нацистов к власти и желанием развернуть государственную политику иначе, с меньшими внутренними национальными потерями. Начиная с 1936 г. опальный Шмитт фактически не меняет своей исследовательской ориентации.
Наиболее важные произведения 30-х «Легальность и легитимность» (1932) и «Левиафан в учении о государстве Томаса Гоббса» (1938). В последней Шмитт раскрывает образ государства Гоббса «Левиафана» в четырех качествах: как бога умирающего, как великого мистического символа, как «не-зверя» и как машины.
В 40-е, 50-е и 60-е гг. Шмитт продолжал развивать свое политическое учение о государстве. Он констатирует, что современный мировой порядок создает новую организацию «великого пространства». Системное завершение эта идея получила в работе «Номос Земли» (1950).
Еще в 1929 г. Шмитт рассматривал технику, как решающий фактор XX столетия. Он утвердился в оценке ее роли в организации нового территориального передела: «Техника и индустриализация... сегодня вершат судьбы нашей земли». Превосходящие по силе и радикально действующие державы вторгаются в чужое пространство, и потому будущие политические границы предугадать просто невозможно. Таково, писал Шмитт, начало конца суверенной государственности в век техники. Вместе с этим приходит конец и эпохе двусторонней войны, теперь больше нет открытого политического противника, который оспаривает свое положение один на один со своим оппонентом. Шмитт назвал это явление «теллурической легитимностью», политико-правовые аспекты которой он пытается показать в книге «Теория партизан» (1963).
«Партизан» для Шмитта стал символической фигурой XX столетия. Это прежде всего Ленин, Мао, Че Гевара, которые продемонстрировали миру всемирно-историческую силу символа, овладевшего массами. Каждый из «борцов за счастье всей земли» на самом деле пишет Шмитт, претендует «на одно из определенных мест на земле». В мировой практике возникает новая «партизанская» технология международных отношений. Ее все чаще используют и так называемые демократические государства, например, США.
«Партизан» становится некоей третьей независимой политической силой в этом мире: то он предстает как «заинтересованный третий», который выступает арбитром в двусторонней войне и отхватывает самый лакомый кусок; то он возвещает идеологию, которая извращает борьбу народов «за место под солнцем», сводя все к некому абсолютно безотносительному, к вопросам пространства мировоззрения (интернационализм, мировая революция и
т. д.). Единственное, что способно усмирить «партизана», так это техника, которая может уничтожить его «как собаку с автострады».
«Враг» в этом произведении предстает уже трояко. «Абсолютного врага» по классовому и расовому признакам следует отличать от «косвенного, конвенциального» врага старого европейского права. И того и другого — от «действительного врага» — «партизана», который действует как захватчик, создавая ситуацию полной легитимности участия в военных действиях на чужой земле.
Идеи Шмитта продолжают оставаться спорными. Исследование его творчества отличается либо крайним неприятием, либо — с теми или иными оговорками— явной симпатией к его учению. Ровного и объективно ясного отношения к творчеству Шмитта в политической науке до сих пор нет. Видимо, главным камнем преткновения все еще остается его попытка приспособления к национал-социализму или, точнее, национал-социализма к своей теории.
Глава 15
РОССИЙСКАЯ ПОЛИТИКО-ПРАВОВАЯ МЫСЛЬ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XX в.
Дата добавления: 2015-12-07; просмотров: 110 | Нарушение авторских прав