Читайте также:
|
Такое название дал Рубинштейн тому, что раньше относилось к разумению и рассуждению. С тех пор все эпигоны без малейшего сомнения повторяют за ним это странное, но очень сильное, почти магическое выражение: операции мыслительного процесса!
Проще всего эта тема изложена в мелких книжонках, предназначенных облегчать экзамены, вроде сборника шпаргалок «Общая психология» Ф. Р. Филатова. В таких сочинениях корпус науки выложен в самом чистом виде, потому что их задача — обеспечить студенту твердую тройку, которую ставят за то, что ты знаешь только самые общие понятия своей науки.
Я расскажу, как видел «мыслительный процесс» Рубинштейн, а потом приведу краткое переложение его Филатовым, чтобы показать, что именно было взято психологией из всех исканий своего классика. А значит, что было сутью современной психологии на взгляд сообщества профессиональных психологов.
Я не буду повторять, что Рубинштейн связывает свое «мышление» с задачностью, для обозначения которой придумал выражение «проблемная ситуация». То, что он заменил все русские слова на иностранные, говорит о том, что, с одной стороны, это для него признак научности — науку нельзя делать по-русски, — с другой, что он пытается скрыть либо какое-то знание, либо свое непонимание предмета за непонятными словами.
Но задачность — общий признак разума. Мышление, которое является частью разума, безусловно, должно иметь отношение к решению задач. Как и любая иная часть разума. Поэтому задачность не может сама по себе быть какой-то определяющей чертой мышления. Чтобы она ею стала, надо говорить не о задачности вообще, а о какой-то особой задачности, свойственной только мышлению.
Если Рубинштейн действительно говорит о мышлении, то его задачность должна раскрываться в тех свойствах или орудиях, которые составляют мышление. Но для этого надо быть уверенным, что это именно орудия мышления и свойства именно его.
Рубинштейн говорит об этих свойствах и орудиях как об «операциях» и перечисляет их:
«Таковыми являются сравнение, анализ и синтез, абстракция и обобщение» (Рубинштейн, 1940, с. 296).
Являются ли эти «процессы» действительно орудиями мышления?
Конечно, если сделать из понятия «мышление» некое абсолютное обобщение, вмещающее в себя все, что можно привязать к мысли, то все и войдет, как в безразмерную свалку. Но я не Введенский, для меня разум и рассудок существуют. И работают они так, что можно их действия назвать мыслями. Можно, и всегда можно было. Однако народ предпочел выделить их в особые, условно говоря, «устройства» ума или сознания. Следовательно, само понятие «мысль» либо не является строго определяющим всё как принадлежащее мышлению, либо не должно применяться ко всему, что происходит в сознании.
Иными словами, то, что происходит в рассудке, можно назвать мыслями, но это будет неточно, потому что точное название для образов, которые использует рассудок, будет рассуждения. А для образов разума — разумения. Мысль же — это имя для образов мышления. Это первое.
Второе: если перечисленные Рубинштейном операции можно отнести только к мышлению, тогда Рубинштейновская психология верна. Но если часть из них столь же легко соотносится с разумом, рассудком или умом, то рушится все. Почему? Да потому, что показывает произвольность его «классификаций». Иными словами, мышление выбрано произвольно, а составные части его впихнуты в обобщающее понятие насильно. И можно было так же легко впихнуть их все в «разум», например.
И это было бы так же неверно. Просто потому, что точно так же уводило бы от познания действительности, как и любая другая свалка. А разве можно определенно сказать, что сравнение, анализ и синтез, абстракция и обобщение, являются исключительной принадлежностью мышления? Даже если их перевести на русский язык! Боюсь, вообще ни одно из этих понятий не относится собственно к мышлению, вот беда!
Но пойду последовательно. Сравнение.
В отношении сравнения Рубинштейн краток, поэтому приведу целиком:
«Сравнение, сопоставляя вещи, явления, их свойства, вскрывает тожество и различия. Выявляя тожество одних и различия других вещей, сравнение приходит к их классификации. Сравнение является часто первичной формой познания: вещи сначала познаются путем сравнения. Это вместе с тем и элементарная форма познания.
Тожество и различие, основные категории рассудочного познания, выступают сначала как внешние отношения» (Там же, с. 296).
Вот тебе бабушка и Юрьев день! Отменяли, отменяли рассудок, да вдруг пришли к рассудочному познанию. Это высказывание нельзя понять никак иначе, кроме как признание, что в рамках мышления действует рассудок! А значит, сравнение, тожество, различение и классификация — это все части рассудка. Может быть, и так.
