Папочка Стамбул

Зачем я опять иду к Софии и Голубой Мечети?

Чтобы потом рассказать кому-то, что я там была? Всем, естественно, наплевать. Я интересуюсь историей? Нисколько, да и вся история уже закончилась. Я просто не знаю, чем себя занять? Теплее, но в том-то и дело, что я н и ч е м не хочу себя занимать. Зачем играть в прятки с собой? Откуда откуда это навязчивое нежелание жить своей жизнью??? Меня зовут. Тамам, тамам, это местное ОК.

Теряюсь в мрачных капающих переходах цистерны Базилика, скрывшейся под землей в самом сердце Стамбула. Напрочь забываю: зачем я сюда приехала (ну, этого я и так не знала), где нахожусь, жива ли еще, кто я и как меня зовут. По выходу на свет смотрю на часы - внизу провела пять часов. Знаю по рассказам из интернета, что обычно на осмотр всего древнего сооружения, в котором, собственно, кроме зеленой перевернутой головы Медузы Горгоны ничего и нет, тратится не больше получаса.

Делаю выводы. О себе но не только.

Записываю: нам не хватает мощи. И величия. Мощи и величия.

Перед глазами стоит очередь необъятных колонн, уходящих в темноту вечности.

Пусть умерло 100 рабов, построивших эту колонну, но есть эта колонна. Сегодня живы 100 рабов, но больше нет такой колонны.

Кажется, теперь уже могу зайти в Святую Софию.

Надо иметь тысячу глаз, чтобы смотреть и наслаждаться красотою искусства. В храме была большая колонна, облицованная кругом на высоту человеческого роста от земли бронзой, из которой у всех на глазах постоянно сочилась влага. Мы нашли книги, где рассказано, что там находятся мощи св. Лусаворича и Григория богослова. Я спросил, почему колонна облицована бронзой. Служители ответили, что сюда приходит множество людей – мусульман и христиан, мужчин и женщин, которые, протянув руки, снимают с нее капли и увлажняют ими свои лица, и от множества рук колонна потерлась и уменьшилась в объеме на два-три пальца и бронзу эту сделали для сохранения колонны, чтобы она не истончилась окончательно. *

И это так: вижу, как старательно загадывают посетители желание у магического уха. Долго не решаюсь подойти. Я НЕ ЗНАЮ, ЧТО МНЕ ЗАГАДАТЬ! Не могу придумать ни одного желания. Для себя. Разве только кому-нибудь, кому нужней. Фантастика! Три дня назад я казалась себе несчастным человеком. Думала: безнадежно. Папочка Стамбул. Алло, спасибо. излечил -

Я улетаю из Стамбула ночью. Мы обкуриваемся кальяна на оставшиеся копейки (Шляпа сторговался) и расстаемся навсегда. Обещаем друг другу часто писать. Ночной Стамбул из окна самолета выглядит потрясающе. Подсвеченные мечети похожи на приземлившиеся НЛО. Мост через Золотой рог залит светом, или это уже не Стамбул? Сердце падает с высоты и разбивается на тысячи осколков. А ведь я никого не люблю. Почему же я ничего не вижу от слез?

Через месяц я снова улечу к любимым берегам и встречу своего Маугли. Прости, Шляп, но с Маугли я забуду обо всем на свете. И в первую очередь о тебе.

Маугли.

…Всю ночь мы едем на автобусе по узкой горной ленте. Прямо подо мной – обрыв в море, скала с дорогой наверху настолько крута, что кажется – ты летишь над морем, которое неслышно плещется прямо под тобой. Летишь за полной желтоватой луной, освещающей начертанный только тебе лунный путь из безопасной зоны COLAKLI в дикий город Мараш.

Мой Юсуф, копия Маугли из детской книжки, спит, склонившись на мои колени. Ему наскучила эта луна, он видит ее постоянно, а у меня захватывает дух от счастья. Мне кажется, я сейчас задохнусь от полноты бытия и от невыносимости этого фантастического полета.

Я не знаю, куда еду, от неизвестности леденеют кончики пальцев. Маугли молчит. Смогу ли я вернуться из этого мусульманского села? Ведь ни по-английски, ни по-русски меня уже никто там не поймет. Комок подходит к горлу, но это не страх. Пан или пропал. Я не задаю много вопросов. Кроме того, что мы общаемся на разных языках и все равно я ничего не пойму - я вообще не люблю лишних вопросов. Поехала – значит, поехала. Я доверяю этому влюбленному в меня младенцу, когда я с ним, со мной не может произойти ничего плохого.

Я люблю, верю и не слышу времени.

=======================================

Хорошая дорога уверенно ведет в те глубины Турции, куда не часто ступает нога иностранца. Реальный мир интересует не всех, но сейчас я вряд ли понимаю, что это реальность на все сто. Я уже где-то за ее пределами. Шесть утра, а босоногие бабы в платках уже принялись за работу. Здешние нравы суровы, такое ощущение, что эти неулыбчивые люди не знают развлечений. Только бесконечный труд. К утру пейзаж резко преображается. Открываются бескрайние просторы, поля, поля, пролетаем безлюдный серый завод, проявляется горная цепочка вдалеке. У меня захватывает дух, я как будто на большой ладони великана: обзор на тысячи километров, а свободы как не бывало! Полная противоположность курортной зоне. Как насчет пути назад? Не знаю уже, возвращаются ли отсюда вообще. Я под гипнозом неизвестности, обратного хода нет. Дура? Ну, нет! Этот адреналин, смешанный с любовью, - моя жизнетворная инъекция. Я не пожалею ни о чем, даже если вдруг узнаю, что умру через пять минут.

