Вечер семнадцатый 4 страница

:,'■,

¶ 7 марта 1876 года. Спектакль в Малом театре с участием M. H. Ер­моловой, после которого московские студенты, уходя, распевали па улице революционную песню «Есть на Волге утес...».

1 мая 1919 года. Спектакль в Киеве в постановке К. Марджанова, к концу которого вспыхивало пение «Интернационала».

28 июня 1933 года. Спектакль в Валенсии в постановке Гарсиа Лорки, во время которого зрители вместе с актерами пели народную песню «В долине Фузнте Овехуна...».

Все, что мы знаем об этих замечательных постановках, будет рас­сказано по ходу нашего повествования. А сейчас раскроем том собра­ния сочинений Лопе де Вега Карпьо и погрузимся в чтение его зна­менитой пьесы.

Так завершается лоа нашего спектакля и начинается его первая хорнада.

Командор ордена Калатравы — высокий, сильный и совсем еще молодой человек — вместе со своими двумя оруженосцами, Флоре-сом и Ортуньо, дожидается выхода магистра своего ордена. Три фи­гуры воинов в железных латах выхвачены лучом прожектора. (В на­шем спектакле будут заняты только высокие и худые артисты; тол­стяки тут могут понадобиться лишь на комедийные роли. Вспомним полотпа Сурбарана или Эль Греко, на которых рыцари и святые на­писаны не просто стройными, а вытягивающимися кверху, точно ка­кие-то фантастические растения.)

Исступленный, неистовый, злой и жестокий — таков владыка Фу­энте Овехуна, командор Фернан Гомес де Гусман. Он — глава ры­царского воинства ордена Калатравы и полон ощущения собствен­ной силы...

Командор нетерпеливо переминается с ноги на ногу. Его застав­ляют ждать, может быть, впервые в жизни. Я представляю эту кар­тину на первом плане слева — на фоне потемневшего старинного гобелена. Гобелен должен быть выткан портретами предков. Это — мощь феодальных династий, сила, которая столетиями считала себя оплотом нации, билась с маврами, а ныне вернула себе былое вели­чие. В пашей обрисовке образа Фернана Гомеса не будет никакой иронической краски. Это великолепный красавец, человек, прожив­ший жизнь в битвах, и потоки пролитой крови мавров и иноверцев лишь возвышали его рыцарское достоинство и христианские добро­детели.

Комапдору нужно безотлагательно увидеть магистра Хирона.

Магистр унаследовал эту высокую должность от отца в восьми­летнем возрасте. Сейчас ему шестнадцать. Сценически очень выра­зительно сопоставление плечистого, высокого рыцаря с изнеженным и хрупким юношей-аристократом. Хирон лишь по мальчишеской бес­печности мог заставить грозного Командора ждать себя... Его слова о том, что он видит в Доне Гусмане «отца родного», мгновенно сни­мают конфликт.

Нужно срочно готовить войско и двинуть его на Сьюдад Реал, не­обходимо сокрушить сопротивление города, сохраняющего верность

¶королям. Затеяна большая игра: рыцарский орден поднял восстание против молодых монархов — Фернандо и Исабелы.

Так спектакль пачинается — с объявления войны. На этот раз ме­чи будут обагрены не кровью иноземных притеснителей, а братской кровью испанцев, вольных сынов Сьюдад Реала, одного из цветущих городов, расположенных невдалеке от селения Фуэнте Овехуна...

После первого эпизода, который проходит в полумгле, сцену зали­вает ослепительный солнечный свет,— открывается широкий про­стор Андалузии.

Таким я увидел недавно этот пленительный край. Во всю ширь раскинулась, без конца и края, золотисто-зеленая долина Андалу­зии — как наша донская степь. Но по желтому фону зреющей пше­ницы разбросаны не тополя, а кипарисы и маслины. И небо несколь­ко иного оттенка — вернее, без всяких оттенков — светло-голубое, и только. И над ним солнце, без облачка, без дымки.

