Первое собрание

После этой истории, выбившей Рысакова из колеи, я не раз напоминал ему о данном обещании связаться с райкомом, он с досадой отмахивался:

— Что ты? Нашел подходящее время, когда шпионов наплодили. Хочешь, чтобы скорее секретарей ухлопали?

Но именно в этой сложной обстановке нам, как воз­дух, необходимо было партийное руководство.

Я самостоятельно стал искать связи с райкомом и за­говорил об этом с Симоновым.

Иван Федотович Симонов, один из бойцов нашей группы, был человеком местным. До войны он работал в партийной организации совхоза, в Красной Армии служил политруком. Местные жители относились к нему с большим уважением. Это сразу бросилось мне в глаза.

Симонов сообщил мне, что райком руководит под­польной работой. Кроме того, работники райкома воз­главляют группу партизанских отрядов. Но где нахо­дится райком, какими отрядами он руководит, Симонов не знал. В свою очередь Симонов не раз заговаривал со мной о поведении Рысакова, о его недоверчивости, подозрительности, склонности к поступкам анархическим и самовластным. Однако, будучи человеком военным, Иван Федотович был весьма сдержан в критике своего командира.

Во время разговора Рысаков подошел к нам и спросил Симонова:

— Иван Федотович, ты видел Иванова?

Иванова мы знали как бывшего советского активиста из деревни Сосновое Болото.

— Видел, Василий Андреевич, — ответил Симонов, расхаживая по землянке.

— Ну, что говорит эта сволочь?

— Почему сволочь? Он хороший парень. Сегодня через друзей достанет две винтовки и завтра перейдет к нам.

— И ты поверил?

— А почему же нет? Я и встретить его пообещал.

— Этого только недоставало! Ты знаешь, зачем он хочет притти? Чтобы нас всех ухлопать. Этого предателя я давно знаю.

— Да что ты, Василий Андреевич, да ты с ума со­шел! Кто тебе наболтал?

— Я этого типа давно знаю, вот посмотришь... — упрямо повторял Рысаков. Вдруг он схватил шинель, накинул ее на плечи и закричал своему ординарцу: — Ильинский, лошадь!

Куда поехал Рысаков и зачем, никто не знал. С ним отправились три партизана, постоянно сопровождавшие его в поездках.

Вечером, часов в десять, Рысаков явился довольный, улыбающийся. С собой он привез две винтовки. Когда Рысаков вышел на кухню, спутники его, смакуя подроб­ности, рассказали, как они обманули доверчивого Ива­нова. Вызвав его в сени, они приказали ему следовать за собой.

— А что случилось? — спрашивал Иванов.

— Дело есть, — отвечал Рысаков.

Во дворе дома Рысаков приказал связать Иванова. Мелом, крупными буквами, он написал на его спине и на груди: «Предатель». В таком виде провели Иванова по поселку Гавань, где каждый мальчишка знал этого честного человека.

Затем Рысаков посадил Иванова к себе в сани, отвез на лагерную заставу и запер в землянке, чтобы на сле­дующий день учинить суд и расправу.

— За что?! — кричал ошеломленный Симонов.

Меня тоже чрезвычайно возмутило это самоуправство.

С Ивановым я не был знаком, но никогда ничего не слы­шал о нем плохого. По словам Симонова, это был чест­ный советский человек, патриот, помогавший нашим людям. Почему я должен был верить немотивирован­ным подозрениям Рысакова, а не хорошему мнению Си­монова?

Симонов потребовал от Рысакова отчета.

— Ты что, врагов защищать?! — заорал Рысаков в ответ.

Поведение Рысакова возмутило и других товари­щей. Вечером ко мне подошел Саша Карзыкин и за­шептал своими пухленькими губами, покрытыми белым пушком:

— Василий Андреевич, погубит он дело. Как его остановить?

— Нужно немедленно провести собрание, обсудить его поведение, — сказал я. — Поговори с ребятами, Са­шенька, а я с Иваном Федотовичем потолкую.

Но прежде всего надо было поговорить с самим Рысаковым, и я опять взял на себя эту задачу.

Неоднократно я рассказывал товарищам различные истории. Рысаков обычно интересовался моими расска­зами не меньше, чем Баздеров и Рыбаков. И вот, выйдя вслед за Рысаковым, я заговорил о Денисе Давыдове. Не спеша, мы пошли по тропинке в лес. Он то задумы­вался, слушая мой рассказ о славном партизане, то не скрывал своего восхищения.

— Да, — сказал он под конец, — у такого, как Денис Давыдов, есть чему поучиться нашему брату.

— Имей в виду, что в то далекое время у него было войско, стройная организация, а у нас...

— Брось ты мне тут гудеть, — вспыхнул Рысаков, резко поворачиваясь в мою сторону, — чувствую, куда ты гнешь! Заладила сорока Якова... Твоя военщина вон до чего довела!