Воспламенилось сердце мое во мне, в мыслях моих возгорелся огонь.

Смотрю в любящие глаза и успокаиваюсь. Любви можно только доверять. Маугли нервничает, после последнего звонка матери он все время молчит и весь погрузился в свои мысли, кажется, весьма мрачные, и если я правильно поняла, у его родителей какие-то неприятности. Для полного бедлама не хватает только меня.

Направо и налево, сколько хватает взгляда – стада овец и коров, черты лица аграрной державы. Не могу вообразить конечного пункта нашего пути. Что это будет? Дом? Квартира? Пещера в горе? Пустят ли меня в дом или выгонят ночевать на коврике за дверью как «неверную»? Нравы местных жителей мне более менее ясны, фотографии мамы в платке и не очень приветливого папы отпечатались в моем мозгу, так же, как и последняя реплика Рамазана «ты едешь в Мараш? с ума сошла, там русским отрезают головы!» Я, конечно, посмеялась шутке, и почти забыла ее, зато не забыла полного недоумения на лице Рамазана. Начинаю ерзать на сиденье, Маугли молча берет мою руку в свою и держит, не глядя на меня. Да наплевать, отрежут так отрежут, значит, поделом мне.

Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною – любовь.

Слова

Не успевает пройти и получаса, как я оказываюсь втянутой во все семейные неурядицы. Выясняется, что папа, бывший на работах почему-то в Израиле, завел себе там любовницу, которая не переставая звонит. Мама еле сдерживает бешенство, мне тоже дают пообщаться с девушкой из Израиля, так как я знаю английский и, может быть, пойму,что она в конце концов хочет. Мне, правда, показалось, что она намекала на какие-то деньги, выданные папе в долг. Кажется, она выкупила папу из тюрьмы, или что-то в этом роде. Объяснить этого ни Маугли, ни его маме я не могу, потому что на этот момент моей турецкой жизни по-турецки я умею только здороваться и считать до десяти.

Мама не выразила особой радости, увидев меня, но, закрыв за нами калитку, поцеловала меня и усадила на стул у забора, на котором я просидела добрый час (как же они любят с и д е т ь), пока не пришли сестры Юсуфа с кучей детишек, полная спокойная Амсал и тощая Айсель побойчее, с которой мы сразу установили негласный сговор.

Папа появляется позже, я вдавливаюсь поглубже в диван, но спустя минут десять уже чувствую себя спокойно. Родители настолько поглощены выяснением личных отношений, и слава богу, что им не совсем до меня. Живут они более чем бедно. Недостроенный второй этаж, убогий домик с внутренним двором, все в асфальте, половина дворика застелена тряпками и ковриками, на которых весь день тусуется женский состав семьи, принимаются гости и накрывается на несуществующий стол. Солнце на эти тряпки в течение дня не попадает, потому что двор обнесен высоким железным забором. Туалет и банный метр на метр на улице, точнее, на этом же дворике прямо перед тряпками. Тут же раковина, у которой, чтобы почистить зубы, надо стоять задом к тем, кто, возможно, уже пьет утренний чай.

Может быть, эта бедность и спасает меня от родительского гнева, им, по-моему, все равно, кого приволок сын, тем более, что доехали мы на мои деньги, впрочем, они могут этого и не знать. По крайней мере эту семью бедность сделала на редкость демократичной. Мамуля то показывает мне фотки сына, вытянув крепкие босые ноги на голом полу, то шутит, что бросит всех и вся и уедет со мной в Москву прочь от изменника-мужа. Чуть не в обнимку мы лузгаем семечки с той самой стареющей мусульманкой в платке, которая с фотографии навевала на меня панический страх! Не знаю как, но я что-то уже понимаю, скорее не слова, а чувства и настроения. Маугли доволен, что семья отнеслась ко мне тепло, а я быстро привязалась ко всем и целый день сижу на этих тряпках и развлекаю многочисленную сопливую детвору. Я рисую и леплю из какой-то подозрительной массы, а дети с восторгом отгадывают, что это за очередной шедевр. Благодаря им я выучиваю, как будут по-турецки «кошка», «собака», «змея», «чашка», «цветок» и т.д.

Гости, их все больше, с недоумением глазеют на меня, без недоверия или вражды. Они не могут определить ни моей национальности, ни возраста, ни намерений. Это пробуждает у моей семейки страсть к розыгрышу. Для каждого гостя они придумывают очередную сагу, а потом ржут, наслаждаясь произведенным эффектом. Но слухи распространяются мгновенно и скоро местное население, в основном бабье в длинных юбках и платках, валит толпами поглазеть на русскую. Меня это вроде не тяготит, я вежливо здороваюсь со всеми и продолжаю жить своей жизнью: играю с детьми, завариваю чай или полулежу на этих злосчастных тряпках, которые мне уже порядком поднадоели. Когда я пытаюсь выскользнуть на улицу, Айсель с Амсал мигом вылетают за мной и мягко хватают под локоток: выходить одной - нельзя. Маугли забавляется, наблюдая за мной, особенно когда я строю ему гримасы, обозначающие отборную ругань. Кстати, сестрички тут же по моей просьбе обучают меня грубым турецким словечкам, так что наш любовный лексикон заметно обогащается. Услышав, как четко и правильно я ругаюсь, Маугли хохочет, он счастлив, и это искупляет мою подлую порочность и авантюризм.

