Глава четвертая. По окончании валов, когда и действие таранов оказалось безуспешным

По окончании валов, когда и действие таранов оказалось безуспешным, Тит

приказал поджечь ворота; вскоре после этого против его воли был подожжен

также и храм.

1. Когда оба легиона окончили валы в З-й день месяца лооса, Тит

приказал привезти тараны и направить их на западную галерею внутреннего

храмового двора. Еще раньше против этой стены работал шесть дней, не

переставая, сильнейший таран, но без всякого успеха; также неудачны были

попытки других стенобитных орудий. Мощные по своей величине и сочленению

камни ничему не поддавались. Но другие в то же время подкапывали основание

Северных ворот и после долгих усилий выломали передние камни, однако сами

ворота, поддерживаемые внугренними камнями, устояли. Тогда римляне отчаялись

в успешности машин и рычагов и установили лестницы на галерею. Иудеи не

мешали им в этом, но как только те взбирались уже наверх, многих сбрасывали

со стены, а других убивали в схватке, многие были заколоты в тот момент,

когда они оставляли уже лестницы, но не успели прикрыться щитами; некоторые

лестницы, как только они наполнялись вооруженными, были опрокинуты сверху

иудеями. Последние, впрочем, и сами тоже теряли много людей. Знаменосцы,

которые хотели водрузить наверху знамена, сражались за них не на жизнь, а на

смерть, так как потеря их считается величайшим позором, однако иудеи

овладели знаменами и избили, наконец, всех, влезших наверх. Тогда остальные,

устрашенные участью погибших, отступили. Римляне все без исключения,

совершив какиелибо подвиги, пали; из среды же мятежников храбрейшими

показали себя те самые, которые выдвигались и в предыдущих сражениях, и,

кроме них, еще Элеазар, племянник тирана Симона. Когда Тит убедился, что

пощада чужих святынь ведет к ущербу и гибели его солдат, он отдал приказ

поджечь ворота.

2. В то именно время к нему перешли Анан из Эммауса, кровожаднейший из

соратников Симона, и Архелай, сын Магадата. Они надеялись на милость ввиду

того, что оставили иудеев в тот момент, когда победа была на их стороне. Эта

уловка только возмутила Тита, и так как он узнал еще об их жестокостях

против иудеев, то он с большой охотой отдал бы их на казнь. "Только нужда, -

сказал он, - пригнала их сюда, но отнюдь не добровольное решение; помимо

того, не достойны пощады люди, бежавшие из родного города после того, как

сами предали его огню" - Тем не менее он смирил свой гнев ради раньше

данного им слова и отпустил их обоих, не поставив их, однако, в одинаковое

положение с остальными перебежчиками. Тем временем солдаты подожгли уже

ворота; расплавившееся повсюду серебро открыло пламени доступ к деревянным

балкам, откуда огонь, разгоревшись с удвоенной силой, охватил галереи. Когда

иудеи увидели пробивавшиеся кругом огненные языки, они сразу лишились и

телесной силы, и бодрости духа; в ужасе никто не тронулся с места; никто не

пытался сопротивляться или тушить, - как остолбеневшие, они все стояли и

только смотрели. И все-таки, как ни велико было удручающее действие этого

пожара, они не пытались переменой своего образа мыслей спасти все остальное,

но еще больше ожесточились против римлян, как будто горел уже храм. Весь тот

день и следовавшую за ним ночь бушевал огонь, так как римляне не могли

поджечь все галереи сразу, а толь ко каждую порознь.

3. НаследующийденьТит приказал одной части войска потушить пожар и

очистить место уворот, чтобы открыть свободный доступ легионам. Вслед за

этим он созвал к себе начальников; к нему собрались шесть важнейших из них,

а именно: Тиберий Александр, начальник всей армии, Секст Цереалий, начальник

пятого легиона, Ларций Лепид, начальник десятого, Тит Фригий, начальник

пятнадцатого, кроме того, Фронтон Этерний, префект обоих легионов, прибывших

из Александрии, и Марк Антоний Юлиан, правитель Иудеи, да еще другие

правители и военные трибуны. Со всеми ими он держал совет о том, как

поступить с храмом. Одни советовали поступить с ним по всей строгости

военных законов, ибо "до тех пор, пока этот храм, этот сборный пункт всех

иудеев будет стоять, последние никогда не перестанут замышлять о мятежах".

