|
Читайте также: |
Я никогда не оглядывалась назад. И все же то лето осталось сиять в моей памяти, словно Эдем до грехопадения. «Мне нужна твоя помощь», – сказала Роз два дня назад, в «Глобусе». Ей нужны были мои знания. Четыре года назад она просила о том же, нуждаясь во мне самой. Ее манера общаться – напористая, без провинциальной неспешности – не подкупала ни фермеров, ни жителей здешних городков. Я, хотя и не была одной из них, знала основы деревенского этикета. Меня не смущало, что прежде, чем переходить к расспросам и уговорам, нужно посидеть за одним столом, выпить пивка или съесть пирог, дать к себе присмотреться. Вдобавок я не боялась испачкаться. На случай если кому-то нужно было перегнать скотину от одной поилки до другой, я хорошо сидела в седле и не стеснялась помочь. Так завоевывалось доверие тех, кто изначально принял Роз в штыки.
Я стала ее поводырем в этой области: разведывала поле во всех направлениях, проверяла каждую тропку. Тем временем Роз использовала архив как командный центр, зарываясь в его упорядоченные, структурированные списки, поглощая все сведения, которые я присылала. Нас обеих устраивало такое разделение труда. «Добытчик и повар», – частенько шутили мы.
– Если Роз думала, что Гренуилл имел отношение к Шекспиру на Диком Западе, – сказала я, – то в первую очередь отправилась бы в Юту. Мы можем поймать там ее – или его след.
– Можем, – повторил Бен с нажимом и раскрыл книгу. – Он тут значится?
– Не читала.
Бен мельком взглянул на меня, покачал головой и уткнулся в страницу.
– В указателе его нет.
– Она могла придержать сведения о нем для дальнейшей работы, – сказала я. – Или нашла письмо уже после того, как отдала рукопись.
Бен захлопнул книгу.
– А если ты ошибаешься?
– Ну, сделаем крюк в три тысячи миль и на два дня отстанем от графика. Хотя вряд ли.
Он кивнул.
– А если мы впрямь найдем, что искали, и все твои догадки подтвердятся, сколько, по-твоему, это будет стоить?
Как-то времени не было об этом задуматься. Может, «Кристи» определил бы, хотя, насколько я знаю, аукционные дома дают цену исходя из сравнения, а находка Гренуилла была уникальной в своем роде: никто до сих пор не встречал ни второго «Карденио», ни другой рукописи, современной Шекспиру, ни, тем паче, написанной им самим. Получится не меньше шестизначной суммы, а все подобные экспонаты оседают во владении правительственной бюрократии и никогда не попадают на аукционы. Если уж первое фолио – одна из двухсот тридцати с чем-то копий – ушло с молотка за шесть миллионов долларов, как рассказывал сэр Генри, то единственная рукопись потерянной пьесы будет стоить… сколько? Я тряхнула головой. Грандиозность суммы не укладывалась в уме.
– Не знаю, – сказала я. – И никто не знает. Одно наверняка: пока мы ее не нашли, она не стоит ничего.
– Зато кое-кто ее уже оценил, – отозвался Бен. – И недешево.
Я вздрогнула, как только поняла смысл его слов. Убийство. Цена жизни. На краткий миг мне вспомнились глаза Роз, смотрящие на меня из-под театральной скамейки. Однако убийца на этом не остановился. Перед глазами возникла страница из фолио с чернильной рукой на полях, тычущей в кровавую строку: «Входит обесчещенная Лавиния, у которой отрублены руки и отрезан язык».
– В мою жизнь, – тихо сказала я.
– Итак, мы оба это понимаем, – произнес Бен.
Снаружи завыли сирены. За окнами витрин промчались три патрульные машины. Они остановились по ту сторону улицы, перегородив выезд. Я машинально сунула страницу обратно в блокнот.
– Значит, Юта? – переспросил Бен. Не сомневаясь – просто подтверждая маршрут.
Я кивнула.
– Сиди где сидишь, – велел он. – Через пять минут подгоню машину. – И отправился за дверь, на ходу вынимая телефон.