Уже ясно, что местные чумазые дети не читают сказок, не листают книжек с картинками, да и взрослые, похоже, давно не держали в руках ничего со словами и буквами, судя по тому, с каким удивлением каждый гость и родственник перелистывает мой словарь с цветной обложкой. Дети живут в реальности взрослых, может, им не так тяжело терять свое детство, как нам. Они растут как трава, и спят на полу, на ночь матери переодевают их в чистое. В раскрытое окно сквозь мерцающий от жары воздух я гляжу на марсианский пейзаж с рыжим небом и сотней минаретов. В этот момент мне не жалко умереть. Все портит решетка, через которую открывается весь этот вид. Чего здесь нет, так это свободы.

Экземплярчик

Утром Маугли рано встает и жестами показывает, что должен идти с отцом на молитву. Мы прощаемся нежно, словно молодожены наутро после свадьбы, и я остаюсь в доме одна. Как выяснится позже, почти до вечера, потому что потом Маугли встретит своих друзей, и рассказов о своей жизни в курортной зоне у него хватит не на один час. Наше прощание перед молитвой умиляет меня настолько, что пару часов я, как зачарованная, сижу, погрузившись в свои мысли, пока мама не вызволяет меня из одиночества. Она отдает меня в руки Айсель, которая несказанно рада: наконец-то нам никто не помешает общаться.

Мы долго завтракаем на тряпках во дворе, потом к нам заглядывают подружки. Одна из них, красивая девушка (кажется, женская красота здесь –редкость), приходит с нарядно одетой ради такого случая дочкой месяцев десяти, над дочуркой все долго потешаются, то и дело повторяя «чиркин» - по нашему, страшилка. Юная мама проявляет незаурядный юмор и напористость, и начинает лепить из найденной мной глины огромный член. Она гордо показывает всем свое произведение искусства. Девки помирают от хохота, пока я обалдело оцениваю экземплярчик. Ничего себе, скромные турчанки. Теперь я знаю, какие мысли они прячут под платочками. Разговор плавно переводится на тему «все мужики – козлы» и вот уже мужья и братья бурно разбираются по косточкам. Впадаю в кому, узнав, что всем ангельским созданиям по 18-19 лет. Изрядно привираю о себе (со словарем). Я то сначала решила, что все они старше меня, ну, разве что, кроме красотки.

Делаю глупость, выразив беспокойство, где же Юсуф. Они поднимают меня на смех, обижаются, что мне скучно с ними, зачем мне этот дурак, передразнивают его, и хватают меня за руки. Они же лучше! Мне это в голову не приходило, но, может, они и в самом деле правы. Когда еще попадешь в такую компанию!

На третий день мы торжественно идем в парикмахерскую, Маугли собирается состричь свои длинные локоны, я выказываю сомнение и недовольство, боюсь, что он утратит свой шарм. Но он уверен, что все будет хорошо. По его просьбе мы фотографируемся до и после стрижки. Мой Юсуф превращается в ди Каприо из «Титаника», такой же смазливый и улыбчивый, и правда, похож, только слегка на восточный манер, ну вот, теперь мы один в один – герои «Титаника»: я, взбалмошная кобыла, и он, до потери пульса влюбленный мальчишка.

Решаю за компанию прополоть брови, та же милая девушка, что превратила Маугли в ди Каприо, сажает меня перед зеркалом и растягивает у моего лица обычные нитки. Быстрыми и ловкими движениями, без буржуйских пинцетов и ваток, она снимает все лишние волоски. Слезы брызжут из меня фонтаном, но моментальность этой операции вызывает восторг. Я смеюсь и плачу, сидя перед зеркалом, и вижу счастливую улыбку своего мальчишки, стоящего позади меня. Оказывается, его спросили, не актриса ли я, такое, мол, у меня интересное лицо. У турков, неважно, мужчин, женщин, комплимент не застоится. Ну и ладно. Конечно, актриса. Подбираю себе увлекательные сценарии, но вот только кто их пишет? Бог или дьявол? Или оба?

Там, в краю далеком, буду тебе…

Далеко от моря, в 16-ти автобусных часах от моего курорта, где-то в самом сердце Турции, я пеку буреки с Амсал, сражаюсь с мелкой детворой, ворующей тесто, завариваю кофе и нарезаю дыню. Папа затевает праздник и жарит во дворе шашлык. Потом мы едем в центр и покупаем мне джинсы. Меряю яркие топики и гордо вылезаю в них из примерочной. Не понимаю, зачем продают такие вещи там, где их нельзя носить. Здесь же нельзя ничего оголять! Айсель, вырвавшись с нами в город, как только мы скрылись от маминых глаз, сразу сняла верхнюю кофту с длинными рукавами и осталась в невзрачной футболке. Надо было видеть радость на ее лице. Так же лучше, правда? – радостно спросила она, косясь на мои вечно голые плечи. Маугли сделал мне гримасу, из которой следовало: вот, вот, пусти козла в огород! Сестренку уже развратила! То ли еще будет! Но я буду любить тебя, даже если ты будешь вызывать цунами и землетрясения.