Машина мчит мимо андалузских селений. На ярком солнце белке ленты домов кажутся отделенными друг от друга только крупно на­писанными порядковыми номерами — настолько слитно тут строит­ся квартал. По всей вероятности такая планировка создавалась еще в те времена, когда каждое селение было не суммой частных домов, а слитным единством зданий, сцементированных в виде своеобразной крепостной стены, которая ощетинивалась при каждом нападении врагов... Вот по пустым улицам проплывает силуэт черной старухи или монаха; большей же частью можно видеть неподвижные фигуры женщин, мирно сидящих на пороге своих домов, в тени. Однако это впечатление покоя, тишины и неги весьма обманчиво.

Недавно провинция Хоан была взбудоражена демонстрацией, со­стоящей из одних женщин. Тысячи Лауренсий селения Мартос под­няли свой голос против голода и нищеты. Ведь большая и лучшая часть земель Андалузии принадлежит нескольким богатейшим семей­ствам латифундистов...

И кто знает, может быть, такие же порядки царят в селении Фу­энте Овехуна, до которого мы не доехали.

Хотя земли нынешнего селения Овечий источник увидеть мне не довелось, но воображение живет красками Андалузии,— и на зали­той солнцем сцене видится песчаник, известковые камни, серо-зеле­ная листва масличных кустарников, темная зелень кипарисов, белые стены и кровли домов и густое синее небо.

Вот так хочется решить живописный образ деревни Фуэнте Ове­хуна — предельно конкретно и необычайно «пространственно», чтобы были видны и просторы пшеничных полей, и далекие селения, и ры­царский замок, и чуть ли не вся Испания '.

¹ Это наше видение спектакля совпадает с тем, что было осуществлено в киевской постановке 1919 года художником И. Рабиновичем. Восстанавли­вая ио макетам и зарисовкам художника зрительный облик спектакля, критик Г. Крыжицкий пишет:

«Он был построен на ярком контрасте: залитая солнцем площадь в ме­стечке Фуэнте Овехуна, занимавшая почти всю сцепу и обрамленная конусо­образными башнями, и как бы отгороженная, небольшая боковая (справа от зрителей) площадка, закрывавшаяся особым геральдическим занавесом. На

¶...Итак, озарился большой план сцены, панорама Овечьего источ* ника, а Командор еще на секунду задержался на фоне бокового гобе­лена — он говорит Магистру о своей деревне;

Там,

По нашим смутным временам,

Я предпочел обосноваться,

И пусть первая реплика Лауренсии: Ах, если б он и в самом деле Убрался прочь из этих мест! —

будет ударной, как стрела, спущенная с тетивы на врага.

На сцене существуют сразу два места действия, и хоть Командор и Лауренсия друг друга не видят, но электрическая искра между двумя главными антагонистами пьесы пробежала. Конфликт сразу вспыхнул, дерзкая реплика Лауренсии как бы «согнала» Дона Го-меса со сцены.

Начинается сельский эпизод — и царит в нем Лауренсия.

О какой героине мы мечтаем?

Сыграть роль в традиционном романтическом ключе, зная напе­ред, что героине придется произнести знаменитый монолог и совер­шать по преимуществу подвиги — дело сравнительно простое, и та­кой подход к роли для молодой актрисы опасен. Парадоксально, но роль Лауренсии у нас будет начата как комедийная.

Мне видится Лауренсия девчонкой с распущенными и плохо убранными волосами; она хоть и дочь алькальда, но мало чем отличается от своих подруг. Бегает в короткой юбке, веселая, бойкая и загорелая. Она целыми днями лазит босая по горам, прыгает как коза через скалы, плещется в реке. Она совсем подросток, который не помышляет еще ни о какой любви, и поэтому вовсе не боится Командора. А вот ее подруга Паскуала — постарше и побаивается Дона Гомеса.