У меня оставалось пять минут: хочешь – паникуй, а хочешь – употреби на пользу дела.
Взглянув еще раз на полицейский заслон, я присела между стеллажей, сложила все на пол и открыла «Елизаветинский театр». Согласно Чемберсу, «Карденио» был написан в соавторстве с Джоном Флетчером, которого Шекспир подготовил себе на замену, будущим драматургом Королевской труппы. Какой именно вклад внес Флетчер, над какими частями работал, история умалчивала, да и гадать, не имея пьесы под рукой, не было смысла. Зато факт сотрудничества давал кое-какую подсказку: пьеса скорее всего была из поздних, поскольку две другие, написанные с участием Флетчера – «Два знатных родича» и «Генрих VIII», – входят в число последних.
Я несмело перевернула страницу. Похоже, догадка с датой выпуска подтвердилась.
«Карденио», также предположительно «Карденьо» или «Кардонья», – пьеса, которая исполнялась при дворе Королевской труппой в 1612–1613 годах и 8 июня 1613-го. Ее сюжет, заимствованный из «Дон Кихота»…
Книга чуть не вывалилась у меня из рук. Все вокруг словно верещало о моем идиотизме. Так вот почему Роз набила полку Сервантесом! И вот почему название пьесы показалось знакомым. Я читала «Кихота». Правда, давно, если это хоть сколько-нибудь меня оправдывало.
Значит, пришла пора заглянуть в него снова. Перейдя к полкам с художественной литературой, я стала осматривать блок с указателем «С», пока не наткнулась на Сервантеса, а там и на «Дон Кихота» в знакомом издании, пухлый клееный томик с черным корешком обложки, на которой красовался долговязый рыцарь в исполнении Доре. Уложив книгу поверх «Шекспира на Диком Западе» и нового фолио, я побежала к кассе. Не успели мне вернуть кредитку, как к дверям магазина подъехало такси. Подмахнув чек, я сгребла вещи в охапку и выскочила на улицу.
На той стороне улицы возникла какая-то суета: у въезда в кампус показалась группка людей в темном, возглавляемая Синклером.
– Аэропорт Логана, – сказал Бен. Такси медленно тронулось, а затем встало.
Полицейские машины через улицу ожили, завыли сирены. На миг мне показалось, что нас вот-вот схватят, но – крутой разворот, и они уже мчались в другую сторону, к Массачусетс-авеню, куда, судя по звуку, съезжался патруль со всего города.
Я изо всех сил вжалась в кресло – больше спрятаться было некуда. Синклер сошел с тротуара, но не в нашем направлении. Выглянув в заднее стекло, я подсмотрела, куда он идет. В нескольких кварталах от нас черно-белые машины сновали, как полосатые муравьи, вокруг полукруглого кирпичного здания, которое словно тонуло в уличной зелени, – Гарвардской гостиницы.
Наше такси влилось в общий поток и через два небольших квартала повернуло к реке.
– Ты кому-то говорила о том, где остановилась? – спросил Бен пару минут спустя.
Я виновато кивнула:
– Столкнулась с одним знакомым на выходе из библиотеки. Буквально.
– Таким плотным типом в бейсболке?
– Пришлось пообещать ему совместную выпивку – иначе было не отделаться.
– А тот сразу растрезвонил все английскому копу.
– Он главный инспектор сыска. Коп, я имела в виду. Его зовут Синклер.
– А твой знакомый – он кто?
Я закусила губу.
– Еще один шекспировед-профессор.
– Боже, Кэт! – Упрек Бена впился в меня как жало, а понимание его заслуженности только усилило боль. – Тебе не думалось встать посреди мостовой и помахать красным флагом?
Я понизила голос до такой степени, чтобы водитель не слышал, хотя его и так отделял от нас заслон из пластика и гаитянской радио-попсы.
– Мэттью – профессор – сказал, что пропали оба фолио: и в «Глобусе», и в «Уайденере».