Я не могу выбрать между голубой и красной майкой. Продавец тихо интересуется у Маугли, откуда взялось такое сексапильное чудо. Айсель от зависти уже обкусала все губы. Я покупаю голубой топик себе и один розовый - ей в подарок. Кажется, это самый счастливый день в ее жизни.

Мы идем по вечерней улице, Маугли купил какой-то съедобный мусор вроде семечек и мирно сплевывает шелуху на тротуар. Я люблю его и все, что он делает. Отдаю ему на мелкие траты и хранение свой кошелек. Больше для собственного удовольствия. Я что-то прошу, а он с важным видом покупает. Солидный покупатель. Сестры-то сдали, что тебе не двадцать, а восемнадцать. Впрочем, какая разница? Ты дашь форы многим взрослым мужикам. У тебя большие лапы, как у будущего льва, и любовь делает тебя мудрым. Мы неспеша плетемся домой. На улицах одни мужики, то и дело ловлю на себе похотливый взгляд. Маугли и ухом не ведет. С ним меня никто не тронет. Думаю о его жизни. Скучно, но отчасти завидно. У него столько сестер и братьев! А сколько там всяких двоюродных, троюродных кардешей, тейзэ, амджей, еэнов - всех не пересчитать! А у меня никого нет. Мне бы пару сестричек увезти к себе домой. С таким количеством родственников чувствуешь себя сильнее и уверенней. Устойчивость, наверно, как у паука! Мне нравится эта восточная паутина из родственников и земляков. У меня за брата сойдет разве что памятник Пушкину, видный из моего московского окна.

За весь период нашей любви, длящейся с мая по сентябрь, недельными урывками, я теряю почти пятнадцать килограммов. Это я фиксирую гораздо позже, когда, глядя в зеркало, пытаюсь вспомнить свои первоначальные контуры. Джинсы приходится то и дело ушивать, или покупать новые.

Этот мальчишка вытрахивает из меня все.

Он вытрахивает из меня Гражданскую войну, прадеда, белого офицера, выехавшего в Париж, прабабушку-дворянку, деда-разведчика, бабушку – приму Большого, оттепель, красные флаги и праздничные весенние тюльпаны из моего детства…я вдруг вспоминаю, как дрожала улица под нашим домом, когда по ней шли танки на парад… он вытрахивает из меня всю родовую память. Я ловлю кайф от нового, восхитительного ощущения пустоты и безродства.

Когда все рекламы кричат «ощути ритм жизни в Турции», я знаю, какой ритм имеется ввиду. Именно этот, как из анекдота про утреннего дворника: вы не могли бы мести почаще, а то мы с ритма сбиваемся? Это и правда ритм жизни. Если кто-то возразит, что жизнь начинается с чего-то другого, пусть бросит в меня камень.

Заниматься любовью в доме родителей мы стесняемся и делаем это молча и пугливо. Это не пансион, в котором можно орать и делать что вздумается. Маугли – единственный, кому за всю свою жизнь я разрешаю иметь меня сзади. Говорят, тот, кто трахает тебя сзади, обретает над тобой безоговорочную власть. Согласна. Без возражений.

Он ржет и передразнивает меня. Все, что смешит его, смешит и меня. Мы то и дело пощипываем друг друга и тыкаем в бока. Он ужасно боится щекотки. С помощью нее я могу заставить его согласиться на все, что угодно. Все, все! - молит он о пощаде, сотрясаясь от смеха и показывая миру свою ослепительную улыбку. Вряд ли моя улыбка столь же хороша. Но даже если и хуже, он любит меня как безумный.

Однако мы начинаем задерживаться в ауле, пора бы выбираться обратно к морю с этой несчастной подстилки. Жара здесь чудовищная, по Марашу мы уже прогулялись, и делать здесь уже нечего, разве только жрать с утра до вечера, на том же месте, где сидишь и лежишь. Сначала потихоньку, но все настойчивее, я ною о свободе.

- Ты же говорил, только два дня, - я объясняю на пальцах.

- Не два, а три!

- Но сегодня будет четвертый! Я хочу уехать!

- Ну подожди, милая, любимая, я давно не видел родителей. Ты же знаешь. И не скоро еще увижу.

Я надуваюсь от обиды.

- Ладно. Я сама поеду за билетами! (понятия не имею, где это, на чем ехать, и спросить некого, никто и не скажет… кого развожу? сама себя?) А ты, если хочешь, сиди здесь.

Но он, похоже, пугается.

Под вечер мы судорожно скачем в поисках вещей, подбирая их со всего двора, со всех углов и щелей, расположились мы как будто навсегда.

Маугли жутко расстроен – не может найти полотенце с зайкой, которое я ему подарила. Понятное дело, с намеком, что он мой зайка. Чуть не плачет. Мама нервно перерывает все тряпье и наконец находит выстиранное и почему-то уже изрядно полинявшее полотенце. Чем они так стирают??? Хлоркой вместо порошка?! Ну, хоть так.