Вот только и рассудку и мышлению в действительности почти невозможно сравнивать вещи. Они сравнивают образы вещей и по ним судят о вещах. Рассудку, то есть способности рассуждать, просто нечем к ним, к вещам этим, прикоснуться. Он не имеет рук. И даже хуже того — он не связан и с органами восприятия. Для того чтобы рассудок мог рассуждать, нужно, чтобы некая иная способность подготовила ему такую возможность, превратив восприятия в образы, подходящие для рассуждения.
Рассудок, совершенно очевидно, не может сравнивать вещи, он может лишь выстраивать условия, в которых суждение о вещах или сравнение их стало возможным…
Рубинштейн каким-то образом умудрился посчитать сравнение «первичной формой познания», заявив дальше, что «более глубокое познание требует раскрытия внутренних связей, закономерностей и существенных свойств», что и осуществляется другими операциями мыслительного процесса — анализом и синтезом.
Пока я даже не в состоянии судить о том, что тут глубже, потому что Рубинштейну нужно в мышлении то, что познает. А мне — то, что рассуждает.
И все же, анализ и синтез точно не могут научить рассуждению, потому что русский мужик рассуждать умел, а вот анализировать и синтезировать… Можно, конечно, допустить, что этими словами обозначили что-то, что русский человек умел, да имени дать не догадался. Нечто вроде «мысленного расчленения предмета» на части, а потом восстановления его снова в целое. Можно.
Только так не сказано, а сказано, что это — «логическое содержание мышления». Это означает, что если в действительном рассуждении и есть такие действия, они производятся как-то не так, причем, настолько не так, что даже не узнаются русским человеком под именами анализа и синтеза. А русский человек порассуждать любит…
Но основное возражение против этого утверждения Рубинштейна опять то же: мы не можем расчленять предмет мысленно.
Мы можем расчленять мысленно лишь образ предмета. Если речь идет именно об этом, то тут, пожалуй, описывается способность думать воображая…
Что касается абстракции, то есть «выделения, вычленения и извлечения одной какой-нибудь стороны, свойства, момента явления или предмета, в каком-нибудь отношении существенного, и отвлечения от остальных» (Рубинштейн, 1940, с. 297), то я просто не понимаю, о чем говорит Рубинштейн. Действительное рассуждение как-то уж очень проще описанного.
Упомянутые далее понятие и представление — это просто ошибка. Они, конечно, используются при рассуждении и мышлении, но отнюдь не как процессы. Точнее, процессом, то есть действием, понятия было бы понимание. А вот представление — это действительно действие, как я показывал раньше. Вот только Рубинштейн понимает под ним — «наглядный образ» (Там же, с. 300). Как «наглядный образ» может быть «процессом»? К тому же, представление не относится к рассуждению.
Завершает Рубинштейн эту часть своей книги рассказом о суждении и умозаключении.
Умозаключение, по моим понятиям, бесспорно относится к рассуждению. А вот что касается суждения, тут не все однозначно.
Дело в том, что психологи под ним понимают не то, из чего состоит рассуждение, а способность высказывать мнение, выносить оценку, в общем, судить. Как моя способность судить связана с рассуждением, еще надо суметь показать. А для этого об этой связи надо хотя бы сказать…
Умозаключение же Рубинштейн приравнивает к выводу (с. 302).
Оно, как кажется, и верно. Вот только русский язык сопротивляется: выводить — это обратно заключению. Для того, чтобы вывести, надо сначала нечто в чем-то заключить, в сущности, запереть ключом. Но об этом Рубинштейн не пишет, зато переписывает из некоего Линдворского какие-то логические примеры. То есть говорит не как психолог.
К тому же, весь этот небольшой раздел скучен и невнятен.
Оно и понятно: он писался не психологически, не по наблюдениям из жизни, а по книжкам, которые, по сути своей, хранили схоластическое наследие формальной логики. И задачей себе Рубинштейн ставил — описать то, что назвал «операциями мыслительного процесса», а не научить им.
И я подозреваю, что никто в психологии и не ставил перед собой такую задачу! Но почему? Почему психология не учит думать? Это не ее задача? Тогда чья?
Как же научиться у психологов думать рассуждая, если это не их дело? Пожалуй, за этим надо отправляться к первоисточникам, то есть в философию. Но сначала я хочу посмотреть, может быть, что-то изменилось со времен Рубинштейна.
Дата добавления: 2015-11-28; просмотров: 74 | Нарушение авторских прав