Читайте также: |
|
Примерно с тех пор как появился у нас знаток подрывного дела Павел Воробьев, наше внимание стали привлекать диверсии. Воробьев был человеком немногословным. Целыми днями он возился с какими-то ящичками, перекладывал и протирал толовые брусочки, которые раздобыл у колхозниц.
— Что это ты делаешь?— спросил его как-то Рысаков.
Воробьев отделался шуткой.
Только после настойчивых расспросов он ответил:
— Мины буду готовить, товарищ командир.
— Капсули-то у тебя есть?
— Нет, израсходовали на котлован...
— Как же ты будешь готовить мины?
На это Воробьев ничего не ответил. Без взрывателей тол просто ненужная вещь. Но разве человек, знающий цену толу, примирится с невозможностью его использовать? И Воробьев решил изобретать. Он спросил у Рысакова, можно ли испортить одну винтовку. Командир разрешил. Воробьев обрезал у винтовки ствол и к концу обреза приспособил ящик с толом весом тридцать — сорок килограммов. Затем из обыкновенного патрона он вынул пулю и заменил обычный порох охотничьим (с полкилограмма охотничьего пороха сохранилось у лесника Демина). Чтобы порох не высыпался из патрона, он закрыл отверстие тонкой, как папиросная бумага, пленкой березовой коры. Воробьев был убежден, что от детонации при выстреле таким патроном обязательно взорвется тол.
Далеко от лагеря, в глубине леса, испытывали мы изобретение Воробьева. К спусковому крючку Воробьев привязал длинный шнур. Усевшись в укрытии вместе с Воробьевым, наблюдатели с затаенным вниманием ждали взрыва. Воробьев дернул за шнур. Саша Карзыкин даже глаза закрыл. Щелчок, дым, а ящик с толом даже не шелохнулся.
— Ну, что, осечка? — спросил Рысаков удрученного изобретателя.
— Осечка, товарищ командир.
— Винтовку только загубил, чорт паршивый. Изволь достать мне теперь винтовку в первом же бою, — приказал Рысаков с хозяйской рачительностью.
В лагере испытание неудачного изобретения стало источником насмешек над Воробьевым. А радио утром и вечером приносило все новые вести о диверсиях на железных дорогах, которые проводили партизаны Смоленщины, Белоруссии, Ленинграда. У наших товарищей тоже зачесались руки.
— Да мы-то что — лыком шиты, что ли, в самом деле! — возмущался старик Демин. — Хоть бы рельсы выворотили.
— Мы адову машину изобретаем, — пошутил Сережа Рыбаков.
— Мне диверсии давайте, а не изобретения! — сказал Рысаков. — Сам пойду на дорогу. Выбери участок, товарищ Андреев, и завтра пойдем действовать.
Хлопнув дверью, Рысаков ушел. Воробьев промолчал, смуглое его лицо покраснело. Я хорошо понимал его состояние. Когда отыскался тол, он первый заговорил о значении диверсий на коммуникациях противника, напомнил о том, что говорил товарищ Сталин, обращаясь к народу по радио 3 июля. А подошло время осуществить его призыв, и Воробьев ничего не может сделать.
Я успокоил Воробьева тем, что посоветовал ему подумать над предложением Демина — разворотить рельсы.
— Ну что же, попытаюсь, — сказал Воробьев, и в голосе его прозвучали нотки отчаяния.
Это заметил Мажукин.
— Эй, дружок, с таким настроением лучше не ходить, — сказал он.
— Нет, нет, Иван Сергеевич, все в порядке и настроение хорошее. Это я злюсь на себя самого.
Первым пойти с Воробьевым вызвался Володя Тишин. С тех пор как в отряде появилось радио, Тишин ничем так не интересовался, как новостями с фронта.
«Ну, что новенького там, на фронте?» — задавал он свой неизменный вопрос. Особенно он осаждал Гуторова и меня, как людей, по его мнению, более осведомленных. Мы рассказывали, что знали сами, но этого ему было мало, и он приставал к другим: «Что новенького на фронте?»
В грамоте Володя был не силен. Он работал слесарем, затем его выдвинули на хозяйственную работу, учиться как следует он не успел, а потом война помешала. Особенно слабые познания обнаруживал Володя в географии. Эта наука, признавался он, никак ему не давалась. Слабость Тишина в географии быстро обнаружили товарищи.
— Ну, что новенького там, на фронте? — спросит, бывало, Тишин.
— Здорово дела идут! Вчера немцы Лену оставили...
— Что такое Лена? Река, что ли? А где она протекает?
— В Прибалтике, в Таллин впадает.
— Ага, жмут, значит, наши?