Другие полагали так: "Если иудеи очистят его и никто не подымет меча для его

обороны, тогда он должен быть пощажен; если же они с высоты храма будут

сопротивляться, его нужно сжечь, ибо тогда он перестает быть храмом, а

только крепостью, и ответственность за разрушение святыни падет тогда не на

римлян, а на тех, которые принудят их к этому". Но Тит сказал: "Если они

даже будут сопротивляться с высоты храма, то и тогда не следует вымещать

злобу против людей на безжизненных предметах и ни в каком случае не следует

сжечь такое величественное здание, ибо разрушение его будет потерей для

римлян, равно как и наоборот, если храм уцелеет, он будет служить украшением

империи". Фронтон, Александр и Цереалий с видимым удовольствием

присоединились к его мнению. После этого Тит распустил собрание и приказал

командирам дать отдых войску для того, чтобы они с обновленными силами могли

бороться в следующем сражении; только одному отборному отряду, составленному

из когорт, он приказал проложить дорогу через развалины и тушить огонь.

4. В тот же день иудеи, изнуренные телом й подавленные духом,

воздержались от нападения, но уже на следующий день они вновь собрали свои

боевые силы и с обновленным мужеством во втором часу через Восточные ворота

сделали вылазку против караулов наружного храмового двора. Последние,

образуя впереди себя иа щитов одну непроницаемую стену, упорно

сопротивлялись. Тем не менее можно было предвидеть, что они не выдержат

натиска, так как нападавшие превосходили их числом и бешеной отвагой. Тогда

Тит, наблюдавший за всем с Антонии, поспешил предупредить неблагоприятный

поворот сражения и прибыл к ним на помощь с отборным отрядом конницы. Этого

удара иудеи не вынесли: как только пали воины первого ряда, рассеялась

большая часть остальных. Однако как только римляне отступили, они опять

обернулись и напали на их тыл, но и римляне повернули свой фронт и опять

принудили их к бегству. В пятом часу ночи иудеи были, наконец, преодолены и

заперты во внутреннем храме.

5. Тогда Тит отправился на Антонию, приняв решение на следующий день

утром двинуться всей армией и оцепить храм. Но храм давно уже был обречен

Богом огню. И вот наступил уже предопределенный роковой день - десятый день

месяца лооса, тот самый день, в который и предыдущий храм был сожжен царем

вавилонян. Сами иудеи были виновниками вторжения в него пламени. Дело

происходило так. Когда Тит отступил, мятежники после краткого отдыха снова

напали на римлян; таким образом завязался бой между гарнизоном храма и

отрядом, поставленным для тушения огня в зданиях наружного притвора.

Последний отбил иудеев и оттеснил их до самого храмового здания. В это время

один из солдат, не ожидая приказа или не подумав о тяжких последствиях

своего поступка, точно по внушению свыше, схватил пылающую головню и,

приподнятый товарищем вверх, бросил ее через золотое окно, которое с севера

вело в окружавшие храм помещения. Когда пламя вспыхнуло, иудеи подняли

вопль, достойный такого рокового момента, и ринулись на помощь храму, не

щадя сил и не обращая больше внимания на жизненную опасность, ибо гибель

угрожала тому, что они до сих пор прежце всего оберегали.

6. Гонец доложил о случившемся Титу. Он вскочил с ложа в своем шатре,

где он только что расположился отдохнуть после боя, и в том виде, в каком

находился, бросился к храму, чтобы прекратить пожар. За ним последовали все

полководцы и переполошенные происшедшим легионы. Можно себе представить,

какой крик и шум произошел при беспорядочном движении такой массы людей.

Цезарь старался возгласом и движением руки дать понять сражающимся, чтобы

они тушили огонь, но они не слышали его голоса, за глушенного громким гулом

всего войска, а на поданные им знаки рукой они не обращали внимания, ибо

одни были всецело увлечены сражением, другие жаждой мщения. Ни слова

уговоров, ни угрозы не могли остановить бурный натиск легионов, одно только

общее ожесточение правило сражением. У входов образовалась такая давка, что

многае были растоптаны своими товарищами, а многие попадали на раскаленные,

еще дымившиеся развалины галерей и таким образом делили участь побежденных.

