Глава пятнадцатая. С бешеным лаем срываются спавшие на террасе собаки

НОЧЬ ИДЕТ…

С бешеным лаем срываются спавшие на террасе собаки. Динка поспешно прячет свои вещи и задвигает ящик в угол.

— А чтоб вы пропали, скаженные черти! Ну, чого сорвались, як на злодия! — слышится возмущенный голос Марьяны.

Динка выходит на террасу. Собаки, смущенно виляя хвостами, укладываются на крыльце. Динка всю зиму не видела Марьяну. И теперь, глядя на молодую еще, но изможденную женщину с темным очипком на волосах, Динка вспомнила, как увидела Марьяну в первый раз, такую веселую, красивую, в вышитой рубашке, с яркими бусами на шее.

С тех пор прошли годы. Марьяна с Ефимом жили дружно, но хозяйство их было маленькое, бедное; свиней они не держали, около хаты, обнесенной тыном, бродило несколько кур да на лугу Арсемьевых паслась низкорослая коровенка. Жилось трудно, особенно трудно стало во время войны, и Динка с сожалением смотрела на потемневшие, словно прибитые ветром и дождем, щеки Марьяны, на стертые от работы руки, выглядывавшие из вышитых рукавов, на голубые, словно выгоревшие от солнца, глаза.

— Марьяна! Здравствуй, Марьяночка!

Марьяна ставит на стол кринку с молоком и, обтерев фартуком лицо, крепко целует Динку, оглядывая ее со всех сторон.

— А ну, чи подросла ты за зиму? Я ж тебя с осени не бачила! Ефима спрашиваю, а он только рукой машет; какая, говорит, была, такая и осталась! Ну, ясное дело, мужик не то, что баба! А на мой погляд, вытянулась ты, як тая рябинка, только дуже худа. Ну что зробишь, как теперь война! Настоящей пищи людына не получае. Ось я тут тебя молочком отпою! — ласково говорит Марьяна, и глаза ее оживляются прежними молодыми искорками, за полными губами блестят белыми бусинками зубы. — А я и вчера и сегодня все ожидала: прибежит моя Динка поздоровкаться! Не! Что-то не бежит в этот раз. Мабуть, у Федорки загостилась?

Быстро-быстро болтает Марьяна, как горох сыплются у нее слова, и, как будто подтверждая каждое свое слово, на ее живом, помолодевшем лице также быстро сменяются выражения радости, заботы и горя.

— Ох и проклята ж эта война! Оборони боже, что на свете делается! Ефим в городе был; думал. Мышка с ним до дому поедет, а она и вовсе сегодня не возвернется, бо раненых навезли столько, что класть негде! Лежат солдатики прямо во дворе. У кого голова обвязана, у кого руки, у кого ноги! Казала Мышка, чтоб Ефим ночевал у вас, он потемну придет!

«Бедная Мышка опять насмотрится всяких ужасов», — озабоченно подумала Динка и спросила:

— А где же Ефим? Остался в городе?

— Да нет, он давно приехал, сейчас, мабуть, на селе, бо там такой слух прошел, что наш пан будет коров продавать, а коровы ж у него дуже хорошие. Ну, конечно, богатей и побежали записываться, а беднота волнуется, кажному хочется. Ну вот и прибегли за Ефимом: може, он переговорит с Павлухой, чтоб на выплат дал…

— Так Павлуха ж не хозяин! Надо с паном поговорить! — возмутилась Динка.

— Эге, с паном! Тут всеми делами Павло заправляе! А пану что? Он сегодня здесь, а завтра в городе! А осенью и вовсе за границу поедет!

— За границу? Так надо скорей, хотя до осени еще далеко, — задумчиво сказала Динка.

Марьяна махнула рукой.

— Да ничего с этого не выйдет! Я ж казала бабам на селе, да они и сами знают, что Павлуха моего Ефима даже и на порог до пана не допустит, так нет, прибегли до нас, плачут… Что делать, у многих на войне мужей поубивали, остались солдатки с детьми… Ни коровки, ни конячки, пустые горшки на колышках, — пригорюнившись, вздохнула Марьяна.

— Но как же так? Надо идти прямо к пану, — заволновалась Динка.

— Да я ж тоби кажу, что Павлуха зверь, не допустит. Он на моего Ефима дуже злой из-за той дивчины, что утопилась. Бо кто ж ее и погубил, как не Павло? А Ефим все то дело знал да и сказал пану… Так с той поры моего Ефима даже и на работу в экономию не берут.

— Как? Значит, это правда, что ту дивчину погубил Павлуха? Может, она не сама утопилась? — испуганно спросила Динка.

— Да сама-то сама… Только тут такое дело вышло. Павлуха давно от нее избавиться хотел: боялся, женится пан, а Маринка — так ту дивчину звали — и прогонит его, Павло значит… Бо все люди на селе ненавидят Павлуху.