Я собиралась продолжить, но Бен тряхнул головой, показав глазами на таксиста. Сомневаюсь, чтобы тот разобрал что-нибудь сквозь свою музыку, даже если б не гудел себе под нос на четыре с половиной тона ниже, прихлопывая невпопад; но тут я вдруг вспомнила тень в своем окне и прикусила язык.
На подъезде к Солджерс-Филд-роуд у меня задребезжал сотовый. Я достала его и прочла на дисплее: «Мэттью Моррис».
– Тот же тип? – спросил Бен.
Я кивнула, собираясь открыть крышку, но он снова тряхнул головой, отобрал телефон и выключил – вот так, без объяснений, а потом с мобильным в руках повернулся к окну и стал смотреть на проплывающий мимо Бостон.
Через минуту я поймала себя на том, что разглядываю его руки. Этого еще не хватало!
Остаток пути мы провели в молчании.
В аэропорту Бен пробился сквозь давку возле носильщиков за терминалом. Я, чертыхаясь про себя и сжимая пакет с книгами, нырнула следом, но, не пройдя и трех футов, почувствовала, как мне в свободную ладонь легла какая-то рукоятка. Глянула вниз – а там черный чемодан на колесиках. Мой чемодан!
Я осмотрелась. Каждый был поглощен собой, на меня не обратили ни малейшего внимания. Бен, как оказалось, тоже толкал сумку. Он мельком улыбнулся мне, и мы прошли внутрь, где и получили билеты.
– Тут же написано «Лос-Анджелес»! – удивилась я, удаляясь от гудящей очереди.
– Да.
– Но в Седар-Сити есть свой аэропорт!
– Что ж, полетим в Седар-Сити, и через час-другой встретим твоего детектива.
– Поняла. Только Лос-Анджелес далековато от Юты. Шесть часов езды, если не все десять.
– А мы и не полетим в Лос-Анджелес.
Я опять сверилась с билетом.
– «Ю-Эс эйрлайнс» так не считают.
– Спокойствие.
«С тобой дождешься, как же», – подумала я, но взяла себя в руки и промолчала. Мы миновали пост безопасности, предъявили документы и поспешили к воротам. Почти дойдя до выхода, Бен вдруг остановился.
– Вон там – клозет, – сказал он, кивнув куда-то вбок. – Переоденься. Все, что нужно, лежит во внешнем отсеке твоего чемодана. Если нервничаешь – не спеши, можешь хоть весь его перерыть. Встретимся через десять минут на этом же месте. Да, и верни мне билет.
Я запротестовала, но Бен оборвал меня:
– Просто дай сюда.
Пришлось замолкнуть и послушно катить чемодан в уборную. Зайдя туда, я звучно хлопнула дверью. Его взгляд на командную работу становился каким-то однобоким. Хорошо хоть с переодеванием он рассчитал верно. Во внешнем отсеке я нашла узкие джинсы, замшевые полусапожки на шпильках и ядовито-розовую кофточку с глубоким V-образным вырезом. В недрах кармана обнаружилось нечто, напоминающее хорька-альбиноса в обмороке. На поверку «хорек» оказался длинным париком цвета «платиновый блондин».
Сама не зная почему, я скинула туфли и принялась залезать в джинсы. Чтобы их застегнуть, пришлось втянуть каждый мускул: они не просто облегали – утягивали. Потом, извиваясь, я освободилась от шелкового топа, выбранного сэром Генри, и нырнула в розовый, который наверняка довел бы его до приступа, неясно только какого: смеха или тошноты. Этот кошмар заканчивался, не доходя мне до пупка, не говоря уже о ремне – до него было, как до луны. Чудно, нечего сказать. Бикини смотрелось бы скромнее.
Следующим этапом я пристроила «хорька».
Наконец на дне переднего отсека нашлась крохотная косметичка и пачка жевательной резинки. Я бережно отцепила брошь Роз с пиджака, завернула в туалетную бумагу и сунула в портмоне, после чего сложила свою одежду в тот же чемодан и вышла из кабинки. Поравнявшись с зеркалом, я застыла как вкопанная. Вместо меня в нем отразилась какая-то Пэрис Хилтон, хотя, надо отдать мне должное, ей пришлось бы долго отъедаться, чтобы прийти в норму.