Подойдя ближе к храму, они делали вид, что не слышат приказаний Тита, и

кричали передним воинам, чтобы те бросили огонь в самый храм. Мятежники

потеряли уже надежду на прекращение пожара; их повсюду избивали или обращали

в бегство. Громадные толпы граждан, все бессильные и безоружные, были

перебиты везде, где их настигали враги. Вокруг жертвенника громоздились кучи

убитых, а по ступеням его лились потоки крови и катились тела убитых

наверху.

7. Когда Тит увидел, что он не всилах укротить ярость рассвирепевших

солдат, а огонь между тем все сильнее распространялся, он в сопровождении

начальников вступил в Святая Святых и обозрел ее содержимое. И он нашел все

гораздо более возвышенным, чем та слава, которой оно пользовалось у

чужестранцев, и нисколько не уступающим восхвалениям и высоким отзывам

туземцев. Так как пламя еще ни с какой стороны не проникло во внутреннее

помещение храма, а пока только опустошало окружавшие его пристройки, то он

предполагал и вполне основательно, что, собственно, храмовое здание может

быть еще спасено. Выскочив наружу, он старался поэтому побуждать солдат

тушить огонь как личными приказаниями, так и через одного из своих

телохранителей, центуриона Либералия, которому он велел подгонять ослушников

палками. Но гнев и ненависть к иудеям и пыл сражения превозмогли даже

уважение к Цезарю и страх перед его карательной властью. Большинство, кроме

того, прельщалось надеждой на добычу, так как они полагали, что если снаружи

все сделано из золота, то внутренность храма наполнена сокровищами. И вот в

то время, когда Цезарь выскочил, чтобы усмирить солдат, один из них уже

проник вовнутрь и в темноте подложил огонь под дверными крюками, а когда

огонь вдруг показался изнутри, военачальники вместе с Титом удалились и

никто уже не препятствовал стоявшим снаружи солдатам поджигать. Так храм,

против воли Цезаря, был предан огню.

8. Как ни печальна и прискорбна гибель творения, удивительнейшего из

всех ведомых миру и по объему, и по великолепию, и по роскошной отделке

отдельных частей, славившегося к тому еще своей святостью, однако утешением

должна служить мысль о неизбежности судьбы для всего живущего, для всех

творений рук человеческих и для всех мест земли. Замечательна в этом случае

точность времени, с которой действовала судьба. Она предопределила для

разрушения, как уже было сказано, даже тот же месяц и день, в который

некогда храм был сожжен вавилонянами. От первоначального его сооружения

царем Соломоном до пережитого нами разрушения, состоявшегося во втором году

царствования Веспасиана, прошло тысяча сто тридцать лет, семь месяцев и

пятнад цать дней, а от вторичного его воссоздания Аггеем во второй год

царствования Кира до разрушения при Веспасиане протекло шестьсот тридцать

девять лет сорок пять дней.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Бедствия, вынесенные иудеями во время пожара храма. О лжепророке и о

знамениях, предшествовавших взятию города

1. В то время, как храм горел, солдаты грабили все попадавшееся им в

руки и убивали иудеев на пути несметными массами. Не было ни пощады к

возрасту, ни уважения к званию: дети и старцы, миряне и священники были

одинаково умерщвлены. Ярость никого не различала: сдавшихся на милость

постигала та же участь, что и сопротивлявшихся. Треск пылавшего повсюду огня

сливался со стонами падавших. Высота холма и величина горевшего здания

заставляли думать, что весь город объят пламенем. И ужаснее и оглушительнее

того крика нельзя себе представить. Все смешалось в один общий гул: и

победные клики дружно подвигавшихся вперед римских легионов, и крики

окруженных огнем и мечом мятежников, и смятение покинутой наверху толпы,

которая в страхе, вопя о своем несчастье, бежала навстречу врагу; со

стенаниями на холме соединялся еще плач из города, где многие, беспомощно

лежавшие, изнуренные голодом и с закрытыми ртами, при виде пожара собрали

остаток своих сил и громко взвыли. Наконец, эхо, приносившееся с Переи и

окрест лежащих гор, делало нападение еще более страшным. Но ужаснее самого

гула была действительная участь побежденныx. Храмовая гора словно пылала от

самого основания, так как она со всех сторон была залита огнем, но шире

огненных потоков казались лившиеся потоки крови, а число убитых больше

убийц. Из-за трупов нигде не видно было земли; солдаты, преследовавшие

неприятеля, бегали по целым грудам мертвых тел. Разбойничья шайка с трудом

пробилась сквозь ряды римлян сначала в наружный притвор, а оттуда в город;

