Читайте также:
|
Рассказ о работе разума, разделенного на рассудок и смысл, Карпов начинает с объявления их связи с логикой:
«Так как рассудок или смысл есть главное действующее начало мышления — сила, в собственном смысле логическая, то мы должны обратить на нее особенное внимание и подробное рассмотреть характер её деятельности» (Карпов, Логика, с. 25–26).
Вот это заключительное: «её деятельности», — однозначно привязывает последующие параграфы не к рассудку или даже разуму, а к «силе логической». Как вы понимаете, здесь есть легкий разрыв в последовательности и точности рассуждения: нигде по-настоящему не доказано, что «рассудок или смысл» есть сила логическая, и уж тем более, что он — только логическая сила. Но дальнейшее повествование будет постепенно сужено Карповым до логики.
Я подозреваю, что эта слабость, это внезапное сужение предмета, присутствует во всех логиках, и объясняется она тем, что логики теряют рассуждение как способ воплощения логики. Рассуждение — это очень простое и живое действие, оно доступно каждому. Логика — только избранным. Поэтому, как только речь переходит на логику, вступают в дело искусственные правила, не так уж хорошо соответствующие действительности. И наука эта становится мертвой и скучной для простого человека.
Если бы логик сохранил описание не только законов, но и материи, в которой они воплощаются, а именно живого, человеческого рассуждения, предмет логики стал бы понятен всем. Но тогда, что недопустимо для профессионалов, все бы и смогли судить о том, где логики правы, а где приврали в нужную им сторону…
К сожалению, Карпов, назвав своим предметом рассудок, его деятельностью считает мышление. Это неоправданное расширение предмета самой логики, если мы посмотрим на те «законы», которые описываются в ее учебниках. Изучают логики все-таки искусство рассуждения. Но отказаться от этого расширения настоящий логик не может, потому что исходно логика предполагала изучать Логос — а это гораздо шире рассуждения. Это — божественная речь во мне. К тому же текущая по каким-то глубинным законам, которые скрыты в недрах моего сознания.
Что может быть источником законов моей Речи? Наверное, мышление! Поэтому будем изучать мышление и станем мыслителями!
А что, если источник законов не в мышлении, а за ним? Ведь мышление уже само складывается и течет по каким-то законам. Даже если оно определяет речь, оно не может определять законы собственного существования. Эта мысль выглядит весьма «логичной», однако логики почему-то ее избегают. Вероятно, потому что не хотят действительно знать человека, оставляя за скобками все, что не относится прямо к формальным законам их рассуждений.
В итоге «мышление» логиков — это тоже не мышление. Это некое искусственное понятие, лишь уворовавшее у живого языка более или менее подходящее слово в качестве имени для собственного понятия. Но что это за понятие — мышление логиков — еще надо суметь понять.
Понимать его во всех современных логиках я не собираюсь, но Карпов дает возможности для того, чтобы понять себя.
«И ум, и чувство, — та и другая из этих сил находит для себя… особый мир, в котором своим образом может что-либо познавать, и особую сторону вещей, с которой они бывают доступны ее усмотрению.
Но для третьей — собственно мыслящей силы, нет третьего мира; нет так же для нее в вещах и третьей стороны, по которой они существовали бы именно как предметы ее деятельности. Все действительно существующее предстоит либо уму, либо чувству; рассудку же не остается ничего: он есть сила без предмета, будто художник без материала. Но природа всякой силы, следовательно и рассудка, всегда такова, что если не имеет она предмета деятельности, то и не действует; а когда не действует, то и не проявляется в значении особой силы.
Между тем каждый человек ясно сознает, что он мыслит; следовательно есть нечто, чем бывает занято его мышление…. Своим пробуждением будучи обязан взаимной встрече ума и чувства, рассудок и своим материалами обязан взаимной встрече предметов ума и чувства в сознании» (Там же, с. 27–28).