Поначалу в характере Лауренсии ничего не должно предвещать героиню, кроме ее необычайного «азарта жить». Пока что она вся в этом упоении жизнью. Выражено это в ее задорном монологе о «лом­тиках сала», о «мясе с капустой», о «салате на постном масле с пер­цем». Лауренсия — натура вполне земная. Солнце в зените, и ей, естественно, хочется есть, вот она и рисует себе обильный завтрак. И сами собой рождаются сочные фламандские тона ее словесного натюрморта. И этих ярких, чувственных красок исполнительнице ро­ли бояться не надо.

На сцену вваливаются крестьянские парни — Фрондосо, Бариль-до, Менго. Это землепашцы и пастухи, народ умный, веселый, неза-

исц разыгрывались сцены в королевском дворце и у Командора. Если пло­щадь заливали потоки ослепительно яркого солнечного света, то на маленькой сцене царил сумрак и все окрашивалось в мрачные топа.

Такое техническое решение декорационного оформления давало возмож­ность быстрой смены мест действия и непрерывности течения спектакля, который делился на две части и шел не более двух с половиной часов»,

¶виспмый. Ведь известны слова Ф. Энгельса о том, что в Кастилии крестьяне никогда не были крепостными.

Первым начинает потеху Фрондосо. Явно желая козырнуть перед Лауренсией, он читает большой шутливый монолог и бойко сыплет скороговорками. Старинный театр любит эти демонстрации ловкости во всем — ив трюках, и в жестах, и в языковой эквилибристике. Так обычно потешали народ гистрионы. Вот и Фрондосо — он сейчас рас­суждает и балагурит. До чего лозок!

А Лауренсия все же ловчее. Посмеялась его скороговоркам и сама на игру ответила игрой. И так у нее это лихо получилось, что парни тут же сложили оружие.

M e н г о Ты — дьявол. Даже слушать жутко.

Барильдо Она у нас шутник, пострел!

M e нго

Священпик соли не жалел, Когда крестил тебя, малютка.

Словесное состязание идет под пляску и музыку. Текст комиче­ских монологов надо читать так, чтоб они воспринимались как импро­визации. И главное, тут, в стремительном ритме словесного поедин­ка — в игре словами, шутками, остротами,— создается атмосфера молодой, беззаботной жизни. Вспомним, как тема молодости начи­налась в «Молодой гвардии» Н. Охлопкова: в предгрозовой час войны — светлым, радостным мажором. «Овечий источник», по су­ществу, пьеса о народной гражданской войне, войне за свободу; и здесь молодежь полна жизненных сил и веселья, она не знает каба­лы, потому что родилась свободной и упивается этой свободой.

Так Лопе де Вега экспозирует главную тему пьесы.

Но, оказывается, Лауренсия не только самая языкастая из де­ревенских девчонок — она тут слывет и самой большой умницей. Парни затеяли спор о любви: существует ли любовь или это одно только себялюбие. И вот, чтобы разрешить спор, спрашивают Лау-ренсию. Ответы ее точны и умны.

Но хитрецу Менго абстрактных суждений мало. И он ставит вопрос напрямик: «А ты? Ты любишь?». «Честь мою»,— отвечает Лауренсия.

В этом ответе важен не столько его прямой смысл (кто не любит своей чести!), сколько поддразнивание Фрондосо, который рассчи­тывал хотя бы на мимолетную улыбку Лауренсии.

Итак, трагическое впереди, пока же на сцене царит только ве­селье; пусть деревенские ребята гоняются за своими подружками, затевают с ними игры, и пусть закружится молодежь в общем хоро­воде и начнется любимая фламенго, когда под мерные удары креп-

¶цих ладоней польется песнь, прерываемая громкими выкриками, и •лары закружатся в танце.

Такого рода вольные вставки — в духе испанского старинного спектакля; иначе Гарсиа Лорка не заполнил бы свою постановку мно­жеством веселых и буйных танцев и песен. Пусть же и в нашел спектакле крестьянская жизнь Фуэнте Овехупа закипит в буйном веселье.