уцелевший же еще остаток граждан спасся в наружную галерею. Некоторые из

священников вначале сламывали шпицы храма вместе с оловом, в которое они

были вправлены, и метали их против римлян; видя же, что ничего не достигают

этим, а огонь все приближается к ним, они заняли стену, имевшую 8 локтей

ширины. Но двое из знатнейших, которые могли, перейдя к римлянам, спастись,

или выжидать на стене общей участи, бросились в огонь и сгорели вместе с

xрамом. То были: Меир, сын Билги, и Иосиф - сын Далая.

2. Полагая, что после разрушения храма пощада окружающих строений

лишена будет всякого смысла, римляне сожгли все остальное, а именно:

уцелевшие остатки галерей и ворота, за исключением двух, восточных и южных,

которые, впрочем, были разрушены впоследствии. Затем они сожгли также

казнохранилища, где находились огромные суммы наличных денег, бессчетное

множество одеяний и другие драгоценности, так как туда богатые помещали на

хранение свои сокровища. Затем пришла очередь за оставшейся еще галереей

наружного притвора, куда спаслись женщины, дети и многочисленная смешанная

толпа в числе 6000 душ. Прежде чем Тит успел принять какое-либо решение и

дать инструкцию военачальникам, солдаты в ярости подожгли эту галерею. Одни

погибли в пламени, другие нашли смерть, бросаясь из пламени вниз. Их

погибель легла на совести одного лжепророка, который в тот день возвестил

народув городе: "Бог велит вам взойти к храму, где вы узрите знамение вашего

спасения". Вообще тираны распуетили тогда среди народа много пророков,

которые вещали ему о помощи божьей для того, чтобы поменьше переходило к

римлянам и чтобы внушить твердость тем, которых ни страх, ни стража не

удерживали. В несчастье человек етановится легковерным, а когда является еще

обманщик, который сулит полное избавление от всех гнетущих бед, тогда

страждущий весь превращается в надежду.

3. Так отуманивали тогда несчастный народ обольстители, выдававшие себя

за посланников божьиx. Ясным же знамением, предвещавшим грядущее разрушение,

они не верили и не вдумывались в них. Точно глухие и без глаз, и без ума,

они прозевали явный глас неба, неоднократно их предостерегавший. Вот какие

были знамения. Над городом появилась звезда, имевшая вид меча, и в течение

целого года стояла комета. Перед самым отпадением от римлян и объявлением

войны, когда народ собрался к празднику опресноков, в восьмой день месяца

ксантика, в девятом часу ночи, жертвенник и храм вдруг озарились таким

сильным светом, как среди белого дня, и это яркое сияние продолжалось около

получаса. Несведущим это казалось хорошим признаком, но книговеды сейчас же

отгадали последствия, на которые оно указывало и которые действительно

сбылись. В тотже праздник корова, подведенная первосвященником к

жертвеннику, родила теленка на священном месте. Далее, Восточные ворота

внутреннего притвора, сделанные из меди, весившие так много, что двадщать

человек и то с трудом могли запирать их по вечерам, скрепленные железными

перекладинами и снабженные крюками, глубоко запущенными в порог, сделанный

из цельного камня, - эти ворота однажды в шесть часов ночи внезапно сами

собой раскрылись. Храмовые стражники немедленно доложили об этом своему

начальнику, который прибыл на место, и по его приказу ворота с трудом были

вновь закрыты. Опять профаны усматривали в этом прекрасный знак, говоря, что

Бог откроет перед ними ворота спасения, но сведущие люди видели в этом

другое, а именно, что храм лишился своей безопасности, что ворота его

предупредительно откроются врагу, и про себя считали этот знак предвестником

разрушения. Спустя несколько дней после праздника, 21-го месяца артемизия

показалось какое-то призрачное, едва вероятное явление. То, что я хочу

рассказать, могут принять за нелепость, если бы не было тому очевидцев и

если бы сбывшееся несчастье не соответствовало этому знамению. Перед закатом

солнца над всей страной видели мчавшиеся в облаках колесницы и вооруженные

отряды, окружающие города. Затем, в праздник пятидесятницы, священники, как

они уверяли, войдя ночью, по обычаю служения, во внутренний притвор,

услышали сначала как бы суету и шум, после чего раздалось множество голосов:

"Давайте уйдем отсюда!" Еще знаменательнее следующий факт. Некто Иешуа, сын

Анана, простой человек из деревни, за четыре года до войны, когда в городе

царили глубокий мир и полное благоденствие, прибыл туда к тому празднику,

когда по обычаю все иудеи строят для чествования Бога кущи, и близ храма

вдруг начал провозглашать: "Голос с востока, голос с запада, голос с четырех

ветров, голос, вопиющий над Иерусалимом и храмом, голос, вопиющий над

женихами и невестами, голос, вопиющий над всем народом!" Денно и нощно он

восклицал то же самое, бегая по всем улицам города. Некоторые знатные

граждане в досаде на этот зловещий клич схватили его и наказали ударами

очень жестоко. Но не говоря ничего в свое оправдание, ни в особенности

против своих истязателей, он все продолжал повторять свои прежние слова.

Представители народа думали - как это было и в действительности, - что этим

человеком руководит какая-то высшая сила, и привели его к римскому

прокуратору, но и там, будучи истерзан плетьми до костей, он не проронил ни

просьбы о пощаде, ни слезы, а самым жалобным голосом твердил только после

каждого удара: "О горе тебе, Иерусалим!" Когда Альбин - так назывался

прокуратор - допрашивал его: "Кто он такой, откуда и почему он так вопиет",

он и на это не давал никакого ответа и продолжал попрежнему накликать горе

на город. Альбин, полагая, что этот человек одержим особой манией, отпустил

его. В течение всего времени до наступления войны он не имел связи ни с кем

из жителей города: никто не видел, чтобы он с кем-нибудь обмолвился словом,

день-деньской он все оплакивал и твердил, как молитву: "Горе, горе тебе,

Иерусалим!". Никогда он не проклинал того, который его бил (что случалось

каждый день), равно как и не благодарил, если кто его накормил. Ни для кого

он не имел иного ответа, кроме упомянутого зловещего предсказания. Особенно

раздавался его голос в праздники и, хотя он это повторял семь лет и пять

месяцев, его голос всетаки не охрип и не ослабевал. Наконец во время осады,

когда он мог видеть глазами, что его пророчество сбывается, обходя по

обыкновению стену с пронзительным криком "горе городу, народу и храму", он

прибавил в конце: "Горе также и мне!" В эту минуту его ударил камень,

брошенный метательной машиной, и замертво повалил его на землю. Среди этого

горестного восклицания он испустил дух.

4. Если вникнутъ во все это, то нужно прийти к заключению, что Бог

заботится о людях и разными путями дает им знать, что именно служит их

благу; только собственное безумие и личная злость ввергают людей в гибель.

Так точно иудеи после падения Антонии сделали свой храм четырехугольным,

невзирая на то, что в их пророчествах написано, что город и храм тогда будут

завоеваны, когда храм примет четырехугольную форму. Главное, что поощряло их

к войне, - двусмысленное пророческое изречение, находящееся также в их

священном писании и гласящее, что к тому времени один человек из их родного

края достигнет всемирного господства. Эти слова, думали они, указывают на

человека их племени, и даже многие из мудрецов впадали в ту же ошибку,

междутем в действительности пророчество касалось воцарения Веспасиана,

избранного императором в иудейской земле. Но людям не дано избегать своей

судьбы даже тогда, когда они предвидят ее. Иудеи толковали одни

предзнаменования по своемужеланию, а относились к другим совсем

легкомысленно, пока, наконец, падение родного города и собственная гибель не

изобличили их в неразумии.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Римляне, внесшие знамена в храм, с ликованием приветствуют Тита. - Речь

Тита к иудеям, домагавшимся спасения. Их ответ приводит Тита в негодование.

