Читайте также:
|
Богатырским сном спит Динка. Спит день, спит два — так всегда лечит она свои немудреные болезни. Просыпается только поесть и ест с закрытыми глазами все, что дают ей Марьяна или Мышка. Только на третий день ощущает она обычный прилив сил и, потягиваясь в постели, сонно приоткрывает то один глаз, то другой. А позднее утро уже деловито расхаживает по комнате, направляя яркий луч солнца то на одну брошенную в беспорядке вещь, то на другую, а то и просто на тонкий слой пыли, оседающий на этажерке, на зеркале и на полу.
«Чепуха, — сонно думает Динка. — Встану, приберу — вот и все!»
Слух Динки тревожат приглушенные голоса на террасе.
— А у нас в «Арсенале» почти все рабочие учатся… — словно издалека бросает чей-то ломающийся басок.
Динка поднимает голову с подушки, морщит лоб. Чей это голос? Кто это с такой гордостью произносит знакомые слова: «А у нас в «Арсенале». Но она не успевает вспомнить, как другой голос, такой родной и знакомый, тихо говорит:
— Железнодорожники вообще передовой народ, тут дело даже не в грамотности, а в умении правильно разбираться во всем!
«Леня! Да это же Леня! Значит, он приехал!» Динка вскакивает, путаясь в разбросанной на стуле одежде, с трудом натягивает через голову платье и с радостным криком бросается на террасу:
— Лень! Лень!
Сильные руки подхватывают ее на пороге.
— Лень! Лень!..
Динка виснет на шее брата, трогает пальцем сросшиеся на переносье темные брови, короткий ежик пепельных волос.
— Ох, Лень, Лень… Тебя не было целую вечность! — захлебываясь от радости, говорит она и слышит дружный смех на террасе.
— Ну, проснулась? Куда и сон делся! — добродушно шутит Ефим.
— От же як любятся брат с сестрою… — растроганно качает головой Марьяна. — Все равно як невеста с женихом!
— Ну, Динка, Динка! Отпусти его сейчас же! Ты ведь уже не маленькая, смущенно говорит Мышка, дергая сестру за платье.
Но Динка ничего не видит и не слышит. Леня заботливо и нежно заглядывает ей в глаза и, стараясь скрыть радостное смущение, спрашивает:
— Прошла голова у тебя, Макака? Прошла?
— Чепуха! — машет рукой Динка. — Зажило, як на собаке! — хохочет она, взбираясь на перила, и, быстро оглядев собравшихся на террасе, вдруг всплескивает руками: — Хохолок!
В углу террасы, прислонившись спиной к перилам, стоит темноволосый юноша. Смешливые губы его разъезжаются в улыбке, большие коричневые глаза щурятся от солнца, над высоким лбом круто и задорно, как вопросительный знак, поднимается темный хохолок.
— Ой сколько радости у меня в один день! — спрыгивая с перил и подбегая к нему, кричит Динка. — Здравствуй, Хохолок! Как ты смел так долго не являться? Уже прошло два воскресенья! У меня такие дела, а тебя нет как нет! — быстро-быстро говорит Динка и, схватив товарища за рукав, тащит его за собой. — Пойдем! Мне нужно многое сказать тебе! — шепчет она, поднимаясь на цыпочки и обхватывая рукой шею Хохолка. — Пойдем скорей!..
Мышка бросает тревожный взгляд на омрачившееся лицо Лени, на черные брови, сведенные в одну прямую черту, и сбегает с крыльца. Но Динку уже нельзя догнать, между кустами мелькают только две спины…
— Вечно эта Динка с какими-нибудь пустяками! Наверно, что-нибудь насчет собак, — неуверенно говорит Мышка, возвращаясь на террасу.
— Ну як же! Собаки-то у ней первая статья! — хохочет Марьяна. — Сама не съест, а собак або Приму уж обязательно накормит!
— Золота дивчина, — вздыхает Ефим. — Только дуже рискова… ну так тому и быть, — заканчивает он, постукивая пальцами по столу. — Значится, Леня, ты поездкой своей доволен? — спрашивает он, меняя разговор.
— Ну как доволен? Не все было гладко, а в общем, удалось и собрание провести, и кое-какие планы наметить. Недельки через две снова придется поехать… — задумчиво говорит Леня, и голос его звучит так тускло и устало, что Ефим сразу поднимается со стула.
— Ну, ходим, Марьяна, бо Леня с дороги устал, мабуть, и есть хочет! Як там борщ у тебя?
— Ой божечка! Та стоит же с утра в печи! Такой борщечок хорошенький: и со шкварками и со сметанкой! Ну як знала я, что Леня приедет!