Динка согласно кивнула головой. Она уже слышала кое-что от Федорки, но ей хочется знать, как это было. Марьяна вытерла двумя пальцами рот и понизила голос:

— Ну, вот один раз, как поехал пан в город, на два дня — билеты, что ли, схлопотать за границу, — хотел и Маринку с собой взять, учить, что ли думал ее там. Голос у ней был дуже хороший. Як той соловейка пела… Аж за душу хватала. Красиво-красиво пела…

Глаза Марьяны увлажнились слезой, но Динка нетерпеливо прервала ее:

— Ну? Ну?

— Ну, дак как поехал пан, так Павлуха пришел к ней. А она уж с полгода в усадьбе жила, и как раз летом это дело вышло. Ну, пришел и говорит: «Велел тебе пан обратно на село идти до своей матки, бо пан жениться поехал, а тебе в награждение корову даст…» Ну, вот так и сказал. А мой Ефим на ту пору в садике у пана дорожки чистил. Только видит он, выбежала Маринка на террасу и лица на ней нет, белая, как моя рубашка. «Брешешь ты, кричит, поганый пес! Брешешь!..»

А Павло ей опять те же слова повторяет… И тут как вскинется она, да как побежит… А мой Ефим и вступился: «Какое ты, говорит, имеешь полное право, Павло, такие слова ей говорить? То, говорит, дело пана, а не твое, если уж правда, что пан женится!»

Ну, обозлился Павло, хвать у него грабли.

«Геть, кричит, отсюда, а то на месте прибью! И смотри, чтобы пану не докладался, а то и костей не соберешь!» Ну, а мой Ефим, сама знаешь, он если за правду, так и черта не побоится, хоть режь его на куски!

Марьяна горестно покачала головой.

— Ну конечно, утопилась с горя Маринка…

— А Ефим? Сказал он пану? — лихорадочно допрашивала Динка.

Марьяна горько улыбнулась.

— Сказал, конечно, на свою голову… Не поверил ему пан. Над гробом Маринки поклялся Павлуха, что даже и разговору такого не было… Вот с той поры не берет Павло Ефима в экономию на работу, да везде и гадит ему как может. Хорошо, мы тут живем, не на панской земле, а то и вовсе житья бы не было. А за Павлухой и Матюшкины на Ефима взъелись, ведь они с Павлухой родня: Семен Матюшкин да Федор родную сестру за Павлуху отдали. Вот и думай теперь, как эти Ефиму об коровах хлопотать, к кому он пойдет? — вздохнула Марьяна. — А бабам что говори, что не говори: верят одному Ефиму, плачут — пойди да пойди…

Динка медленно провела рукой по лбу и закрыла глаза.

— Ах боже мой, боже мой… — тихо пробормотала она, все еще думая об утопившейся дивчине. — Сколько же на свете подлых людей!

Марьяна испуганно охнула, прижала к себе Динкину голову.

— От дурная я! От же дурна! Напугала тебя! Да то уж давнее время, ты не переживай, голубка. Что тут делать, кому какая судьба выпадет…

Но Динка уже пришла в себя, имена братьев Матюшкиных, случайно брошенные Марьяной, напомнили ей об Иоське.

— Марьяна! — быстро сказала она. — Ты слышала что-нибудь о Матюшкиных?

— Да этих богатеев в селе и без Матюшкиных хватает! И все им с рук сходит. А уж эти братья особо вредные! Хотя бы их нечистая сила взяла! — перекрестилась Марьяна.

— Слушай, Марьяна! Ведь это они убили Якова?

Марьяна испуганно оглянулась.

— А ты откуда знаешь? Не велели ваши тебе говорить…

— Я знаю. И про Иоську знаю — Иоську тоже они убили! Слышала ты про это?

— Якого Иоську? — сморщила лоб Марьяна.

— Да сынишку Якова, Иоську!

Марьяна всплеснула руками.

— Ах боже мой! Дите, совсем дите! Дак это не иначе как Матюшкины! Ну звери! Как есть звери! Да как же это он попался им, ведь его бабы в Киев свезли, — запричитала Марьяна.

Но Динка нетерпеливо перебила ее:

— Слышала ты об этом?

— Об Иоське? Нет, не было такого слуху. Ах они звери! Ну вот помяни мое слово, придушит их упокойник. Только они в тот лес ни ногой! Скрипки боятся…

— Да какая там скрипка! Это все бабьи выдумки!

— Э, нет, голубка моя! Мне и Ефим так говорил: брешут да брешут люди! А тут как поехали мы с ним на мельницу да как послушали своими ушами, так и примолк!

— Своими ушами? Скрипку? — недоверчиво переспросила Динка. — Да, может, это филин кричал или еще какая птица?

— Да что ты! На разные голоса-то филин? Скрипка это, и все! Убийцу своего Яков зазывает.

— Ты сама слышала, Марьяна? — дрогнувшим голосом спросила Динка. Перед ее глазами снова встал портрет Катрн.

— Ну, а як же? И я, и Ефим! Вот хоть у него спроси! Нет, что правда, то правда, не к ночи будь сказано! — быстро перекрестилась Марьяна.

— Ночью? В котором часу? — думая о своем, нетерпеливо тронула ее за рукав Динка.