И тогда в деревню ворвется оруженосец Командора Флоренс. Оп — как большая легавая, засланная охотником разнюхать добычу. Это высокий, жилистый, чем-то похожий на Командора человек. Ou явился прямо с боя и хвастает победой над Сьюдад Реалом; говорит о своем господине, который, как легендарный герой, «сокрушил го­род и пролил море крови».

Сохранилось описание этой сцены из спектакля К. Марджанова. Крестьяне слушают рассказ Флоренса и инстинктивно берут друг друга за руки, а затем спирально обвивают командорского солдата. Этот Флоренс со своим бахвальством им не страшен; взяв его в круг, они потешаются над ним.

Но вот раздаются звуки труб и барабанов и на поляну выходит — как бог войны — Командор. Надо полагать, он в том же одеянии, что и на поле боя:

Сверкают латы и оплечья, А плащ с оранжевой каймой Заткали золото и жемчуг.

Командор окружен оруженосцами и солдатами. Все опи в латах, с алыми крестами на груди, с обнаженными мечами и пиками. Хор зычными голосами поет славу Командору:

Он сражает мавров, Словно лес дубовый, Он в Сьюдад Реале Пролил много крови...

На сцене собралась вся деревня. Впереди — сельский алькальд Эстебан, отец Лауренсии. Его приветственная речь с виду почтитель­на и степенна, по это — если не заметить в ней глубоко скрытой иронии.

Крестьяне по обычаю принесли своему феодалу дары — ящики гусей. И Эстебан говорит:

Вот гуси, целый полк; и каждый взвод

Высовывает шеи из палаток,

Чтоб воспевать ваш доблестный поход.

Гусиное гоготание как форма приветствия! Командор явно дол­жен морщиться.

А дальше еще похлестче шуточка.

Крестьяне выносят свиные туши, И, комментируя этот дар побе­
дителю, алькальд заявляет:,

¶А вот свиных соленых туш десяток, С их потрохами; дух от этих шкур Приятней, чем от амбровых перчаток.

Желая подчеркнуть внутренний насмешливый смысл этой сцены, К. Марджанов развешивал всю эту снедь на длинной бечеве, дергая которую по кругу, крестьяне передвигали свои дары к сидящему на возвышении Командору. И сама собой рождалась веселая забава, чего Командор в своем воинственном запале не замечал.

Мысли его были заняты другим: его интересовала иного сорта «дичь» — девушки Фуэнте Овехуна и красивейшая из них, Лау-ренсия.

...Снова вспоминается Испания и ее прекрасные женщины, с боль­шими черными глазами, белой матовой кожей, густыми волосами цвета вороного крыла и приветливыми улыбками. Таков тип испа­нок — ив городах, и в деревнях. Это женщины и девушки ладно скроенные и крепко сшитые, невысокого роста, но стройные, подвиж­ные, со звонкими сильными голосами. Их красота — не миловид­ность, а необыкновенная уверенность в своем человеческом (и, ко­нечно, женском) достоинстве.

Так и в нашем спектакле: чем больше его героини почувствуют себя независимыми, свободными и счастливыми, тем они будут кра­сивей и тем резче обозначится их конфликт с Доном Гомесом, этим высокородным наглецом, который скажет свободному, талантливому и умному народу, девушкам Фуэнте Овехуна: «Ведь вы мои!» И это не фраза, они действительно его: ему принадлежит земля, а значит, и крестьяне. Хоть землепашцы и забыли об этом за годы боев с мав­рами, но старое феодальное уложение сохранило свою силу,— юри­дически они бесправный крепостной народ. Правда, молодые об этом и не подозревают, слишком уж это было давно, когда их предки при­надлежали предкам Командора '.

Мужики Фуэнте Овехуна — особый народ, и его независимость и смелость прекрасно была передана в постановке пьесы Лопе первых революционных лет. Рецензент в 1919 году писал: «Народ любопыт­ствовал, удивлялся, затаил злобу к угнетателям, презирал тиранов, ненавидел притеснителей, любил солнце, шутки, радость жизни, мстил, стойко страдал и торжествовал свою могучую победу» ².