Проход-другой тушью, розовая помада, жевательная резинка – и я готова. Взяла сумку за ручку – и в коридор.
Бен был уже там: волосы зачесаны назад, чтобы казаться темнее, вместо водолазки – цветастая рубашка, под расстегнутым воротом – толстая золотая цепь, на губах играет кривая улыбочка, почти ухмылка. Он подпирал стену с развязностью клубного кутилы, источая аромат дорогого парфюма.
– Отлично выглядишь, – протянул он. Акцент – южнее некуда, словно только что из болот Миссисипи.
– Если тебе нравятся голопузые хорьки-альбиносы – пожалуй. А ты похож на Элвиса из комик-шоу. – И я гордо направилась к посадочному шлюзу на Лос-Анджелес.
Бен поймал меня за руку.
– Не туда, – сказал он, указывая на другие ворота по ту сторону зала. – Сегодня, Котик, мы едем в Вегас.
– Для тебя – «профессор Котик», – парировала я. – И на билете совершенно четко стояло: «Лос-Анджелес».
Он покачал головой:
– В Лос-Анджелес полетит Катарина Стэнли. Должно быть, уже села. А Кристал Шелби отправится в Вегас.
Я уставилась на билет, который он мне вручил. И верно, в именной графе значилось «Кристал Шелби».
– Думаешь, этот фокус пройдет?
– Мы же не собираемся проникать в ряды русской мафии. Просто сбиваем с толку любопытных.
Этот маленький спектакль заставил меня задуматься. Для импровизации он был слишком хорошо подготовлен: «костюм» точно по размеру, сложен вещичка к вещичке, багаж доставлен, билеты заказаны…
– И давно ты это спланировал?
Хорошо хоть, ответил Бен, а не Элвис.
– Для того я и приехал в Бостон – вывезти тебя отсюда. Если понадобится, инкогнито. Хотя, признаюсь, я рассчитывал попасть обратно, в Лондон. Ну да ладно. Слегка отклониться от плана не страшно.
Я встала у него на пути посреди зала, уперев руки в бока.
– Но голом плане далеко не уедешь. Такие дела требуют больших расходов. И связей. Много связей.
Он пожал плечами:
– У всякого Элвиса есть поклонники.
Я не двигалась с места.
– Опять шутки в сторону?
Я кивнула.
Бен взял меня за локоть, отвел в тихий угол у пустующих ворот.
– Я уже говорил: у меня своя фирма. Значит, и подчиненные имеются. И связи – в таких местах, какие не угадаешь.
– Тогда почему взялся сам, не послал кого-то еще?
Он вполголоса затараторил, то и дело оглядывая терминал:
– Так захотела Роз. Она наняла меня – лично – охранять тебя, пока ты идешь ее путем, и я намерен закончить работу. Можешь назвать меня старомодным, но я привык думать, что мое слово чего-нибудь да стоит. Было бы, впрочем, неплохо, если б ты мне помогала. Так вот, послушай: кроме того, чтобы охранять, я еще хорошо слежу и заметаю следы – а у тебя с этим, признайся, не все гладко. Вот только чудес творить я не умею. Поэтому чем реже мне придется устраивать такие представления, тем лучше. Да и деньги когда-нибудь тоже кончатся. Если дело затянется и полиция повиснет у нас на «хвосте», мне будет труднее – и дороже – сопровождать тебя на пути к сокровищу. Делай вывод: чем быстрее поработаешь – тем больше шансов на успех. – Бен скрестил на груди руки и посмотрел на меня сверху вниз. – Впрочем, ты всегда можешь все бросить и передать дело копам.
– Ну уж нет.
Он медленно расплылся в улыбке.
– Не самый умный ответ, но, признаться, я восхищен. С другой стороны, если ты готова непременно идти до конца, о себе я такого сказать не могу. Где-то есть черта, которой я не переступлю – ни ради тебя, ни ради Роз.