Прощаемся у калитки. Друзья на раздолбанной тарантайке готовы довезти нас до вокзала. Меня мучает раскаянье, отрываю сыночка от родителей, но никто, похоже, не собирается меня в этом обвинять. Мне вдруг больно расставаться с мамой, папой, сестрами и братьями, дети со слезами виснут на мне и шепчут непонятные признания. Три дня, проведенные здесь, вдруг оборачиваются годами совместной жизни, полной недоразумений, любви и доверия. Прощаюсь с этими родными людьми навсегда.

...Вот и год прошел.

Год - или целая жизнь?

Мы с Таней, сидящие за тем же столиком с красной скатертью, что и в день нашей встречи, - совсем уже не те. “Те” жили единой жизнью, ложились с мыслями о завтрашнем дне и вставали с планами на сегодня.

Но это невозможно более. Немыслимо. Невероятно для нас.

Добро пожаловать в пустыню горячих эмоций и душевных потрясений! Долой тусклые чувства и необратимость будней, долой, долой.

Здесь бывает жестко и неприглядно, здесь обнажается звериная сущность бытия, неприкрытая культурной фальшью. Здесь все становится на свои места и каждый - только Тот, Кто он есть.

И прозрачен ты и виден насквозь и воздается тебе по желаниям и заслугам.

Океан Солярис в Средиземном море, филиал Фабрики Грез. Те домики в скале из нашего древнего сна, вот они, на расстоянии вытянутой руки. Древний театр вмиг оживает от нежного пения трех русских девушек, и тысячи лет ему нипочем. Прошлое стало настоящим, настоящее - прошлым.

Милые девушки, не для вас ли строили этот турецкий колизей?

Боже, и где теперь моя родина???

Прости нас грешных за невыразимую любовь Как бы не зачерстветь в своих домах и офисах за плитой и компьютером.

Жерло вулкана уже урчит душевная лава грядет Дрожи Турция от широкой любви русской Где пройдем пожарища горят Где остановимся земля дрожит Ликуй и пой земля турецкая Ты - наша страсть ты - Фабрика Грез.

Ниф-Ниф

В моем кабинете на одной стене карта Турции, на другой – большие фотографии Стамбула, которые я сделала во время своей первой поездки. На работе никто ничего не спрашивает у меня, какие бы фотографии не появились на стене. На подробности меня не раскрутишь, а мое влечение к Востоку и так ни для кого не секрет. Наш коллектив – сплошь женщины, чрезвычайно любопытные. Каждая поездка в Египет или Тунис становится всеобщим достоянием как минимум на месяц. Я стараюсь ничего не рассказывать. В курсе моих событий один Влася, он умеет дружить с женщинами и хранить их секреты.

Кажется, после того, как внимательнейшим образом были просмотрены мои стамбульские фотографии с портретами местных бомжей и дерущимися посреди узкого переулка детьми, каждая пришла к какому-то своему неизвестному мне выводу. Хотя время от времени все же приходится уворачиваться от умилительных просьб рассказать «на ушко» «ну хоть что-нибудь!»

Звонит Ниф-ниф.

- Полковнику никто не пишет?

- Глухо как в танке!

Я ухмыляюсь. А мне на этот раз есть что рассказать.

ххх

Теперь меня называют Пух, но совершенно неизвестно, почему. Со временем мы все превратились в сказочных персонажей. Может, долгие пребывания вдали от реальности привели к тому, что мы позабыли свои настоящие имена. Таня превратилась в Тигру, грустная Настя, моя новая подруга - в Иа, а неунывающая Женя маленького роста – в Пятачка, или проще – Ниф-нифа. Ну а мне за мою любовь к питанию приходится быть Пухом. Новые имена так плотно устоялись, что порой вынуждают нас быть в образе. Иа начинает философствовать, а Ниф проявляет возмутительную беспечность.

Ниф-ниф – уникальный представитель того самого типа русской женщины, которая и коня остановит, и в горящую избу войдет. Она настолько миниатюрна, что определить ее возраст невозможно, и вообще о возрасте лучше с ней не говорить. Когда нам с Тигрой попал в руки ее паспорт с датой рождения, мы долго не могли поверить своим глазам. Мы видели трех ее детей, но не задумались о том, когда она успела их родить. Ее муж – существо невидимое, кажется, он потерял счет своим семьям.

Иногда на пляж она надевает безумные круглые очки с голографическими надписями, а с ее груди на вас пялится еще одна пара нарисованных совершенно сумасшедших глаз. От своих любимых она требует всего на свете, хотя получает не очень-то много. Зато ради своих подруг готова на все. Унизиться, промолчать о том, что болит голова, притвориться пьяной, глупой, сытой, какой угодно, прилететь по первому зову, забыть о своих желаниях,– ради того, чтобы выручить друга - все это норма ее жизни.

Иа – ее сестра, с которой она ездит в Турцию уже лет семь. В первый раз они поехали, как обычно, на неделю, вернулись, и через несколько дней уехали на две. Потом и двух недель показалось мало. Они стали ездить на целый месяц. Месяца тоже не хватало. Идея ездить на день рождения Иа - в сентябре – превратилась в традицию. Деньги зарабатывались только ради одной цели, а на сломанные краны и диваны глаза закрывались сами собой. А потом появилась я и тоже внесла свою лепту – мы стали ездить в декабре в Стамбул.