— Жмут.
Узнав о том, что Воробьев подбирает группу диверсантов, Тишин сказал:
— Это, брат, не география, ну ее к чорту, тут уж я не напутаю.
И верно, в бою Володя Тишин не подводил, да и был у него уже кой-какой, хотя и случайный, опыт железнодорожных диверсий. Как-то вместе с партизаном Глебкиным ходил он в разведку в район станции Полужье и встретил своего старого приятеля Алексея Ижукина. Тишин тогда не подозревал, что бывший председатель сельского совета и лучший диверсант навлинских партизан Ижукин — будущий Герой Советского Союза. Конечно, и сам Ижукин не знал тогда своего будущего. Встретились они, как старые друзья, в лесу и, стоя по пояс в снегу, крепко расцеловались. Ижукин шел с двумя партизанами своего отряда взрывать вражеский поезд. Тишин и Глебкин хорошо знали эту местность: Глебкин долго работал на этом участке дороги обходчиком, Тишин бывал здесь неоднократно, когда работал в МТС. В качестве проводников они отправились с диверсионной группой Алексея Ижукина. На дорогу они вышли ночью, и Тишину пришлось помогать Ижукину ставить мину. Правда, Тишин был только подносчиком тола, но все же ему удалось понаблюдать за процессом минирования. Охрана дороги в это время была слабая, и работа протекала довольно спокойно. Тишин видел, как Ижукин уложил в плоский ящик кусок тола и закрыл его крышкой. Затем он искусно выдолбил между шпалами небольшую ямку, заложил ящик под рельсу, воткнул в отверстие, проделанное в ящике, металлическую трубочку взрывателя, дал в руки Тишину конец длинного шнура и сказал:
— Тяни вон туда. Когда я за другой конец подергаю, бросай шнур и жди меня.
Ждать пришлось недолго. Вдали послышался свисток паровоза, шум поезда. Шум приближался, нарастал, тонко загудели рельсы. У Тишина замерло сердце, а с той стороны, откуда шел поезд, появились два человека. Они быстро шагали к мине.
— Обнаружат, — забеспокоился Ижукин.
Действительно, когда поезд был не далее ста метров, эти люди на железнодорожном полотне обнаружили мину. Они начали стрелять в воздух, затем пустили красные ракеты, предупреждая машиниста об опасности. Ижукин разозлился и хотел было уже дернуть за шнур, чтобы взлетели на воздух бдительные охранники. Но состав убыстрял ход и катился к мине. По всей вероятности, машинист принял своих охранников за партизан и вместо того, чтобы остановить поезд, только прибавил пару.
Прошло еще несколько секунд, и Ижукин, наконец, дернул за шнур.
Раздался взрыв, заскрежетало железо, в дыму и пламени перевертывались вагоны, трещало дерево обшивки. Ижукин потащил Тишина за руку. Полуоглохшие, полуослепшие, скрылись партизаны в лесу. За стволами деревьев позади них рвались боеприпасы в горящих вагонах.
Это было в январе, и теперь, когда Воробьев стал подыскивать компаньонов для вылазки на железную дорогу, естественно, что раньше всех к нему присоединились Тишин и Глебкин, считавшие себя уже специалистами подрывного дела.
Принять участие в диверсии захотели также Тарас Бульба, Карзыкин, Рыбаков.
Участок для диверсии выбирал я. В нашем отряде было много местных людей, которые хорошо знали дорогу от Брянска до Почепа. Кроме того, в моем распоряжении имелись данные разведки. Оставалось выбрать место с самыми удобными путями для отхода после организации крушения. Лучше лесного участка напротив деревни Сергеевки ничего нельзя было придумать. Дорога в этом месте охранялась слабо — от Красного Рога до станции Хмелеве ночью изредка проходил парный патруль, лесная чаща подходила к самой дороге. Подобная слабость охраны объяснялась, видимо, тем, что мы на этой дороге еще не действовали.
С утра группа Воробьева стала готовиться к выходу на дорогу. Воробьев и Глебкин, знатоки железнодорожной техники, указали, какой требуется инструмент для разборки рельсов. Нужны были лапа, ломик, ключи. А в нашем отряде, кроме топора, ничего, конечно, не было.
К вечеру вооружились. Специального инструмента так и не достали. Во главе с Рысаковым мы выехали на пяти розвальнях, чтобы изучить диверсионную работу. Я и Мажукин отправились с группой, состоявшей из пятнадцати человек. Ночь выдалась серая, падал редкий снежок. Оставив подводы с пятью партизанами в лесу, мы пошли к дороге. Вел Андрей Баздеров, хорошо знавший здешние места.