– И далеко она?
Он тряхнул головой:
– Скажу, когда будем рядом. А пока решим вопрос с безопасностью. Либо ты следуешь моим указаниям, либо нет. Тогда я сочту договор расторгнутым и ты меня больше не увидишь.
– Это угроза?
– Нет, порядок вещей.
Я кивнула:
– Согласна.
– Очень хорошо. – Он показал на череду телефонных автоматов у стены: – Если хочешь проверить свои сообщения, сейчас самое время.
– А где мой мобильный?
– Сломался.
– В машине почему-то работал.
– А теперь – нет.
– Что ты с ним сделал?
– Выкинул и забыл. Извини, но пока он включен, твое положение можно определить с разбросом в длину футбольного поля, где бы ты ни была – хоть на Северном полюсе.
Всучив Бену ручку от чемодана, я направилась к автомату, скормила ему два четвертака и набрала номер. На автоответчике висели три сообщения. Два – от сэра Генри, при мысли о котором у меня свело внутренности от стыда.
Третье было от Мэттью.
– Прости, Кэт, – зазвучал в трубке его встревоженный голос. – Не знаю, что ты затеяла, но я, похоже, испортил тебе игру. После нашей встречи я пошел в «Хьютон» – думал, меня там разнесут из-за фолио. А вместо этого нарвался на какого-то копа. Он все выспрашивал о Фрэнсисе Чайлде. Что совсем странно, бумаг Чайлда не оказалось на месте – кто- то их взял. В общем, покопавшись, выяснили, что взяла их ты. Когда коп это узнал, я думал, его разорвет от злости, а он, наоборот, словно обледенел. Я даже испугался. Он думает, что ты в опасности, Кэт, и нешуточной. Короче, я сказал ему, где ты остановилась. Надеюсь, что поступил правильно. Еще он проверил все, что Чайлд успел написать при жизни, до последней буквы. Понятия не имею, во что ты влезла, но если понадобится помощь – звони. Ане понадобится – звони все равно. Должен же я узнать, что было в этих коробках с письмами! Но прежде сообщи, все ли у тебя хорошо.
На этом сообщение обрывалось.
– Послушай, – помахала я Бену, вызывая сообщение снова.
Он поднес к уху трубку и стал слушать с непроницаемым видом.
– Он знает про Чайлда! – Я начинала паниковать. Синклер знает про Чайлда! Где-то в недрах пакета с эмблемой Гарварда, между желтых страниц блокнота, завернутое вместе с книгами, покоилось письмо, которое Бен вынес из библиотеки. Мне начинало казаться, что оно светится через толщу бумаги, как радиоактивное.
Бен повесил трубку.
– Это не значит, что он в курсе наших поисков. А если и так, самому ему не докопаться. – Взгляд Бена был спокоен и тверд. – Для нас теперь главное – не дать себя опередить.
– Объявляется посадка на рейс пятьсот двадцать восемь до Лас-Вегаса, – раздался голос диспетчера из хрипящего динамика. – Размещение по группам. Пассажиры первого класса принимаются на борт в любое время.
Мы устремились к своим воротам. Задержавшись для проверки билетов, я услышала за спиной топот нескольких пар ног. Люди в очереди на посадку оборачивались, тянули шеи. По коридору цепочкой неслись полицейские. В нашу сторону они даже не взглянули. Я так отчаянно вцепилась в сумку с книгами, что порез опять начало саднить. Бен отобрал ее.
– Как я уже говорил, – шепнул он мне на ухо, – чем дальше, тем круче.
Тремя воротами дальше полицейские рассыпались, оцепив дверь. Однако та была уже закрыта, а коридор опустел. Дама за стойкой качала головой в явном расстройстве.
– Лос-Анджелесский уже взлетел, – пояснил Бен. – Не повезло.
Контролер у двери взял мой билет, и я покатила чемодан к терминалу, семеня на нелепых шпильках.