Мы познакомились в баре с розовым кадиллаком на крыше. Маугли поначалу радовался, что я нашла себе новых подруг. Подумал, что теперь мне будет с кем поговорить, хотя я и не думала скучать.

Увидев меня, сестры поспорили: русская я или турчанка? Или немка?

- Неплохо танцует, значит русская.

- В майке Happy Girl, значит, здесь работает. Турчанка! И глаза карие!

Спустя десять минут мы сидели за столиком и пили за знакомство.

Я интересуюсь у Иа:

- А почему ты называешь своего «морем»? Он же вроде Deniz?

- Как почему? Во-первых, deniz – это по-турецки «море». А во-вторых - чтобы он не нервничал, когда мы про него говорим. Если что услышит, так мы просто море обсуждаем. Да и в Москве никто не понимает, о чем мы говорим.

Без кличек нам никак не обойтись.

ххх

Маугли высылают к нам за столик чтобы мы не заскучали. Он развлекает нас и следит за тем, чтобы его любимая не потребляла алкоголь.

- Ашкым беним, моя дорогая! Что тебе принести? Чай, кола? Мы должны сделать ребенка!

Новые посетители требуют выпивки, и Маугли срывается с места, чтобы обслужить их.

Он вышагивает с подносом, словно знаменитый актер по звездной дорожке, под бликами зеркального шара, с прямой спиной и ослепительной улыбкой. Он красив как бог, и мы дружно любуемся им. Наш Маугли, с любовью говорит Ниф. Наш Маугли, вторит ей сестренка. Мой Маугли, мечтательно говорю я, не спуская глаз с его классной задницы.

Тайком от Маугли сестры наливают мне еще пива в банку из под Coca-cola.

ххх

В одно прекрасное утро я обнаруживаю вшей в голове у своего бога.

Сентябрь. Мы покупаем билеты и договариваемся с Доаном, владельцем апарта, чтобы он снова встретил нас в аэропорту. Дома я оставляю водительские права, красные дипломы, пропуск с телебашней и прочие улики личной независимости. Все это мне временно не пригодится. Турецкому миру наплевать на наши таланты, он требует предоставить ему тело и душу в чистом виде без примесей урбанизации. Надо тщательно замаскировать свою способность к самостоятельной жизни – как хорошо, когда тобой распоряжается восточный хозяин!

В аэропорту случается непредвиденное.

Кроме Доана в толпе встречающих мы вдруг замечаем до боли знакомое лицо. Маугли! Родной! Что это за бандана у тебя на голове? Он радостно обнимает и целует нас, и мы еще никак не поймем, что в нем изменилось. Он виновато снимает свою повязку. Лысый!!!

Я не могу прийти в себя. Мой красивый мальчик с длинными шелковыми локонами – лысый?

- Предлагаю теперь называть его не Маугли, а Ленин, - шепчет мне на ухо Иа.

Если бы сейчас нас запихали обратно в самолет, я расстроилась бы меньше.

- Чего ты удивляешься? Ты же сама нашла у меня в голове какую-то гадость!

- Ну да, только я привезла тебе хорошее лекарство. Волосы можно было и оставить. Ладно, проехали. Так откуда ты узнал, во сколько мы прилетаем? Я же тебе не говорила.

Вместо ответа он сладко целует меня, и я забываю, в какой части света я нахожусь.

ххх

Каждую ночь мы проводим в своем родном доме Happy Girl. Втроем мы немножко требовательней, чем в розницу. Однообразные вечера понемногу приедаются, и мы приходим на дискотеку все позже и позже.

- Вы где были?, - набрасывается на нас Маугли. Он уже работает в «Черной лошади», но приходит сюда как в родительский дом.

Море ходит с гордым видом и делает вид, что и не заметил, как мы припозднились.

- Сидели в баре на берегу моря! Пришли же.

- Сидите здесь и никуда не выходите. Вот вам пиво, а тебе, Дарья, пить нельзя. Я запрещаю.

Мы молча садимся за столик, и я подпираю лицо кулаком. Похоже, нас перепутали с турецкими женами. Море даже не удостаивает свою любимую улыбкой, но как только она делает вид, что собирается уйти, он как коршун бросается за ней.

- Куда ты? Ты же видишь, моя работа еще не закончилась! Подожди, скоро пойдем все вместе!

Иа присаживается с покорным видом и заказывает еще бесплатного пива, себе и Нифу – зря что ли встречается с шефом?

Мы больше не живем в стерильных гостиницах, куда не пускают наших любимых. Наш дом – апарт, второй этаж, дверь всегда открыта. Просто с закрытой дверью жарко, а так слегка продувает, и нету чувства закупоренности. Беда только в том, что охранники на входе в апарты все равно стоят, и они - те же турки, которые уже знают нас и ревнуют к каждому камню, поэтому ашкымам приходится тайно запрыгивать к нам через забор в ночное время.

В этот раз к нам прыгают трое: к Морю и Маугли присоединяется тучный Мясник, давно и безнадежно влюбленный в Нифа. Мясник подрабатывает в Happy Girl охранником и каждый вечер делает попытки понравиться нашему поросенку. Наша миниатюрная девочка фырчит от ужаса и делает многозначительные рожи Морю и Маугли: уберите отсюда своего Мясника!