Если бы в августе 1941 года, когда я ехал по этой дороге на фронт, мне сказали, что я буду подкрадываться к ней в ночной темноте, я посмотрел бы на такого человека, как на сумасшедшего. И вот теперь я шел с группой товарищей, которые в недавнем прошлом строили, ремонтировали, поддерживали в надлежащем порядке эту дорогу, чтобы теперь ее разрушить.
С левой стороны лес расступился, и между двух высоких стен я увидел железнодорожный путь. Гудели провода. Прямо перед нами возникла железнодорожная будка. В ней, по сведениям нашей агентуры, большую часть ночи отогревался немецкий патруль.
Баздеров, глядя на Рысакова, проговорил:
— Не там вышел. На двести метров, Василий Андреевич, ошибся.
Ошибку Баздерова исправлять теперь было поздно. Мы быстро оцепили будку, и я с Тарасом Бульбой распахнули дверь. Посреди крошечного пространства, собираясь на линию, одевался железнодорожный сторож. Суконный армяк и старая шапка свидетельствовали о том, что он не военный и, тем более, не немец. Не успел он открыть рта, как Тарас выволок его из будки.
— Сколько вас? — тихо спросил я.
— Я один, — ответил сторож.
По дрожавшему голосу можно было догадаться, что он перепугался насмерть. У него зуб на зуб не попадал.
Баздеров вошел в будку, нашел нужный инструмент: лапу, два ключа, железнодорожный молоток. Мы, таким образом, полностью экипировались для предстоящей работы. Кроме инструмента, мы взяли в будке восемь так называемых «колотушек» — немецких гранат на длинных деревянных рукоятках.
— Откуда они у тебя? — спросил я сторожа.
Он охотно сообщил, что гранаты принадлежат немецким охранникам. Нынче охранники еще с вечера ушли в Красный Рог на вечеринку и вернутся только утром.
Отойдя метров на пятьдесят от будки, мы приступили к разборке пути. Сторожа мы тоже привлекли к работе. В обе стороны по линии были высланы дозорные для наблюдения и прикрытия на случай опасности. Остальные, в том числе и сторож, принялись за дело. Скрипела эта самая лапа, которую мы раздобыли в будке, визжали заржавевшие гайки, звенели молотки, по лесу далеко разносилось тревожное эхо. Работали молча и сосредоточенно. Только Воробьев и Глебкин вполголоса подсказывали, что надо делать. Их таинственный шопот среди бешеного визга проклятых гаек и лязгающих инструментов постороннему человеку показался бы смешным, но у нас нервы в тот момент были до того напряжены, что мы не замечали нелепости этого несоответствия.
Работа вначале шла медленно. Но затем сторож настолько освоился, что тоже стал командовать, помогать отстающим, и работа пошла быстрее. Он куда более ловко, чем мы, отвертывал гайки, лапой вытаскивал костыли, отбрасывал подкладки, отодвигал рельсы сантиметра на два и снова вбивал костыль.
Не прошло и двух часов, как работа закончилась: два звена каждой пары рельсов были разведены.
— Это называется раздвижной способ, — вполголоса, но тоном специалиста объяснил мне Воробьев, когда, окончив работу, мы отходили в лес.
— Что же ты молчал до сих пор, если знал, как это делается? — перебил его Рысаков.
— Да только теперь вспомнил.
Сторож шел с нами в лес.
— Послушай, дядя, а ты, собственно, куда идешь? — спросил его Мажукин.
— Да с вами, следует быть. Куда мне теперь от вас, разве только на вешалку? Интереса не составляет.
Мажукин не успел ответить.
Со стороны Красного Рога издалека донесся протяжный паровозный свисток.
— Идет, — сказал сторож.
Мы остановились. Сторож с беспокойством глядел в сторону разобранного полотна. Полуобернувшись, переступая с ноги на ногу и сжав кулаки, он постукивал ими один о другой, волновался.
— Идет, — повторил он. — Эх, и хряснет сейчас!
— Жалко, что ли? — спросил его Рысаков.
— Не жалко, — непривычно.
Поезд приближался. Стук колес, шипенье паровоза наполнили шумом весь лес. С опасением мы ждали: не заметит ли машинист опасности, не начнет ли тормозить? Все произошло в одно неуловимое мгновение. Сначала что-то со скрежетом рухнуло и взорвалось, залязгали буфера, мир потонул в неслыханном треске и скрежете, сквозь которые прорывались человеческие вопли.
А мы прыгали на месте и по-солдатски крепко ругались от радости. Радовал не столько тот факт, что мы уничтожили состав противника, сколько сознание, что «раздвижной способ», который нам по силам, вполне себя оправдал.