...Сцена в деревне обрывается эпизодом у королей. Решено по­слать полки и освободить Сьюдад Реал. Эта короткая, быстрая сцена должна раздвинуть рамки действия, придать ему тревожный тон и новернуть к большой исторической теме.

Нужно ли королевскую чету изображать в пародийном плане, как это было в постановке 1919 года, когда Фернандо и Исабела были превращены в живых кукол, двигающихся точно на шарнирах и го­ворящих писклявыми голосами? Думаю, что в нашем спектакле такие плакатные фигуры будут неуместны. Королевская чета долж-

¹ Селение «Овечий источник» король Генрих IV подарил рыцарскому
ордену Калатрава в 1456 году.

² Марголин С. Фуэнте Овехуна.—Театр, 1919, № 9.

GO

¶pa быть обрисована лаконичными и жесткими чертами, с той испан­ской чопорностью и гонором, которые сами по себе, рядом с живыми ■характеристиками крестьян, будут выглядеть как-то пародийно '.

И сразу после церемонного королевского эпизода — снова при­волье Фуэнте Овехуна.

Где-то рядом идут военные действия, осажден город, льется кровь, но в селении еще царит веселая, беспечная жизнь. «Овечий источ­ник» — ведь не зря так названо это место. А что, если в этом эпизоде действительно послышится тихое блеяние овец и раздастся жалейка пастуха? Этим пастухом вполне может быть Фрондосо. И пусть из-за кустарника выбежит босоногая, с поддернутой юбкой, Лауренсия: она полощет белье в ручье — в ее руках какая-то скрученная мокрая одежда. Она не на шутку разозлена — Фрондосо не дает ей прохода; вот и сейчас приплелся со своим стадом и наигрывает жалобную песенку. Они уже стали посмешищем всей деревни, болтают, что у них дело только за пономарем... Фрондосо, сбиваясь и краснея, продолжает свои признания, но Лауренсия и слушать его не хочет. Девушка озабочена только одним — как бы отделаться от надоедли­вого парня. Он и сам от этого сделался смешным, и ее ставит в глупое положение.

А Фрондосо действительно выглядит сейчас наивным, растерян­ным и чуть блаженным — ведь сказано: любовь глупит умных. Но сказано и другое: милые бранятся — только тешатся. И поэтому даже угрожающий снаряд, вроде мокрого жгута в руке Лауренсии, которым она помахивает, не страшен — ведь все кончается ее сла­вами:

Хоть я тебя и не люблю,

Но всякое случиться может. \

Сельская пастораль резко обрывается: оказывается, вблизи ры­щет волк.

Произойдет первая драматическая стычка между Командором и этими простыми сердцами, и обнаружится, что Фрондосо не так уж прост: защищая честь любимой девушки, он поднимает самострел и угрожает своему помещику смертью! И Командор покидает «поле боя».

Борьба начата, хотя пока она идет лишь за личную честь. Но в испанском представлении о чести слились воедино и моральная чистота, и воинская доблесть, и гражданская самоотверженность. Это чувство предельно личное, индивидуальное, и одновременно это важнейшая норма общественного поведения, критерий, делящий лю­дей на добрых и злых, честных и бесчестных. Для крестьян борьба за честь — это борьба за их гражданские права, за свободу. Для рыцаря же честь — доказательство своей избранности, неподчинен­ности общим правилам морали. В представлении рыцаря, его честь «врожденна» и, блюдя ее, он отстаивает древние и навечно данные

¹ Вспомним групповой портрет королевской фамилии Карлоса IV рабо­ты Гойи.

¶привилегии своего сословия. Он владыка этих земель, и ему здесь все дозволено.

Вот Командор снова явился на деревенскую площадь и затеял разговор с алькальдом. Дело в том, что он не может затравить «одну зайчиху». Староста деревни, бывалый охотник, ютов словить зайчи­ху,— где она?