— Да я, пожалуй, и не хочу есть! Просто устал немного. В вагоне тесно, всю ночь сидеть пришлось… — хмуро говорит Леня, и расстроенной Мышке кажется, что под пепельным ежиком брата и глаза стали серыми, как пепел, и синяки под глазами углубились, и сухие губы побледнели.
«Ну, противная Динка! Все настроение ему испортила! Дуреха какая-то со своим Хохолком! И тот как загипнотизированный за ней ходит! Пусть только приедет мама, обязательно все расскажу», — с бессильным раздражением думает Мышка, хотя сама знает, что никогда не пожалуется на Динку матери, а если б и пожаловалась, то все равно ничего из этого не выйдет, потому что Динка даже не поймет, в чем она виновата.
Леня присаживается к столу и, приглаживая рукой волосы, ласково смотрит на сестру.
— Ну, а ты как, Мышенька? Как Вася? Было от него письмо?
— Да, как раз недавно… Вот, почитай… — Мышка бежит в комнату и приносит серый треугольник. — Почитай…
Леня читает про себя. По старой детской привычке губы его во время чтения шевелятся, и Мышка легко угадывает слова, которые неслышно произносит Леня.
— Да, вот видишь, видно, среди них кого-то уже арестовали… взволнованно поясняет она. — Ведь это очень опасно, я так боюсь за Васю.
— Конечно, все может быть, но Васю голыми руками не возьмешь, он опытный в этих делах человек, знает людей. На рожон не полезет, — успокаивает Мышку Леня.
Марьяна приносит чугунок с горячим зеленым борщом и ставит его на стол.
— А ну, куштуйте, чи понравится мой борщок… Хочь трава вона и есть трава, ну, да я же и щавель кинула, и молодой крапивки да сметанкой забелила… А вот и по яичку вам до борща, — нарезая толстые ломти хлеба, аппетитно воркует над столом Марьяна.
Леня шумно тянет носом воздух и подвигает свою тарелку.
— Садись, Мышка, сейчас попируем с тобой! Спасибо, Марьяна, борщ замечательный! — попробовав первую ложку, говорит Леня.
— Ешьте, ешьте на доброе здоровьичко!
Марьяна ушла. Леня налил себе вторую тарелку борща и, глядя, как нехотя ест Мышка, покачал головой:
— Ну что ты еле-еле шевелишь ложкой, как кошка лапкой… Эх, нет Васи! Уж он бы заставил тебя съесть все до капельки!
Лицо Мышки залилось нежным румянцем.
— А знаешь, Леня, я только сейчас, в разлуке, поняла, как нужен мне Вася, как мне часто не хватает его…
— А мне и самому не хватает Васи. Правда, мы часто спорили с ним… — щуря глаза, словно что-то припоминая, сказал Леня.
— Так ведь вы спорили из-за Динки, — грустно сказала Мышка.
— Да, из-за Динки. Вася часто придирался к Динке… Он хотел бы вылепить из нее что-то по своему заказу, а это, конечно, не получалось. Помнишь, как сказала ему один раз сама Динка? — Леня с веселой усмешкой посмотрел на сестру. — Помнишь? Она тогда рассердилась на что-то да как крикнет: «Перестань меня воспитывать, я — Динка и Васей никогда не буду!» — Леня засмеялся и, прикусив крепкими зубами горбушку хлеба, потянулся к кувшину с молоком.
Мышка налила ему стакан молока и, подперев щеку рукой, глубоко вздохнула:
— Но в одном Вася все-таки был прав, что никто по-настоящему не воспитывал Динку.
— Как это не воспитывал? Мама не воспитывала? — удивленно спросил Леня и, резко отодвинув стакан, встал. — Да мама всех нас воспитала, одним только собственным примером! Да что я, что Динка — кем бы мы были, если б не мама! Напрасно ты все это говоришь, Мышка! Какое еще воспитанье нужно? Да я бы голову оторвал тому, кто хоть на полмизинца изменил бы мою Макаку! — с юношеским негодованием закончил Леня.
Мышка, испуганная его горячностью, вдруг неудержимо звонко расхохоталась.
— Ну и терпи, — говорила она сквозь смех, — я тоже буду терпеть… и все мы, потому что другую Динку мы не хотим!
— Конечно, не хотим! — усмехнулся Леня. — Ну представь себе хоть на минуту такой паршивый сон, в котором Динка вдруг появляется тихой, послушной, вежливенькой девочкой. Да я бы с ума сошел, честное слово, съехал бы со всех катушек!
Мышка снова расхохоталась.
— Ты и так съедешь! Можешь не беспокоиться…
Оба вдруг развеселились, и Леня, прищелкнув пальцами, весело сказал:
— А какую новость я вам привез! Такую новость, что вы с Динкой запрыгаете от восторга!
— Такую хорошую? Да? Ну так говори скорей! — заволновалась Мышка.