Сегодня она сделала глупость и улыбнулась Мяснику, страшный, конечно, но добрый, а она успела поссориться со своим Чудом-юдом, у которого неожиданно появилась жена. Видимо, тот позабыл, что не так давно женился, а жена вдруг приехала и напомнила о себе. Ниф улыбнулась Мяснику, а тот совсем обезумел и решил попытать счастья. Он не объяснил свое ночное явление испуганному Нифу, только молча сел в кресло. Стоит один раз взглянуть на усатого Мясника, чтобы понять, что его словарный запас невелик, но душа безгранична, также как и его любовь к Нифу.

Как ни разнообразны наши с Иа желания, мы не можем оставить трепещущую от ужаса Красавицу один на один с настоящим Чудовищем. Мы накрываем стол, включаем КРАЛ-канал, и комната наполняется любимой музыкой. Мужики ведут себя развязно, смеются и кричат, покуривая московские сигареты. Один Мясник помалкивает, но нам уже начинает казаться, что мы терпим все это общество из последних сил. Маугли подражает шефу, и, обнаружив в холодильнике пиццу из ресторана, кричит: Дария, зачем ты испортила пиццу? Deli! Сумасшедшая! Ее нельзя было класть в холодильник! Смотри, как она задубела! – и хохочет, стуча по столу куском пиццы.

От обиды я не знаю, чем ответить. Мало того что лысый, так еще вместе с волосами сбрил все остатки нежности. Мы переглядываемся: все это явно переходит границы. Зачем мы в конце концов сюда ехали? За ухаживаниями и романтикой, а не за тем, чтобы устраивать из нашего апарта бесплатный бардель. Втроем мы уединяемся на балконе.

- Надо с этим кончать.

- Что будем делать? Они же все равно завтра придут!

- Значит, завтра надо переночевать где-то в другом месте.

- А может, просто объясниться? Так и так, надоели, уходите!

- Ну да, это даже на наших мужиков не действует, не то что на турков. Отказ заводит их еще больше.

- План такой: завтра бросаем всех троих, сегодня делаем вид, что все замечательно, а Ниф… отдается Мяснику.

- Это еще зачем?

- Чтобы не показывать своей обиды! И не раскрывать планов. Удар должен быть неожиданным.

- А-а. Я не поняла, но так уж и быть. Раз это надо для дела…

Весь следующий день мы качаемся в море на привязном плоту и смотрим, как по берегу ходит Мясник с нифовой красной майкой на плечах. Он ищет нас на пляже и крайне обеспокоен тем, что девочек нет на привычном месте.

- Хи-хи. Как будто с флагом ходит.

- А что, у него совсем не стоит?

- Да совсем!!! Намучилась я с ним.

- Зато бросать не обидно! Наши-то ничего…

- Когда же он устанет? Ходит и ходит, туда-сюда, туда-сюда!

- Третий час уже ходит. А если он до вечера не уйдет?

- Уйдет. Кушать-то захочется.

- А мне уже хочется!

- Нет, я не выйду, я Мясника боюсь.

- Ты так говоришь, как будто он с топором ходит!

- Сейчас нет, а дома у него наверняка огромный топор лежит! Он же Мясник!

Спустя пару дней мы все еще держимся подальше от дома и прогуливаемся по Сиде, рассматривая кафе и магазины, или скорее тех, кто там работает.

- Вдруг мы придем, а наша дверь топором раскрошена? А за дверью – Мясник прячется. Аааа!

- Ха-ха-хаа!

- Мне уже страшно, молчите лучше.

- Да чего ему злиться? Ты же не жена?

- Не жена! А он как спросит, почему сбежала? Я даже не смогу ответить, так я его боюсь! Девченки, не бросайте меня одну!

Во всех проходящих вдалеке мужчинах Нифу мерещится Мясник.

- Ой! Вон он идет!

- Хи-хи, ты что, это же баба!

Из сумки Иа доносится скрипучее пиликанье. У Иа есть турецкая сим-карта, которой пока хватает для нас троих. Иа поставила звук пилы на номер Мясника, и мы по тридцать раз на дню слушаем угрожающее пиликанье, гогоча от всей души. Вжик-вжии-ыык, вжик-вжии-ыык. Вжик-вжиии-ыык, вжик-вжиии-ыык. Под эти звуки Иа изображает Нифу, как отпиливаются наши головы. Ниф смеется, но немного скованно.

- Может, прийти и сдасться в плен, пока не зарезал?

- Ты что, теперь уж точно грозы не миновать!

Ниф делает вид, что пугается, а мы с Иа помираем со смеху.

Маруся, которая у нас замужем за турком четвертый год, внимательно рассматривает фотографии. Довольные, мы тыкаем в них пальцами.

- Вот, смотри, это Маугли. Это Море. А вон там, вдалеке, видно нашего Мясника.

- А вы знаете, что они не турки?

- Как это??!

Мы замолкаем, ожидая разъяснений. Нам приносят еще орешков.

- Вы поаккуратнее, ваши друзья – курды. Если они влюбляются, то на всю жизнь. У них вообще все немного по-другому.

Ниф начинает дрожать всем тельцем. Внезапно ее осеняет какая-то мысль, и она мигом забывает о своем страхе:

- Как же это, у курда – и не стоит??!