Летели бизнес-классом, но в салоне все равно было слишком тесно и людно для откровенной беседы. Правда, до нее вряд ли дошло бы – как только мы отыскали свои места, Бен зевнул и объявил:
– Если не возражаешь, я буду спать. – Вроде бы вежливо, и против ничего не скажешь. Через две минуты он вырубился.
Спать! А ведь правда: всю прошлую ночь Бен провел на ногах, да и позапрошлую, судя по всему, тоже. Мне же спать хотелось не больше, чем бродить среди райских кущ с лирой под мышкой. Вдобавок голова под париком жутко чесалась.
Я стала смотреть, как самолет отрывается и взлетает над водой, устремляясь вслед солнцу за море, прежде чем приземлиться на западном берегу. До того медленно это происходило, что я диву давалась: как только он побеждает силу тяжести и не падает с неба? Тем временем мысли мои носились по кругу не хуже белки в колесе, стремящейся побить мировой рекорд. Если Синклер узнал о бумагах Чайлда, убийца тоже мог это сделать. До сих пор он все время нас опережал.
Я беспокойно заерзала. Блеск и грязь города под нами постепенно сошли на нет, оставляя деревья тянуться в бесконечность. Где-то внизу лежала пьеса, которую никто не ставил вот уже почти четыреста лет.
Интересно, видела ли ее Роз? Скорее всего нет, раз она пришла просить у меня помощи. Или, как предположил сэр Генри, ей оставалось только дойти до «Кристи»? Вообще каково это – взглянуть на рукопись, хотя бы украдкой? Судя по описанию Гренуилла, это рабочая копия, с кляксами и помарками, а вовсе не образец каллиграфии. Нет, ее прелесть в другом.
Двадцать лет назад были обнаружены два стихотворения. Нашедшие утверждали, будто они принадлежат перу Шекспира. Стихи были неважные – это признали даже те, кто преподносил их как сенсацию, однако известие о находке привлекло к себе внимание всего мира, попало в передовицы газет и ночные выпуски новостей Лондона, Нью-Йорка и Токио.
А тут – целая пьеса.
Меня передернуло. Бен был прав. Если где-то на улицах мальчишки убивают друг друга за скрученное колесо, если любой мафиози может пристрелить человека просто для проверки автомата, наверняка найдутся и те, кто не прочь заплатить такую цену за богатство и славу.
Интересно, хороша ли пьеса? Хотя кого это волнует?
Меня бы волновало. Многие сюжеты ветшают со временем, кроме истинно великих. Они остаются в умах, тянутся сквозь время нитями золота и серебра, пока вся сеть жизни не заиграет на солнце, словно пестрый шелк или россыпь огненных опалов. Так, я мечтала любить, как Джульетта, и быть любимой, как Клеопатра, брать от жизни все, как Фальстаф, и бороться, как Генрих V. Если я оказалась не более чем бледным подражанием, то не от недостатка усердия. Хотя усердие себя окупило: сделало мою жизнь богаче и разнообразнее той, которую я построила бы своим умом. Читая Шекспира, я поняла, что есть любовь и смех, ненависть, предательство и даже убийство – самые свет и мрак человеческой души.
Теперь я представила, что, возможно, – только возможно – это еще не конец.
Мы не видели новых пьес Шекспира с тех пор, как он отправил последнюю в «Глобус», прямо из-под пера. Но какую, когда? Вероятно, «Все это правда», о Генрихе VIII, в 1613 году. Значит, с первой постановки «Карденио» прошло меньше года.
Может, это и был яковианский magnum opus?
Еще грандиознее, чем «Лир», «Макбет», «Отелло» и «Буря»? Превзойти их было бы нелегко. Но если это случилось, почему пьеса исчезла из фолио? И почему Роз ссылалась на дату его выпуска?
Бен тихо сопел рядом. Я выглянула в иллюминатор. Самолет как будто завис на месте. Мне захотелось встать и прокричаться как следует для собственного успокоения. Собрав остатки здравого смысла, я решила, что это едва ли пойдет на пользу нашей затее, и потому предпочла пошарить в пакете – поискать Чемберса. Устроившись поглубже в кресле, я раскрыла книгу и прочитала всю статью о «Карденио» с начала до конца. И на этот раз меня никто не прерывал.