— Известно, ночью… Днем-то не слыхать вроде. И мы с Ефимом ехали после полуночи. — Марьяна хотела еще что-то сказать, но Динка перебила ее:

— Где Прима?

— Да здесь где-то, на лугу пасется. Я уж говорила Ефиму; на що траву топтать? Трава нынешний год сочная, густая.

— Ну ладно! Иди домой, Марьяна! Я, как стемнеет, спать лягу. И Ефиму меня сторожить нечего! Лягу да усну! Ночь короткая…

— Да, може, и так! Кто тут тронет… Возьми вот молочко, повечеряешь да ляжешь. А то к нам приходи, если скучно тебе одной.

— Да нет! Я возьму Приму, покатаюсь!..

Динка пошла на луг. Ноги путались в густой траве. Качались ромашки, колокольчики, в сырых местах между зелеными кочками стояли чистые лужицы воды; крупные незабудки и высокие желтые цветы, разбросанные по лугу, тихо колебались от налетающего ветра. Прима подняла голову и, увидев свою хозяйку, тихонько заржала. Динка привычно оглядела ее со всех сторон, отогнала слепней и повела к пруду. Потом сбегала домой, принесла щетку, скребок и Ленькин подарок — железный гребень, которым теперь расчесывала пышную гриву Примы. Почистив лошадь, она привела ее домой и привязала в саду. Все это делала она машинально, с одной неотступной мыслью: «Я должна сама поехать в этот лес ночью и убедиться, что нет никакой скрипки… Иначе от всех этих разговоров я совсем замучаюсь». Где-то под этими мыслями снова оживала неясная надежда.

«Ну, а если все-таки я услышу скрипку Якова? Ведь это такое счастье — еще хоть раз услышать его игру. Да нет, какие глупости, о чем я думаю?»

Динка пошла в комнату, взглянула на часы. Было только половина шестого. Не зная, как убить время до вечера, Динка выпила молока с горбушкой хлеба, покормила хлебом Приму, надела на нее уздечку; потом, предполагая, что ночью будет прохладно, переоделась в старенькое шерстяное платье с матросским воротником и, вытащив из-под крыльца остро отточенный топорик, задумалась. Что, если в хате Якова она наткнется на Матюшкнных? Может, в эту ночь они снова придут искать деньги?

Динка вспомнила про обрез и, поплевав на ладони, полезла на дуб. Но в дупле было пусто… «Видно, взял его Дмитро», — с досадой подумала Динка и тут же вспомнила, что обрез был заряжен крупной дробью, а дробью нельзя убить человека… Да еще двоих… А братья придут вдвоем, если, конечно, решатся прийти. Нет, месть должна быть хорошо обдумана, и действовать надо наверняка. Не стоит торопиться и делать глупости. Динка спрятала под крыльцо топорик и снова взглянула на часы; было только без десяти восемь… Динка побродила по саду, посидела на пруду, глядя, как за лугом широкой красной полосой отсвечивает уходящее солнце.

«Красный закат, завтра будет ветер», — машинально подумала Динка. Готовясь к ночному хору, на темную поверхность пруда всплывали лягушки и, распластавшись на воде, смотрели на Динку зелеными выпуклыми глазами; на островке качались синие и желтые ирисы…

Динка вернулась домой и, усевшись на крыльце, нетерпеливо ждала, когда в сад заползут вечерние сумерки и приляжет на ночь трава… Время тянулось нескончаемо долго. Динка старалась ни о чем не думать, но против ее воли перед глазами вставали живые лица, в памяти возникали обрывки из рассказа Марьяны: белое-белое, как рубаха, лицо утопившейся дивчины, ненавистные лица Павлухи, Матюшкиных, в овраге за хатой Якова распростертый на траве, убитый Иоська, а над всем этим неясные, теряющиеся в верхушках деревьев, плачущие голоса скрипки…

«Ой, какая суматоха в моей голове, какая суматоха…» — бессильно думала Динка, закрывая ладонями лицо и утыкаясь головой в колени. Потом все исчезло, и на крыльце осталось только темное пятнышко: свернувшаяся в клубочек Динка…

На небо уже вышел месяц, когда Ефим тронул ее за плечо.

— Ты что здесь делаешь? Иди ложись спать, бо уже не рано. Я тоже вот тут лягу на терраске. — Он бросил на пол рядно и подушку. — А где Прима?

— Она здесь, я привязала ее в саду, — сонно ответила Динка.

— Ну пускай пасется, — согласился Ефим, укладываясь на рядно.

Динка зашла в комнату и села на кровать. Когда с терраски донесся мирный храп, она осторожно вылезла в окно, отвязала Приму, вывела ее на дорогу и, держась за гриву, бесшумно вскочила на спину лошади. Ночь была тихая, только на пруду приглушенно кричали лягушки да во ржи, по обеим сторонам дороги, слышался тихий шелест, словно там шебаршились зверьки или птички. Динка пустила лошадь крупной рысью. Месяц светил ей в лицо. Оно было бледно и спокойно. Вдали чернел лес.

Дата добавления: 2015-11-26