Очевидно, что понятие сознания у Карпова отличается от картезианского и современного. Если приглядеться, оно ближе к психоаналитическому: его «сознание» явно способно иметь содержания. Даже более того, природа сознания уподобляется Карповым миру:
«Не имея в своей области ничего собственного, он (рассудок — АШ) может мыслить только о том, что входит в сознание путем чувственного усмотрения и умственного созерцания. Отсюда произоишо предположение и самое название третьего мира, именуемого миром мыслимым, который населяется представлениями и понятиями рассудка о предметах миров внешнего и внутреннего» (Там же с. 28).
Эта совсем не бесспорно высказанная мысль в действительности очень важна. Сомнение вызывает лишь различие мира умственного созерцания и мира рассудка, мира мыслимого. Это различение является очевидным лишь до тех пор, пока мы, вслед за Кантом и Платоном, предполагаем, что разуму дано созерцать божественные идеи, то есть нечто, что не содержится в нашем сознании.
Мысль эта была уверенно оспорена еще Локком. И я склонен поддержать его сомнение, хотя сам исхожу из того, что душа очень многое приносит с собой, воплощаясь. Почему я поддерживаю в данном случае сомнение Локка? Потому что Карпов утверждает, что нечто из умозрения, но не взятое из самого сознания внутренним взором, входит в сознание и становится, наряду с образами восприятия, той материей, с которой работает рассудок. Именно в работе рассудка Локк и его последователи и искали присутствие врожденных образов. И не смогли найти.
Между тем, если мы сравниваем образы умозрения с образами восприятия, они должны быть чуть не столь же обильны. И это явно так, потому что мы все знаем, что постоянно творим какие-то образы в своем воображении. Да вся математика и сама логика построены в умозрении. Это действительно целый мир! Определенно! Но определенность эта сохраняется только до тех пор, пока мы не разделяем наш предмет на три мира, выделяя мир мыслимый, который населяется представлениями и понятиями рассудка о предметах миров внешнего и внутреннего.
Как только это разделение произведено, становится ясно, что весь мир мыслимый — это содержания сознания или мир сознания. Умозрение точно так же имеет дело с его образами, как и рассудок. Это ошибка наблюдения или созерцания. Мой опыт убеждает меня, что «врожденные идеи» можно найти, но не разумом или рассудком. Они остаются на уровне, предшествующем разуму, и продолжают жить в душе. Их обнаружение — непростая работа над собой, а выводы удается сделать лишь по косвенным признакам, изучая то, как складываются наши жизни.
Ничего действительно божественного наше умозрение не видит, пока не обретет соответствующего качества. Но даже обретя его, оно тут же переводит увиденное в обычные образы сознания, и рассудок работает уже с ними.
Однако, надо признать, различие в образах, описанное Карповым, все же существует. Образы умозрения как умственного восприятия, или образы воображения, безусловно, отличаются от образов рассудка, от суждений, понятий, умозаключений и даже от представлений. Это верно. Неверно, пожалуй, лишь выделение этих образов в особый мир… хотя русский язык позволяет это. И мы вполне можем говорить о мирах логики или рассудка, населенных не жизнью и не образами жизни, а формальными знаками…
И все же, я ввел бы более строгое разделение, не позволяя поэзии увлечь себя: сознание содержит образы разного качества. Это не миры, но это разные уровни или слои сознания. Мир же в качестве имени для образов надо использовать осторожно, потому что это верное имя и поэтому должно строго принадлежать тому, что в сознании ему соответствует.
А соответствует ему образ мира. И это важно именно для логики. Объясню.
Речь идет о том, что еще со времен Аристотеля называется в философии категориями. В частности, о категориях пространства и времени. Помянув разные по своему качеству образы сознания как миры, Карпов забывает об этом понятии прямо на границе разговора о категориях. Точнее, об условиях, делающих деятельность рассудка возможной. Вырастает этот разговор об условиях из положения, очень естественно выведенного из понятия о мыслимом мире:
«Но если для мыиыения рассудка столь же необходимы предметы деятельности ума и чувства, сколь необходима деятельность этих сил для самого его пробуждения; то явно, что все постигаемое чувством и умом надобно почитать вещественными или предметными условиями мышления» (Там же, с. 28).