Создавалось впечатление, что Шекспир под влиянием «Дон Кихота» написал пьесу, которая вспыхнула, подобно падучей звезде, завоевав благосклонность двора, и упала в трясину забвения. Согласно Чемберсу, только раз ее попытались вернуть на небо – в восемнадцатом веке переложили под полуграмотным названием «Двойное притворство, или Беды влюбленных» (в оригинале стояло «претворство»). Эта пьеса по крайней мере уцелела, хотя, как намекал Чемберс, оказалась не гениальнее заголовка и не могла претендовать на место в истории. Вероятно, оригинал попросту переписали от начала до конца, как некогда «Ромео и Джульетту» – в новом варианте героиня вовремя проснулась, и все зажили долго и счастливо. В восемнадцатом веке любили розовые тона, напомаженные фразы и галантные манеры, отчего Шекспир часто подвергался правке. Ничего, в переделку тоже заглянуть не помешает. Может быть, удастся выудить один-два подлинных абзаца из этой каши. Правда, чтобы найти ее, понадобится обширная библиотека.
Жаль, не удалось прочесть Чемберса в «Уайденере» или «Хьютоне», думала я. У Роз наверняка где-то завалялся экземпляр «Двойного притворства». Придется ему подождать. А пока можно было начать с того же, с чего начинал сам Шекспир: с Сервантеса. Я достала своего свежекупленного «Дон Кихота» и стала читать.
Истратив несколько часов, пролистав две сотни страниц, исписав три салфетки, я наконец вывела историю Карденио, которая то выходила на передний план, то скрывалась в тени основного сюжета. В деле повествования Сервантес был мастером, сущим волшебником. В «Дон Кихоте» сюжетные линии возникают и прячутся, словно кролики в норах или ленты в прорезях.
В конце меня ждал треугольник, простая геометрия любви, опробованная веками: мужчина, его возлюбленная и друг, обернувшийся предателем. Такую конфигурацию Шекспир уже однажды использовал в «Двух веронцах», одной из своих ранних пьес.
Однако «Веронцы» были только завязкой. Читать историю Карденио было все равно что рассматривать собрание шекспировских пьес в калейдоскоп, который дробил их и складывал осколки в самых неожиданных сочетаниях. Каждый кусочек вызывал в памяти уже известный момент: вот отец принуждает дочь к ненавистному браку: «Моя ты – другу я отдам тебя. Нет – вешайся, на улице издохни иль нищенствуй. Клянусь, ты мне чужая, и уж мое добро твоим не будет»[18]. Свадьба рушится, и мы видим женщину, с которой обходятся хуже, чем с бродячей собакой, пусть верной, пусть любящей. Отец теряет ее: «О дочь моя! Мои дукаты!»[19] – и обретает вновь. Вот влюбленный воспевает имя любимой и развешивает по лесу стихи, вот герой, одержимый музыкой: «Порой как будто сотни инструментов звенят в моих ушах; порой проснусь я, а пенье вновь баюкает меня»[20].
Немудрено, что Шекспир взялся за историю Карденио – на закате его дней это, наверное, было сродни возвращению домой.
Мной стала овладевать ностальгическая дремота, как вдруг самолет встряхнуло на посадке, и он, свистя, подкатился к терминалу. Я затолкала исписанные салфетки в книгу и убрала ее подальше. Проглотить тревогу, застрявшую горечью в горле, оказалось сложнее. Рядом, зевая и потягиваясь, выпрямился в кресле Бен. Еще минута, и я с колотящимся сердцем шагала за ним к аэровокзалу.
За все это время на нас никто даже не глянул – ни охрана, ни пассажиры. В Лас-Вегасе бостонский шик едва сходил за камуфляж.