— Э, нет! Без Динки нельзя! Это надо при ней рассказать. Я всю дорогу представлял себе, как она вскочит и повиснет у меня на шее! Только что же она, Динка? Куда они пошли? — снова нахмурился Леня, стоя у перил и глядя на тропинку, уводившую в естественную аллею и дальше, к пруду.
* * *
А около пруда стояли два человека, и старший из них с потемневшим лицом взволнованно допрашивал:
— Кто тебя?
— А откуда ты знаешь… — начала было Динка, но Хохолок перебил ее:
— Я знаю тебя, и этого мне до-достаточно!
— Я думаю, — усмехнулась Динка. — Но все-таки ты же слышал, что я упала, зацепилась за ветку…
— Я все слышал и спрашиваю: кто тебя? Говори, потому что я все равно узнаю, и не жить мне на свете, если я этому негодяю не размозжу в черепки всю его башку! — вспыхнув, закричал Хохолок.
— Ой, тише, тише! — замахала руками Динка. — Ты совсем с ума сошел! Тут некого бить. Ты понимаешь, некого бить! Я сама виновата…
— Как это сама виновата? Сама себе разбила голову? Да что я, по-твоему, круглый дурак?
— Ой! — закрывая глаза и хватаясь за сердце, продолжала Динка. — Да выслушай ты сначала всю историю! Ведь я тебя так ждала… Ну пойдем, сядем на скамейку. Только не смей меня прерывать. Что ты, как баба, всякой царапины пугаешься?
— Да к-какая баба, у тебя же полголовы отхвачено… — снова начал было Хохолок, но Динка сердито толкнула его к скамейке и, усевшись рядом, начала по порядку свой рассказ об убийстве Якова, о поющей в лесу скрипке, о поисках Иоськи и о своем ночном путешествии в лес.
Рассказывая, она так волновалась и так снова горячо принимала к сердцу свою клятву, данную несчастной Катре, что губы ее начинали дрожать и с ресниц по осунувшейся щеке быстро-быстро спрыгивали капельки слез.
— Но дай мне слово, — говорила она, подходя в рассказе к началу путешествия в лес, — дай мне слово, что ты не пикнешь и не станешь никому угрожать.
— Хорошо, даю слово, что не стану угрожать, — послушно повторил за ней Хохолок, осторожно вытирая своим носовым платком мокрые щеки подруги.
На пруду было тихо-тихо, даже птицы и лягушки не решались нарушить эту тишину, в которой слышался только прерывистый голос Динки.
— И вот, ты понимаешь… Они же все несчастные… И этот Жук тоже… и Рваное Ухо… Их и так много били… они же воры… Но я должна спасти Иоську, а он любит Цыгана, вот этого Жука… и не захотел ко мне… И мне нужно посоветоваться с тобой, что делать, а ты кричишь какие-то глупости. Ну кого гут убивать, подумай сам! — горячо закончила Динка.
— Мне думать нечего. Я этого простить не могу, будь он хоть трижды сирота, этот Жук… И это не твое дело, как я с ним поступлю, а Иоську привезу к тебе. Вот и все!
— Нет, это не все! — твердо сказала Динка, вставая со скамейки и отбрасывая от себя руку Хохолка с зажатым в ней носовым платком. — Это не все! А вот когда ты сейчас же, немедленно уедешь и забудешь навсегда, что жила на свете вот такая Динка… — Она дважды стукнула кулачком себя в грудь и гневно повторила: — Вот такая Динка… тогда будет все!
Хохолок тоже встал.
— Так никогда не будет, — спокойно сказал он. — И ты это хор-ошо знаешь… — Он сильно заикался, словно с трудом одолевал каждое слово — с таким трудом, что даже на гладком загорелом лбу его появились бисеринки пота. — Я сделаю все, что ты хочешь, но дай мне слово, что одна ты никогда больше не пойдешь туда.
— Конечно, я не пойду одна! Я пойду с тобой или с Леней.
— Ты расскажешь об этом Лене?
— Конечно. Я только не скажу, кто меня ударил. Я зря сказала тебе, но я думала, что ты все понимаешь, как я… и что думаешь так же, но я ошиблась… — горько улыбнувшись, сказала Динка.
— Я сделаю все, как ты захочешь… Но лучше мне не видеть этого… Жука, с усилием сказал Хохолок.
Они возвращались молча. У дороги Хохолок попрощался.
— У нас сегодня собрание в «Арсенале». Отец просил вернуться пораньше, но через два дня я приеду. Не решай ничего без меня. Ладно? — попросил он, заглядывая Динке в глаза.
Она молча кивнула головой и пошла к дому.
Хохолок посмотрел ей вслед, словно хотел что-то еще сказать, но не окликнул ее и, выйдя на дорогу, зашагал к станции.
Дата добавления: 2015-11-26; просмотров: 66 | Нарушение авторских прав