Так в отряде появился новый боец. Прозвище «сторож» осталось за ним. Он был очень полезен нам при организации диверсий механическим способом. Позднее, когда мы получили новую технику для подрывной работы, Вершинкин быстро изучил подрывные механизмы с мудреными названиями. Не успел он освоить лишь мину Старинова, которую называл «миной старенькой». Во время одной диверсии, после того как уже взорвал пять вражеских эшелонов, он был тяжело ранен и на самолете эвакуирован на Большую Землю.
Секретарь райкома Фильковский встретил нас с распростертыми объятиями. Поздравляя нас с успехом, он возбужденно говорил:
— Теперь мы вышли на правильный путь. Нам теперь есть о чем сообщить на Большую Землю...
Фильковский был горячим сторонником подрывной деятельности.
В тот же день он составил радиограмму и передал ее через радиостанцию Кудрявцева в штаб фронта. А через два дня мы слушали сводку Советского Информбюро, в которой сообщалось, что «партизанский отряд под командованием товарища Р. и секретаря райкома Ф., действующий в Брянских лесах, пустил под откос эшелон противника, следовавший на фронт с живой силой и техникой...»
Мы приняли это сообщение, как высшую награду, и день этот был для нас великим праздником. Отныне на Большой Земле осведомлены о нашем существовании!
Узнали о нас наши соседи — трубчевские партизаны, партизаны Сабурова и другие. Через несколько дней с ними была установлена прочная связь.
Теперь в отряде возникло новое подразделение — группа диверсантов. Воробьев повеселел. Он снова взялся за свое изобретение, решив довести его до конца. Механические способы пуска эшелонов врага под откос, которые мы легко освоили, были ненадежными. Немцы усилили охрану, патрулирование, и из последующих шести случаев развода рельсов, подкапывания насыпи и разборки стыков успех имели только два; остальные противник во-время обнаружил и предотвратил крушение.
Из немецких гранат-колотушек, которые мы взяли в будке сторожа, Воробьев извлек капсули-детонаторы, вставил их в сконструированную им толовую мину, и винтовочные обрезы теперь производили нужное действие.
Он испытал свою мину в окрестностях лагеря, а затем вместе с Рысаковым вышел испытывать ее на железной дороге. Конечно, обрез при этом пропадал. Людей для постановки мины требовалось немного: с Воробьевым пошли, кроме командира отряда, всего три человека: Тишин, Глебкин и Котомин.
Километрах в двух от станции Красный Рог диверсанты установили мину Воробьева. Через полчаса показался вражеский эшелон. Тишин дернул за шнур, раздался выстрел из обреза, и мина взорвалась. На воздух взлетел паровоз и несколько вагонов, остальные скатились с насыпи.
Несколько позднее нам удалось взорвать железнодорожную водокачку на станции Красный Рог и лишить дорогу водоснабжения. Эта операция по тому времени была разработана и проведена блестяще. Решающую роль при этом сыграла разведка, доставившая исчерпывающие данные. Без выстрела мы сняли охрану, захватили ценные документы, телефонные аппараты. Интересен был приказ немецкого капитана Пфафенрода, находившегося в городе Почепе. Он писал командиру охраны водокачки:
«За последнее время в районе железкой дороги усилилась партизанская деятельность. Надо ожидать нападения и на водокачку. Оно может быть проведено в ближайшее время, так как партизаны, вероятно, понимают, какой ущерб они могут причинить дороге. Сомнительные люди, по всей вероятности партизанские разведчики, были замечены в районе водокачки».
Капитан требовал, чтобы командир охраны усилил бдительность, окружил водокачку проволочными заграждениями и принял все подобающие меры. Словом, господин Пфафенрод оказался человеком осмотрительным и предусмотрел заранее, что водокачка партизанами будет взорвана. Так это и случилось.
— Ну, как, Василий Андреевич, насчет «военщины»? — спросил я Рысакова после этой операции. — Может быть, распустить группу разведки, а то слишком много начальников, скоро и воевать некому будет. — Я повторял старые слова Рысакова.
— Да, у вас, у военных, получается как-то так, что лишним никто не остается. — Он помедлил, потом усмехнулся: — В общем я давно сдался, ты прав. Группу разведки даже целесообразно усилить.
Я не стал откладывать это дело в долгий ящик, и группу разведки подкрепили оружием и людьми, выделив в нее боевых, как говорят — стреляных хлопцев. Теперь эта группа могла не только вести разведку, но и в случае необходимости самостоятельно выполнять тактическую задачу.
Дата добавления: 2015-11-28; просмотров: 85 | Нарушение авторских прав