И Командор, глядя в глаза почтенному старцу, нагло говорит:

Здесь близко. Это — ваша дочь.

А когда возмущенный крестьянин заявляет, что Командор по­пирает их честь, то Командор хохочет:

Вы притязаете на честь? Вот кавалеры Калатравы!

В столкновении этих двух концепций чести и раскрывается не­примиримая социальная борьба, в ходе которой Лопе де Вега со всей определенностью стоит на позициях народа. Поэтому в «Овечьем источнике» истинные носители чести — крестьяне. Ведь весь про­стой народ — и девушки, и юнцы, и старики — все говорят своему феодалу, что честью они выше его. Деревенский судья прямо в лицо Командору бросает бесстрашные слова:

Иные носят крест кровавый,

А кровь у них, как их поскресть,

Мутнее нашей.

Самое важное в нашей постановке — это нагнетание силы народ­ного гнева, когда из эпизода в эпизод разгорается воинственный дух соления Фуэнте Овехуна.

Первое столкновение произошло как будто случайно: Фрондосо невольно пришлось поднять оружие на Командора — ведь он был обязан защищать любимую. Прямого, открытого социального мотива тут еще нет. Но это толчок, после которого будет неуклонно возра­стать то движение сил, когда борьба за честь раскроется как борьба за свободу.

...Положение становится все более напряженным: приходит весть, что королевские войска двинулись на Сьюдад Реал. Встревоженный Командор направляется со своим отрядом в бой и по пути срывает злость на крестьянах, которые «дерзают проявлять строптивость». Идет жестокая сцена избиения смельчака Менго, который бросился защищать очередную жертву Командора — Хасинту. Девушку Дон Гомес велит схватить и отдать на потеху солдатам.

Драматизм действия нагнетается все сильней. Только что отта­щили и бросили в кусты избитого в кровь Менго, только что затихли крики Хасинты. На этот стон и крики выбежали сразу Лауренсия и Фрондосо, самые бесстрашные и главные враги Командора. И в этой грозовой атмосфере звучат быстрые, лихорадочно, как бы между прочим, сказанные слова любви:

Я показать тебе хотел,

Что тот, кто любит, не страшится.

¶Ведь это его, Фрондосо, разыскивают солдаты Командора, ведь это его Командор обещал поймать и повесить...

И Лауреисия торжественно, как клятву, произносит:

Так вот, селенью и тебе Я говорю, что я согласна.

Молодые люди только что были подростками — и сразу возмужа­ли, стали сильными и не только открылись друг другу в любви, но и поклялись в общей ненависти к тирану...

Так на наших глазах перемещается фокус конфликта драмы: до сих пор главным казалось столкновение феодальных и королевских войск, происходящее за кулисами. Теперь же становится очевидным, что центральное противоречие не в междоусобице короля и феода­лов, а в яростной борьбе народа за свою свободу, против всякой узур­пации и насилия. Такая борьба происходит уже не за кулисами, а на сцене. И характер ее — обнаженно классовый. Дон Гомес сам ска­жет, что если он спустит обиду, нанесенную ему Фрондосо, то кре­стьяне соберутся целым отрядом и будут угрожать не только ему самому, но и ордену Калатравы, самим устоям дворянства.

Пусть он и потерпел военное поражение, война есть война. Зе­мель своих он королем не лишен — вернулся к себе в угодья и тут может делать все, что ему заблагорассудится. Но оказывается, что главная опасность таится именно здесь, в собственном селении: в Фуэнте Овехуна зреет сила пострашнее королевской, она может не только ограничить, а под самый корень скосить феодальную власть. Командор классовым инстинктом понимает грозящую ему опас­ность; он говорит:

Они на сходку всем селеньем Сберутся за моей спиной.