1. Когда мятежники бежали в город, а храм вместе с соседними зданиями

еще горел, римляне принесли свои знамена на священные места и, водрузив их

против Восточных ворот, тут же совершили перед ними жертвоприношения и при

громких благопожеланиях провозгласили Тита императором. Добычей все солдаты

были так нагружены, что в Сирии золото упало в цене наполовину против

прежнего. В то время, когда священники все еще находились на храмовой стене,

один мальчик, мучимый жаждой, взмолился римским передовым постам о пощаде и

попросил у них воды. Из сострадания к его возрасту и положению они обещали

даровать ему жизнь, после чего он сошел к ним, сам утолил свою жажду,

наполнил водой и сосуд, который принес с собой, и поспешно убежал наверх к

своим. Стражники не могли уже поймать его, но послали ему вдогонку упреки в

вероломстве. Он же возразил, "что ничем не нарушил условия, ибо он протянул

к ним руку не для того, чтобы остаться у них, а затем лишь, чтобы сойти и

добыть воды: и то, и другое он исполнил и тем сдержал свое слово". Обманутые

дивились этой изворотливости, приняв в особенности во внимание возраст

мальчика. На пятый день священники, гонимые голодом, сошли вниз и были

приведены стражами к Титу, которого они просили пощадить им жизнь. Но он

ответил: "Время прощения для вас прошло, да и того, ради чего я, быть может,

имел бы основания вас помиловать, тоже нет. Священникам подобает погибнуть

вмеете со своим храмом!" С этими словами он приказал всех их казнить.

2. Когда тираны и их шайки увидели себя побежденными везде войной,

окруженными со всех сторон и лишенными возможности бегства, они послали к

Титу просить о мирных переговораx. Человеколюбивый по натуре, Тит хотел по

крайней мере спасти город, что советовали ему также его друзья,

предполагавшие, что разбойники теперь уже присмирели. Ввиду этого он стал у

западной стороны внешнего притвора. Здесь находились ворота над Ксистом и

мост, который соединял Верхний город с храмом; этот мост теперь отделял

тиранов от Цезаря. На обеих сторонах вокруг главных лиц толпилась масса

людей: вокруг Симона и Иоанна - иудеи в нетерпеливом ожидании помилования,

вокруг Тита - римляне, жаждавшие услышать его решение. Тит приказал своим

солдатам укротить свой гнев и прекратить стрельбу, поставил рядом возле себя

переводчика и в знак того, что он победил, заговорил первый: "Уже вы

насытились страданиями вашего отечества! Наконец-то, после того как вы, не

рассчитав нашего могущества и вашей собственной слабости, в безумной ярости

погубили и народ, и город, и храм! По справедливости вы должны погибнуть,

вы, которые с того времени, как покорил вас Помпей, всегда помышляли о

мятеже и, наконец, выступили открытой войной против римлян. На что вы

опирались? На вашу многочисленность? Смотрите, ничтожная часть римской армии

может справиться со всеми вами. На поддержку союзников? Какой же это народ

вне пределов вашего государства предпочтет иудеев римлянам? На вашу телесную

силу? Так вы ведь знаете, что даже германцы - и те наши рабы. На крепость

ваших стен? Но есть ли более надежная преграда, чем океан, и, однако,

защищенные им британцы тоже преклонились перед оружием римлян. На ваше

мужественное терпение и хитрость вождей? Так вы же, вероятно, слышали, что

даже карфагеняне были нами побеждены. А потому ничто другое не могло довести

вас до войны с римлянами, кроме только мягкосердечия самих последних. Мы

отдали страну в ваше владение, мы назначили вам царей из вашего народа;