Все мое влияние на него словно сразу испарилось. Но я был убежден, что это последняя вспышка его ста­рой болезни, которая начинала поддаваться лечению. Вспышка более бурная и неистовая, чем прежде, но по­следняя. И я решил итти вперед до конца во имя дела, во имя самого Рысакова. Я прямо сказал, что поступки его возмутительны и беззаконны. Рысаков закричал:

— Ты политический слепец! Как ты не видишь, что этот Иванов предатель, немецкий пособник?!

— Партизаны не оправдывают твоих действий. Они основаны на твоих личных подозрениях, ничем не под­крепленных. Где доказательства, что Иванов предатель? Члены отряда негодуют. Дело может кончиться плохо, отряд развалится. Этого ты хочешь добиться? — снова пытался я образумить Рысакова.

— Кто негодует? Двуличные люди! — продолжал он кричать. Его худое лицо вытянулось, глаза остекленели. В этот момент он был страшен. — Почему они сами ни слова мне не говорят?

— Потому что ты ни с кем не желаешь говорить. Разве ты с кем-нибудь советуешься? Надо провести со­брание. На собрании тебе скажут в глаза...

Но собрание Рысакова не устраивало.

— Митинговщину хочешь завести? Митинговщиной много не навоюешь.

Все же в конце концов мне и другим товарищам удалось убедить Рысакова провести собрание. Он согласился только потому, что был уверен в своей пра­воте.

Собрание жестоко разочаровало Рысакова.

— Некоторые тут захотели собрание. Давно не бол­тали, языки чешутся! Так вот мы сегодня проведем со­брание. Слово для доклада имеет товарищ Андреев, — начал Рысаков.

Раздались голоса — избрать председателя и секре­таря, но командир обрезал:

— Я председатель, а секретарь не нужен. Бумаги мало, надо экономить ее для дела, не тратить на записи болтовни.

Он говорил медленно, с оттенком ехидства.

Мой доклад длился не более получаса. Я повел речь о том, как немцы пытаются развалить партизанские от­ряды, как они засылают в отряды шпионов, в задачу ко­торых входит не только разведать силы партизан, но и разложить их, подорвать веру друг в друга и в народ. Немцы пытаются скомпрометировать партизанское дви­жение, запугать население и оторвать его от партизан, говорил я и приводил примеры, памятные всем нам. Под маркой партизан немцы учиняют массовые расстрелы, устраивают грабежи. Рысаков не мог оставить мои слова без ответа. Но он решил не объясняться, а обвинять.

— Уж не сложить ли нам оружие потому, что немцы орудуют под маркой партизан? — заговорил он. — Уж не по головке ли гладить нам тех, кто предал и предает советскую власть? Товарищ Андреев утверждает, что мы, то есть я, если прямо говорить, незаконно творю суд и расправу. А знаете вы, за кого он заступается? Мало вам таких примеров, как Цыбульский и эта сволочь Ирина? Вот, пожалуйста, еще! — Рысаков выхватил из полевой сумки пачку бумаг. — Вот документы, которые, может быть, откроют глаза некоторым интеллигентикам, а то они шибко крови боятся.

Он начал читать заявления и доносы. Преступления перед Родиной приписывались в них людям, которым и смертная казнь казалась слишком малой карой.

Присутствующие хорошо знали людей, о которых шла речь в документах. Обвинения показались весьма стран­ными. Поднялся Симонов и потребовал огласить фами­лии доносчиков. Рысаков назвал их. И сразу выяснилось, что доносы сочиняли сами немцы и ловко подсовывали их Рысакову через своих агентов. Ко всему прочему, агенты сводили со своими жертвами старые счеты. Все это удалось установить довольно легко и было вполне очевидно.

Выяснили мы и того, кто фабрикует доносы и подсы­лает их через подставных лиц. Бумаги рассылал брат Цыбульского.

Что дало это первое в отряде собрание? Были дока­заны серьезные и опасные для дела ошибки Рысакова. Он слишком уверовал в свою непогрешимость и потерял веру в народ. Эти ошибки привели его к обособленности, к замкнутости в отряде, боевым и независимым команди­ром которого он себя считал, к странной, болезненной подозрительности.

Мне показалось, что на собрании Рысаков понял всю глубину своих заблуждений. Он заявил:

— Чтобы избежать этих грехов в будущем, надо чаще советоваться. Да и настоящий порядок навести в от­ряде.

— Штаб надо создать. Я предлагаю начальником штаба Василия Андреевича «с бородой», — сказал Иван Акулов.

Так и порешили.

Раз мы сумели сломить своеволие Рысакова, то надо было итти дальше. Здесь же на собрании я предложил оформить партийную организацию.

Впервые при всех партизанах Рысаков рассказал, что его послал в Уручье для работы и организации отряда райком партии, секретари и члены которого с группой коммунистов находились в лесу — всего в нескольких километрах отсюда!