И действительно, на сходке было уже сказано то, от чего могла похолодеть кровь Командора:

Бывал ли кто бесстыдней и блудливей?
Повесить бы его на той оливе!. *

В ответ на преследования Командором Лауренсии решено уско­рить ее свадьбу с Фрондосо. Угрозы Командора помогли девушке оценить Фрондосо — ведь он был готов пожертвовать ради нее своей жизнью. Чувства молодых закреплены общей борьбой. Меняются не только Фрондосо и Лауренсия, но и их подруги, товарищи, меняется от картины к картине все крестьянство в целом: одни становятся более зрелыми, другие — более суровыми, третьи — более решитель­ными.

Обручение Лауренсии и Фрондосо идет в веселых, шутливых то­пах. Нет, Командор не запугал никого в деревне.

Но насмерть перепуган он сам. В спектакле снова происходит мгновенная «перебивка кадров». Еле живыми выбрались из боя Ма­гистр и Командор — их отряды наголову разбиты королевским вой-

¶ском. За сценой гремят возгласы: «Победа! Слава королям Кас­тилии!»

Командор ретируется в Фуэпте Овехуна,— вот когда он покажет непокорному мужичью силу своей власти.

В селении вовсю бушует свадьба. Фуэнте Овехуна решила сы­грать ее как демонстрацию перед Командором. Демонстрацию бес­страшия и независимости. Это большое, яркое, буйное празднество в национальном духе.

В пиршественном веселье первый заводила — балагур Менго; хоть у него от побоев еще горит спина, но ему тем сильнее хочется хохотать и веселиться. Ведь это Фуэнте Овехуна издевается над Ко­мандором,— значит, наша взяла!

На радостях Менго играет на скрипке и сочиняет стихи, сочиняет на лету, по просьбе публики, и сравнивает свои импровизации (ве­ликим мастером на которые был сам Лопе) с тем, как «лепят пыш­ки». Сочиняет и смеется и над своей поэзией, и над самим поэтом, который

...как в котел, свои стихи В тетрадь швыряет мимоходом, Надеясь скрыть под липким медом Обилье всякой чепухи.

В этой сцене все должны импровизировать: ведь кончается вторая хорнада, и публика жаждет зрелищ — интермедий, танцев, баиле. Мы же помним, как многосложно и увлекательно строилась компози­ция старинного испанского спектакля.

Так вот, пусть затанцуют сперва ребятишки...

Вспоминается чарующая сцена, виденная в Кордове. Близилась полночь, но, несмотря на поздний час, по кварталам, прыгая, танцуя и повизгивая от удовольствия, пробегали маленькие дети.

Удивительна была грация, с которой они танцевали, и доверие, с каким они относились к своему кварталу. Посмотрели бы вы там на одну пятилетнюю Карменситу в белой юбчонке! Как она на ходу отплясывала андалузский танец, который как бы рождается из ритма хлопающих ладоней и всегда несет неожиданность импровизации. Изрядно набегавшись, девочка забежала отдохнуть в какой-то бар и по-хозяйски устроилась перед телевизором. Она чувствовала себя среди посетителей бара, этих галдящих великанов, совершенно спо­койно. Она была дома, она знала, что здесь ее не только не обидят, но если что-нибудь в баре и случится, то ее обязательно защитят.

Вот бы перенести эту отчаянную девчушку и весь ее ребячий кор­дебалет на свадьбу в Фуэнте Овехуна, где тоже она будет как дома и где ее тоже никто не даст в обиду.

...Или вот еще другое испанское воспоминание. До начала корри­ды диких быков выпускают из загона и по городским улицам гонят к пласо де торес. Толпы смельчаков бегут им навстречу и лезут, что называется, быкам на рога, но ловко увертываются от ударов, пада­ют на дорогу, вскарабкиваются на загородки. Весь город смотрит на

Ci

¶эту рискованную игру, которая редко проходит без кровопролития, во зато какая возможность для юных кабалеро показать свою удаль!

