|
Читайте также: |
Динка просыпается поздно. В саду слышится голос Марины, она о чем-то разговаривает с Мышкой. Динка бросает на кровать первую попавшуюся раскрытую книгу и, схватив полотенце, мчится к пруду… Там она долго трет мылом лицо, смотрится в круглое зеркальце и, ежась от холодной воды, возвращается с веткой калины.
— Ты вчера долго читала, Дина? — спрашивает ее Марина.
— Да, мамочка, — потягиваясь, говорит Динка; щеки ее лоснятся, точно смазанные маслом, глаза блестят. Она жадно пьет молоко, посыпает сахаром хлеб. Но сердце ее неспокойно.
…Они пройдут прямо через лес на Пущу-Водицу… В лесу их никто не мог догнать… В Пуще-Водице наймут лошадь, так было договорено… Но что, если они не успели уйти и остались ночевать в корчме? И что, если, придя в себя, Матюшкины соберут людей и бросятся к хате Якова… Но хаты ведь уже нет. Жук говорил, что они завалили крышу; так посоветовал солдат, чтоб никто не поселился в хате. Мало ли бродит теперь на дорогах бездомных людей…
Солдат велел подпилить столбы и обрушить крышу. Он сказал, что потолок над подвалом железный и что сверху он утрамбован землей…
Но что-то делается сейчас в селе? И что, если Жук не увел ребят…
Динка осторожно выбирается из-за стола, тихим свистом подзывает Приму.
— Я немножко покатаюсь, мамочка! — говорит она, не глядя на Мышку.
Мышка тоже не смотрит на сестру, она удивляется ее легкомыслию и равнодушию.
«Неужели, зная, как мне тяжело здесь, Динка может спокойно кататься?» горько думает Мышка.
Но Динка не катается. Она стрелой несется в лес, туда, к хате Якова… Тревога ее растет. Воображение рисует страшную картину окруженной в лесу хаты, разъяренных Матюшкиных с топорами, вилами…
Спешившись на опушке, Динка тщательно осматривает дорогу, ищет следы помятой травы; чуткое ухо ее ловит каждый звук… Но нельзя тратить время… Может быть, Матюшкины ехали на лошадях? Но дорога поросла травой, и трава не примята…
— Вперед, Прима, вперед!..
Лесная тишь успокаивает, но тревога не унимается, хотя уже ясно, что здесь не было людей… Но они могут еще прийти… Ушел или не ушел Жук? Ах, если б они были уже в городе или хотя бы на Пуще-Водице… Если ушли, то, конечно, уже в городе…
— Вперед, Прима, вперед!..
Вот наконец и развилка. Здесь особенно видна наступающая осень: на деревьях пожелтели листья, покраснели ягоды рябины.
Но где же хата Якова? Словно большой бурый гриб, прикрыла ее ржавая крыша; здесь уже не видно ни крылечка, ни выбитых стекол окон, только кое-где валяются сломанные рамы… Нет хаты…
Динка медленно спускается в овраг. Здесь где-то должна быть дверь, но ее тоже придавили дырявые листы железа. На дне оврага журчит ручей, в нем кружатся опавшие листья.
— Ку-ку! Ку-ку! — кричит Динка и, склонив набок голову, прислушивается.
Но лес молчит. И никто не откликается на ее голос.
«Ушли…» — думает Динка, но на сердце у нее делается одиноко и пусто. Она подходит к срубу старого колодца. На стенках его плотно сдвинуты доски, внизу блестит темная вода.
Чуткий слух Динки улавливает за срубом какое-то движение. Она раздвигает ветки и видит большого ежа. Пофыркивая, он ест из жестяной тарелки прокисшее молоко. Еж поворачивает свой черный нос, подбеленный молоком, и доверчиво смотрит на Динку черными бусинками глаз.
«Это еж. Может быть, Иоська кормил его…» — думает Динка, и сердце ее растапливается от нежности.
— Ку-ку! Ку-ку! — тихо зовет она в последний раз и, держа за повод Приму, выходит на дорогу.
«Теперь можно ехать в город! Здесь уже никого нет».
* * *
— Мы едем! Едем! — кричит она матери, подъезжая к крыльцу.
Но ни Марина, ни Мышка не откликаются на ее слова, они слушают Марьяну.
— Ой, матынько моя! Чего только творится на билом свите! Га? Люды кажут, Матюшкины як с ума сошли! — всплескивая руками, взволнованно рассказывает Марьяна. Она только что вернулась с рынка, на ней праздничный герсет и новая хустка. — Зараз треба бигты на село! Там весь народ. Матюшкины заказалы крестный ход, и с батюшкой. Будут свою хату святить. Жинка их звала баб лапшу готовить, будут нищих кормить, а бабы не идут, боятся. Кажут, упокойник Яшка под самые окна подходил. Ще як крикне: «Убийца! Убийца!» — так Хведор и упал посередь хаты… А тут Яков як застогне, да як заграе на скрипке…
— Черт знает что! — пожала плечами Марина. — Кто это тебе наговорил такую чепуху, Марьяна?
Динка спрыгнула с лошади и, пряча пылающее лицо в ее гриве, весело откликнулась:
— Конечно, чепуха! — Потом, овладев собой и бросив уздечку, живо сказала: — А может, у этого Матюшкина заговорила совесть и ему привиделся Яков?
— Да боже сохрани! Яка у него совесть? Боны с братом живыми людей в землю закопают! А сегодня весь базар об них балакает! И батюшку они заказали, с иконами, с хоругвями! Тож не малые гроши стоит! — опять оживилась Марьяна.