Не думаю, что Карпов хочет сказать, что образы сознания состоят из вещества какого-то рода. Он лишь предлагает рассматривать их как некие вещи или предметы, что, безусловно, упростит понимание логики. Почему?
Потому что логика возможна лишь, при понимании определенных законов, которые управляют нашим мышлением. Но если они управляют мышлением, а мы уже оказались внутри сознания, значит, это — законы сознания. А условные «вещи» логики — это вещи сознания, и совсем не условные! Для сознания образы — вполне настоящие и даже действительно вещественные предметы. Как вещественной, то есть сотворенной из тонкого вещества, является и душа.
Что за законы надо учитывать, чтобы образы сознания стали «вещами» логики?
«Выше было сказано, что все доступное чувству постигается как существующее в известном месте и в известное мгновение, а всякий предмет ума созерцается как предмет, удерживающий свое бытие везде и всегда. И там и здесь мы не поставляем вещей ни в какое отношение и потому усматриваем их независимо от пространства и времени.
Но когда, вследствие взаимной встречи чувствопостигаемого и умосозерцаемого в сознании, встречаются в нем также «здесь» и «везде», "мгновенно" и «всегда», и рассудок, по самой своей природе и назначению, должен соглашать эти противуположности: тогда «здесь» и «везде» необходимо являются в отношении и пробуждают в душе мысль о движении пространственном; а «мгновенно» и «всегда», становясь таким же образом во взаимное отношение, ограничивают ее к сознанию движения временного.
И тут скрывается источник форм пространства и времени, столь неизбежных для рассудка…
Пространство и время составляют как бы необходимую атмосферу силы мыслящей, поколику она мыслит» (Там же, с. 28–29).
Пространство и время — неизбежность любого мышления и любой логики. Это ее закон, который логик обязан учитывать. И учитывает. Как условия, в которых должны существовать предметы его рассмотрения и рассуждения. Но, не всегда задумывается, что это за условия?
Историки философии знают, что Карпов сумел, за полвека до Гуссерля, открыть много феноменологических понятий. И его рассуждения о мире и пространстве и времени удивительно перекликаются и с «Логическими исследованиями» Гуссерля, и с его рассуждениями о категориях в «Идеях к чистой феноменологии». Сейчас у меня нет возможности подробно показывать это сходство.
Но Гуссерль постоянно пытается показать, как обычный человек в условиях мира живет психологически. И как многое из его понятий можно «вывести за скобки», очистив мышление. В итоге его разговор о мире, как и у Карпова, оказывается разговором о времени и пространстве, а мир мы обнаруживаем в общей свалке «за скобками»…
Однако вещи могут существовать только в мире! И даже мыслящая и протяженная «субстанции» Декарта были res — вещами. Декарт говорил о мыслящих и протяженных вещах! Мыслящая вещь — это образ, и если он — вещь, для него должен существовать мир. Когда Гуссерль, очищая логику от психологизма в «Логических исследованиях», приводит доводы «психологистов», он даже не поминает такое понятие как Образ мира. Психология той поры не знала его.
В итоге и сами психологи, и логики шли за философами, за тем же Аристотелем, и предпочитали «редуцировать» мир до категорий. В сущности, до проявлений, до черт, и привязывали логику как науку о том, как должно мыслить, к произвольно выбранным проявлениям мира.
И логика стала скучной, непонятной и ненужной людям наукой. Просто потому, что мы живем в мире, и душа наша приходит в мир, чтобы решить свои большие задачи именно в нем. Образы мирских вещей — это вещи Образа мира. Оторвав логику от мира, мы лишили ее жизни!
Дата добавления: 2015-11-28; просмотров: 85 | Нарушение авторских прав