...Так пусть и в нашем спектакле — на свадьбе у Лауренсии — произойдет такая игра: несколько парней наденут на себя бычьи морды (такие маски в Андалузии плетут из прутьев лозы) и станут гоняться за остальной публикой. И поднимется визг, хохот, кто-то полезет на забор, кто-то свалится в канаву, а третий, сдернув крас­ную шаль с какой-нибудь красотки, этой «мулетой» станет укрощать быка, и закружит «свирепое животное», и родится неожиданный танец. Да мало ли что может произойти, когда веселье охватит всю деревню (после того как опрокинута не первая чарка хереса) и все станут требовать, чтобы в танцевальный круг вошли сами жених и невеста и показали, как в Андалузии пляшет влюбленная пара.

«Смелая девушка берет пару кастаньет, которыми она сильно сту­чит в такт своим красивым ногам; кавалер бьет в бубен; звеня от толчков, бубенчики словно предлагают девушке сделать прыжок; и, грациозно меняясь местами, они начинают танцевать, лаская взор красивыми сочетаниями. Сколько движений и жестов могут возбу­дить похоть и испортить чистую душу, сколько открывается нашим глазам, когда мы смотрим, как танцуют сарабанду. Он и она пере­мигиваются, посылают друг другу воздушные поцелуи, покачивают бедрами, сталкиваются грудью, вращают глазами, и кажется, что, танцуя, они находятся в состоянии наивысшего любовного экстаза».

Так писал старинный моралист, у которого душа раздиралась между восторгом от танца и обязанностью его осудить.

...Но вот Лауренсия и Фрондосо кончили свой пляс, и в ответ за­танцует вся деревня. Все будут танцевать и петь — это и есть баиле.

Начнет Менго — ведь он тут заводила, и петь он будет любимую песню селения под названием «В долине Фуэнте Овехуна» (Al val de Fuenteovejuna).

...Опять нужно сделать отступление и рассказать еще об одной встрече в Испании. Это был разговор с нашим гидом — сеньором Карлосом Буайе, который в молодые годы был одним из участников знаменитой постановки «Овечьего источника» Гарсиа Лорки. Он записал мне в записную книжку слова этой знаменитой народной песни — «В долине Фуэнте Овехуна». Гарсиа ввел их вместо текста, переработанного Лопе де Вега,

Вот эта песня:

Al val de Fuenteovejuna la nina en caballos baja. El Caballero la sigga de la Cruz de Calatrova. Entre las ramas se esconde vergonzosa y turbadue, Finjiando que no le ha visto.

Los ovejas son blancos,

Los ovejas son blancos I el perro es negro. I al pastor que las guarda, I al pastor que las guarda, Se llama Pedro.

¶Pues agachate Pedro, Pues agachale Pedro, Pues agachate Juan, Pues agachate Juan.

Los ovejas son blancos, Los ovejas son blancos I el perro es negro. Vuelte a agachate Pedro, Vuelte a agachate Pedro,. Quelle a agachate Juan, Vuelte a agachate Juan.

Los ovejas son blancos, Los ovejas son blancos_ I el perro es negro. Este baile que llamon, Este baile que llamon, Los agochados Los agochados

Con el sacristancico bailarlas Los ovejas son blancos, Los ovejas son blancos

I el perro es negro.

В долину Фуэнте Овехуна девушка спустилась на коне. За нею мчится кабалеро из ордена Калатравы. Она бросается в кусты, волнуясь и трепеща, И делая вид, что его не замечает.

Овечки белые,

Овечки белые

И черный пес.

А пастух, кто их пасет, А пастух, кто их пасет, Зовется Педро. Э-эй, склонися, Педро, Э-эй, запрячься, Педро. Э-эй, склонись, Хуан, Э-эй, запрячься, Хуан.

(Рефрен) Кружись и прячься, Педро, Кружись и прячься, Педро, Кружись и прячься. И ты, Хуан, кружись и прячься, И ты, Хуан.

(Рефрен) Эх, люблю я этот танец, Эх, люблю я этот танец,

Дата добавления: 2015-11-26