далее, мы уважали ваши отечественные законы и предоставляли вам не только у

себя на родине, но и среди чужих жить, как вам заблагорассудится. Еще

больше, мы позволяли вам для божественной службы устанавливать налоги и

собирать приношения, мы не запрещали никому жертвовать добровольно и не

старались вам препятствовать, чтобы вы, враги, не делались еще богаче нас и

не могли бы вашими деньгами воевать с нами. Привыкнув к таким высоким

благодеяниям, вы сделались надменны, восстали против тех, которые

предоставляли их вам и, подобно неукротимым змеям, обрызгали своим ядом тех,

которые вас ласкали. Да, раньше вы, как разрозненные и подавленные, невзирая

на беспечность Нерона, коварно молчали, но когда недуги государства

обострились, вы показали себя в настоящем виде и выступили с безмерными

прихотями и дерзкими надеждами. Тогда пришел мой отец в страну. Не с тем он

пришел, чтобы наказать вас за то, что вы содеяли Цестию, а чтобы сделать

только вам предостережение; ибо пожелай он искоренить ваше национальное

бытие, он бы начал с корня и прежде всего уничтожил бы этот город. Но он не

сделал так, он только опустошил Галилею и ее окрестности, чтобы дать вам

время одуматься. Вы же принимали его снисходительность за слабосилие, наша

мягкость дала только пищу вашей дерзости. После кончины Нерона вы вели себя

так, как только могут себя вести самые злые люди; наши междоусобные волнения

внушили вам бодрость, и когда я с моим отцом отправился в Египет, вы

употребили этот удобный момент для военных приготовлений и не постыдились

нарушить покой тех, которые стали во главе империи и которых вы знали как

человеколюбивых полководцев. Когда государство перешло под скипетр нашего

дома, порядок в нем водворился и отдаленнейшие народы отправляли к нам

послов, чтобы нас приветствовать, тогда опять одни только иудеи были нашими

врагами; посольства шли от вас по ту сторону Евфрата, чтобы взволновать

тамошние племена; новые обводные стены были воздвигнуты; поднялись мятежи,

раздоры между тиранами, междоусобицы - все такие явления, какие только можно

ожидать от злых людей. Тогда явился я под стенами города с печальными

полномочиями, которые весьма неохотно дал мне мой отец. Я слышал, что народ

мирно настроен, и радовался этому. До начала борьбы я вам предлагал уняться;

и во все время борьбы я был снисходителен, помиловал перебежчиков, исполнял

обещания, данные мною обращавшимся ко мне, смиловался над многими

пленниками, удерживал жаждавших мести, вывозил мои машины против ваших стен

только по необходимости, обуздывал кровожадность солдат, после каждой победы

предлагал вам мир, точно я был побежденный. Подступив, наконец, к храму, я

опять забыл закон войны и по доброй моей воле просил вас пощадить ваше

собственное святилище, спасти себе храм, дозволил вам свободное отступление,

обещал пощаду жизни, а в случае отклонения этого, предоставил вам случай

сразиться с нами на другом месте-все это вы оттолкнули от себя и

собственными руками сожгли храм, а теперь, злодеи, вы вызываете меня на

переговоры! Что хотите вы еще спасти? Что может выдержать хотя бы отдаленное

сравнение с тем, что уже погибло? Да и какую цену может иметь ваша жизнь

после падения храма? Однако вы и теперь еще стоите здесь под оружием? Даже в

самом крайнем положении вы все-таки не хотите и вида подать, что нуждаетесь

в милости! Несчастные! На что вы еще уповаете? Народ ваш мертв, храм погиб,

город - мой, в моих руках и ваша жизнь, и вы еще лелеете славу героической

смерти? Но я не желаю состязаться с вами в безумии; если вы бросите оружие и

сдадитесь, так я дарую вам жизнь. Как кроткий домохозяин, я накажу только

неисправимых, а остаток спасу для себя".

3. Их ответ гласил: условий от него принять не могут, так как они

клялись не делать этого никогда и ни в каком случае, но они просят его дать

им свободно пройти через обводную стену вместе с женами и детьми; они

пройдут в пустыню и оставят ему город. Возмущенный тем, что они, находящиеся

в положении пленников, диктуют ему еще условия, как победители, Тит велел

объявить им через вестника: ни один перебежчик не будет принят отныне, да не

надеется никто на милость, ибо он не пощадит никого; пусть они

сопротивляются всеми силами и спасутся, как знают, он же будет действовать

только по законам войиы. Одновременно с тем он приказал солдатам жечь и

грабить город. Однако в тот же день они еще выжидали, но на следующий день

они подожгли архив, Акру, здание совета и часть города, называвшуюся Офлой.

Огонь распространился до дворца Елены, стоявшего в середине Акры, и на пути

истребил также отдельные дома и улицы, наполненные телами умерших от голода.

4. В тот день явились к Цезарю с просьбой о помиловании сыновья и

братья царя Изата в сопровождении многих знатных граждан. Как ни был Тит

восстановлен против всех оставшихся еще иудеев, он все-таки не мог изменить

своемухарактеруи принял их, приказав лишь на первых порах содержать их всех

под стражей. Впоследствии он сыновей и родственников царя повел в оковах в

Рим в качестве заложников.

Дата добавления: 2015-11-26