Мышка, бледная, зажимая обеими руками уши, подошла к Динке:
— Я не могу больше слышать все эти гадости! Мы сегодня же уедем в город!
Динка порывисто обняла сестру:
— Да-да, Мышенька! Сегодня, сейчас же! Не сердись на меня!..
* * *
Динка побежала прощаться к Федорке. Подруги долго стояли обнявшись. Федорка плакала.
— Мало и виделись мы этим летом. Может, приедешь ко мне хоть на свадьбу, только не знаю, когда она будет. Хата у Дмитро плохая, совсем в землю осела, а идти к моему батько в примаки он не хочет. А теперь вот еще за солдатом скучает, хоть Ефим и говорил, что солдат в городе, — оглянувшись, понизило голос Федорка и вдруг, лукаво блеснув глазами, крепко сжала Динкину руку. Ой, а ты ничего не чула, что у Матюшкиных стряслось? Ни? Так слухай. Утром ихний батрак Прошка до моего Дмитро забегал. Его на станцию за попом спосылали. Каже, Яков-упокойник до Матюшкиных приходил этой ночью…
— Яков? А Прошка сам видел? — живо спросила Динка.
— Да нет, он спал. Только слышит, вдруг кричит его хозяин дурным голосом. Он вскакнул, а тут вроде застонал кто-то, да так тоненько, жалостно, и сразу задрожала земля, не иначе кони Ильи-пророка подхватились на небо, И сразу хозяйва забегали, закричали, он тоже побег в хату, а Федор сидит на полу, волосы на нем колом стоят, рубаха порвана, и Семен, босой, стоит рядом, трясется, как Иуда. «Яшка, каже, Яшка под окно подходил. Убийцы вы, говорит… Смерть наша, братушка, пробила…» А Марья, женка его, побелела вся да и говорит: «Беги, Прошка, за попом…» А сама схватила под образом сулею со святой водой и давай обоих братьев поливать. Ой, смех! А собака ихняя на огороде была привязана — боялся Федор, как бы люди у него картошку не покрали, — дак она как почала выть… Воет и воет… Все село на ноги поднялось! Невже ты ничего не чула? — удивилась Федорка.
— Да говорила что-то Марьяна… — пожав плечами, ответила Динка.
Смутное чувство своей вины перед разбуженным селом охватило ее. Что она сделала? Люди и так суеверны… Не дай бог, об этом когда-нибудь узнает мама…
— А что говорят на селе? — быстро спросила она.
Федорка сделала презрительную гримаску.
— А что им говорить? Никто того Яшку не бачил, а так думают, что померещился он Матюшкиным, потому как ночь была темная, а в темную ночь завсегда совесть ворочается, або страх, як той зверь гложет, хотя бы даже у самого что ни на есть убийцы, — убежденно сказала Федорка.
Простившись с подругой, Динка обежала свой сад, бросила в пруд засохший и забытый на скамейке венок. Постояла в ореховой аллее, долго гладила своего Нерона и шептала ему на ухо ласковые слова, целовала умную морду Примы и, вытерев ее мягкой гривой набежавшие слезы, пошла собираться.
К вечеру Арсеньевы уехали.
До станции они шли пешком. Лес был окутан сиреневой дымкой. Нехотя отрываясь от веток, кружились желтые и красные листья.
Марина шла быстрым, легким шагом; она думала о предстоящих ей в городе делах, о кружковых занятиях с рабочими и о заработке, о котором надо было срочно хлопотать.
Мышка, подняв вверх порозовевшее лицо, смотрела на сплетающиеся над дорогой ветки и глубоко вдыхала свежий лесной воздух.
— Здесь очищается душа, — тихо сказала она, встретившись со взглядом сестры.
Динка, все еще переживая разлуку с Примой и Нероном, молчала. «Знают ли собаки и лошади, что люди тоже страдают, расставаясь с ними? — горько думала она. — Чувствуют ли они, как мне больно оставлять их на долгую зиму?»
Потом Динка снова вспомнила ночное спящее село и вопли Матюшкина. Но ей было уже не смешно и не весело. С опаской поглядывая на мать, она думала: «Что, если б мама знала… Но пусть это будет последнее-распоследнее озорство в моей жизни… Ведь я уже не девчонка. На будущий год я приеду сюда уже совсем взрослым, серьезным человеком… Я стану такой скучной, что мне даже не придут в голову всякие глупости.»
Динка глубоко вздохнула и с сожалением оглянулась назад… Ей показалось, что между красными, желтыми кустами, в рыжем сосняке и между зелеными елками, мелькает ее выгоревшая матроска… Прощай, прощай, детство! В поезде мысли Динки полетели вперед, на городскую квартиру, в их двор, где можно нечаянно встретить своего друга — Хохолка… «Нечаянно… Теперь уже только нечаянно», — думала она, нетерпеливо считая пролетавшие мимо дачные станции.
* * *
Утром Ефим вынес на телегу вещи, запер двери и окна. Марьяна позвала Нерона:
— Ходим, Нерончик, ходим! Нема уже кого сторожить тут! Теперь твоя хозяйка не скоро приедет. Будем вместе зиму страдать!
Нерон, опустив голову и часто оглядываясь, нехотя пошел за Марьяной. Хутор опустел.
Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru
Оставить отзыв о книге
Все книги автора
[1]Неделя
[2]Контракты — весенняя ярмарка в Киеве.
[3]Аисты.
[4]Порода коров.
Дата добавления: 2015-11-26; просмотров: 60 | Нарушение авторских прав