Члены партии, находившиеся на собрании, возмути­лись, узнав то, что было уже известно мне. Какое право имел Рысаков скрывать от них существование подполь­ного райкома? Рысаков что-то заговорил в свое оправда­ние. Тогда я задал Саше Котомину вопрос:

— Ты к кому шел, когда выбрался из окружения? Ты к Рысакову шел?

— Нет, не к Рысакову, — ответил Котомин. — Я слы­шал, что в этих лесах работает подпольный партийный комитет.

— А где райком, там и порядок. Слышишь, Василий Андреевич? — повернулся я к Рысакову. — Я с Акуло­вым и с Красноярцем шел сюда тоже потому, что слы­шал о подпольном райкоме. А командир наш все выжи­дал, все копил подвиги для рапорта райкому, о личной славе заботился. Вот и накопил...

Рысаков больше не оправдывался.

— Рысакову надо вправить мозги, — сказал мне после собрания Иван Федотович Симонов. — Это парень из тех, кого надо держать в крепких руках.

— Его сперва нужно взять в руки, а тогда уж дер­жать, — ответил я Симонову.

Откуда в характере Рысакова упрямство, болезненное самолюбие, непомерное тщеславие, которые мне с таким трудом приходится выбивать из него? Где, в какой среде он рос? — не раз спрашивал я себя. Постепенно я убе­дился, что это скорее следствие плохого воспитания, чем натуры. Родился Рысаков в 1916 году, в крестьянской семье средней зажиточности. Ребенком он лишился отца. Мать, вынужденная зарабатывать на хлеб, не могла уде­лять достаточного внимания своему сыну. С трудом окон­чил он шесть или семь классов школы.

— Ничего хорошего в детстве моем не было, — гово­рил он в минуты откровенности. — Рос обормотом. И если бы комсомол к рукам не прибрал, — прямая до­рожка в бандиты. Как и все дети, был я спервоначалу очень доверчив. Из-за этой своей доверчивости и горя хватил. Жил у нас в деревне один вредный мужик. Я дру­жил с его ребятишками. Зимой он мастерил им красивые салазки, а у меня и плохих не было. Стукнуло мне тогда шесть или семь лет. И вот, помню, захотелось мне самому научиться делать салазки. Пошел я к соседу, а мороз стоял трескучий, градусов на тридцать. «Хорошо, говорю, санки делаешь, дядя Игнат. Вот бы мне научиться». — «А это, говорит, проще простого.» — «Как?» — спрашиваю. «Скобку вон на воротах видишь?» — «Вижу». — «Лизни ее языком и сразу научишься». В общем, известная шутка, забава темной старины. Я был человечком малень­ким, подбежал к скобе, высунул язык и прило­жился. Меня и приморозило к этой проклятой скобе. А бородатый, подлец, ржет. Ему, видишь ли, смешно. Всю кожу с языка оставил я на той скобе. А потом с месяц хворал. С тех пор, между прочим, я и картавить начал.

И Рысаков вдруг с большой искренностью и горечью заговорил о том, как часто один темный, подлый человек, попавшись на пути ребенка, заслоняет от него весь мир. Дядя Игнат вселил в него убеждение, что на этом свете никому пальца в рот не клади — откусят!

— Я и решил, — продолжал Рысаков, — нет, уж лучше сам буду откусывать, чем давать себя кусать. Ну, и начал. Дрался беспощадно. Сколотил компанию дру­зей, верховодил ими. Когда подрос — в праздники гар­мошку в руки и ватагой по деревне. На дороге лучше никто не попадайся. Короче говоря, хулиганить стал. Меня, как зачинщика, начали часто таскать в милицию. Под суд отдавать жалели — молод, но так стыдили, что я остепенился. Тут, кстати, приехал к нам один товарищ, комсомолец-избач, хороший парень. Он меня прибрал к рукам. Вступил я в комсомол, захотелось работать по- настоящему. Стыдно стало, что я, как обсевок в поле. Ну и решил доказать, что я тоже советский человек. А уж что сказал, что пообещал, то свято. Душа вон, а выполню.

Рысаков не скрыл от меня, что и в комсомольской организации он все-таки доставлял много хлопот. За лю­бое поручение брался горячо, но долго одним и тем же интересоваться был не в состоянии. Всегда он рвался на такую работу, где над ним не было бы начальства: всегда жаждал самостоятельности.

— Люблю самостоятельность. Пусть самый малый участок, но такой, на котором видна твоя походка!

А его послали на канцелярскую работу в райисполком. Там он вступил в партию. Позднее Рысаков стал пред­седателем сельского совета. На этой должности его и за­стала война. Ему исполнилось двадцать пять лет. Но по-прежнему, как и в юности, он был своеволен, упрям и честолюбив. А для честолюбия-то, собственно говоря, не было никаких оснований, если предположить, что для честолюбия бывают какие-нибудь основания. В пар­тизанском отряде, до поры до времени свободный от контроля, он и стал ходить своей, рысаковской по­ходкой...

Дата добавления: 2015-11-28