Уловка Бена сработала: мы, незамеченные, петляли в толчеях под сводчатыми, в дискотечных брызгах света, потолками, проносились мимо гигантских экранов с мерцающими красотками и мастерами покера. В гараже отыскали скромный «шевроле» такого же скромного кофейного оттенка – глазу не за что зацепиться (зарезервированный на имя, совершенно отличное от Бенджамина Перла, зато отмеченное на нескольких кредитках и водительских правах, которые он вытащил из бумажника), и направились на северо-восток в Мохавскую пустыню.
Небо на севере потемнело – над зазубренной скалистой грядой неслась полоса облаков. Солнце, которое должно было освещать горы, словно решило оставить их в покое и с удвоенной силой припечь равнину, по которой мы ехали. Пустыню до самого горизонта покрывали пятна кустарничков, хотя первым, что бросалось в глаза, была пыль. Голая, искрящаяся на солнце пыль. Если бы искрился какой-нибудь ценный минерал, скажем, щетки аметистов или гранатов, не говоря об алмазах и рубинах, здешние места были бы богатейшими на Земле. Атак этот блеск годился лишь как показатель уровня жары: зверский, лютый и адский. Автомобильный термометр заявлял, будто снаружи сорок семь, но, по-моему, он скромничал.
На мой взгляд, солнце жгло на полную катушку.
Бен отвлек меня от раздумий.
– Так почему Роз заставляла тебя колесить по пустыням и горам, собирая для нее материал? Ты отсюда родом?
У меня вырвался смешок.
– Нет. Я родом отовсюду и ниоткуда разом. Семья дипломатов, одним словом. Зато у меня была золотая тетя, она-то и держала в этих краях ранчо. В Аризоне, у мексиканской границы.
– А имя у твоей золотой тети было?
Я улыбнулась:
– Тетя Хелен. Правда, отец за глаза называл ее баронессой. – Я посмотрела вдаль. – Когда мне было пятнадцать, родители погибли – их самолет рухнул в Кашмире, у подножия Гималаев. Я тогда жила в интернате, а потом поехала на каникулы к тете Хелен. «Две девчонки и двадцать квадратных миль дикого неба», как она говорила. Я тосковала по родителям, а ранчо ненавидела – поначалу. Ничего, кроме неба, высоких, вечно шепчущих трав цвета выбеленных костей и причудливых гор на горизонте. Но в конце концов «Коронное С» стало единственным местом, где я чувствовала себя как дома.
Я любила родителей, но никогда не знала их по-настоящему. Они были поглощены друг другом и собственной карьерой большую часть моего детства, а тетя Хелен любила меня с младенчества – безоглядно, как тигрица. Я тут же подумала, что именно она дала мне силы выносить Роз. Хоть и не навсегда.
– А это ранчо уже кануло в прошлое?
– Вместе с тетей. Она умерла, когда я заканчивала колледж, а землю поделили и продали – слишком дорого для наследства. Тетя не хотела, чтобы мы – я или кузины – осели на ранчо или, чего хуже, поругались из-за него. Теперь на этом месте – лоскутное одеяло из участков всяческих важных шишек, которые любят по выходным поиграть в ковбоев. Я туда больше не возвращалась.
– Потерянный рай, – тихо вымолвил Бен.
Помолчав, я кивнула.
От горизонта до горизонта замерло все, кроме машин, бегущих по шоссе, ряби воздуха над раскаленным асфальтом и далекой, где-то почти вне поля зрения, птицы – как будто орла, кружащего в воздушном потоке.
– А ты не называешь Роз тетей, – сказала я.
– Ей это не нравилось, – ответил Бен, ведя одной рукой, а другой тем временем шаря в коробке с дисками. – Великим просторам – великую музыку. Бетховена?
– А как насчет великой книги? – поправила я.
Пять минут спустя Бен вникал в сюжетные хитросплетения «Дон Кихота» под «Героическую» симфонию.
Основная линия была довольно прозрачна. На глазах насмешливого мира старый чудак Дон Кихот становится странствующим рыцарем и объезжает Испанию в поисках приключений в компании верного толстяка слуги, Санчо Панса. Здесь все нормально.
Дата добавления: 2015-11-28; просмотров: 104 | Нарушение авторских прав