Мы с Иа опускаем глазки и начинаем судорожно гладить собачку, лежащую возле наших ног. Маруся не столь продвинута в этих вопросах. Эмре – единственный мужчина в ее жизни, он же ее муж. Когда они собирались расписаться, и Маруся прилетела к нему, ее прямо из аэропорта отправили обратно на родину – все из-за того, что она не захватила с собой ни денег, ни, разумеется, путевки, а в те несколько дней здесь, видимо, боролись с проституцией. Само собой, зачем еще могла прилететь высоченная блондинка с пустыми карманами? Она вернулась через год, а Эмре чуть не попал в психиатрическую клинику, ожидая ее.

Мы появляемся в апарте глубокой ночью, переодеваемся и снова сбегаем. Ниф уже познакомилась с шикарным Мистером Улыбкой, или Мистером Хаки, мойщиком посуды в баре Creazy Night, а мне притащила его друга, основательного Мустика. Уже спустя пять минут Мусти объявляет, что хочет на мне жениться, и Ниф устраивает безобразный праздник, осыпая нас мелкими кусочками салфетки, словно лепестками роз, и заставляя нас целоваться на счет, как по ее мнению, должно происходить на русско-турецкой свадьбе. Всю ночь мы гуляем, а под утро возвращаемся по берегу в апарт. Солнце встает, и мы, встав в море босыми ногами, встречаем восход.

Мусти настаивает на длительных отношениях и не прочь продолжить эту ночь где-нибудь у нас в апартах, но одновременно с восходом я начинаю мучиться мыслями о Маугли. Что я делаю? Зачем мне этот дровосек, который поет «вах вах любовь моя» и предлагает мне пользоваться его стиральной машинкой? И бизнес у Мусти хороший: «тапочки-кроссовки». Где же мой милый романтичный мальчик? Так и ждет меня до утра в своем баре?

Я говорю, что очень хочу спать, а ты сначала женись на мне, тогда будем делать все, что захочешь. Съел? Вот и все. Точка. А то, видите ли, все они тут хотят нахаляву.

Вечером Маугли находит нас. Мы празднуем в баре день рождения Иа, надуваем воздушные шарики и выпускаем их в небо, к звездам. На самом деле они летят не к звездам, а в ближайшие кусты, и отлетают от нас с омерзительным свистом, потому что мы не завязываем им хвостики. Публика в баре мучается, силясь разгадать цель наших занятий, а гарсоны сгрудились вокруг нас и с изумлением глядят на свистящие бомбочки. Можно подумать, они никогда в жизни не надували воздушных шариков! Мы веселимся. Увидев меня, Маугли начинает плакать. Лысый, со слезами на лице, он способен вызвать только острый приступ жалости. Чувство вины накрывает меня с головой.

- Девченки, пока. Я уж пойду с ним, поговорю.

- Иди…Только если что, ты не знаешь, где мы.

Я ухожу, а на мое место к Иа подсаживается Левент, хозяин бара. На нем бежевый льняной костюм, легкие ботинки из светлой кожи, а в двух карманах – по мобильнику с бегающей подсветкой. Ему тридцатник, он живет в Анкаре и уже женат, о чем сейчас очень сожалеет. При всех своих достоинствах Левент как будто не понимает своего преимущества перед бедными гарсонами и бледнеет от смущения в женской компании. Единственный недостаток столичного жителя – огромные уши, которые видно издалека. Уши сполна компенсируются классной тачкой, хорошей фигурой и мужской щедростью. Он дарит Иа золотое колечко. Dogum gunu kutlu olsun! С днем рождения! Левент смущен и словно не надеется на взаимность. Мы уже прозвали его Чулком – за созвучие с Levante, а еще за то, что его без труда можно завязать в узел.

Я приволакиваюсь на пляж с грустным лицом. Девочки смотрят на меня сочувственно.

- Ну что, завела себе чемодан, который носить тяжело, а выкинуть жалко?

Мне не до шуток.

- Да к черту все, рассказывайте, как день рождения отметили.

Довольная Иа вытягивает руку с двумя новыми колечками.

- Это тебе не Море. Развлекал нас всю ночь, возил по разным барам и дискотекам.

Я с завистью вздыхаю.

- А мне пришлось спать в какой-то каморке. Перед этим я несколько часов разбиралась с вашими мужиками. Мясник закинул нас с Маугли в машину и мы поехали искать Нифа. Он все время кричал: где она, ты знаешь, где она и стучал по рулю на полном ходу. Маугли молчал как партизан, а Мясник был в истерике и уже стал гонять по встречке. Странно, что мы остались живы. Около одного бара Мясник заметил блондинку, со спины похожую на Нифа. Он выбежал как сумасшедший и сгреб ее в охапку. Это оказалась какая-то крашеная немка. Ха. Я даже не представляю, что случилось бы, если бы он действительно нашел Нифа, да еще с каким-нибудь Мистером Хаки. Удавил бы обоих.

Ниф громко икает и молчит, переполнившись ужасом.

- В общем, настроение у меня испорчено.

- Тебе надо немедленно отвлечься. Сегодня мы найдем тебе красавца-мужчину!

- Спасибо. Что-то мне уже ничего не хочется.

На солнце мне не лежится, и я натягиваю шорты.

- Ты куда?

- Пойду обменяю баксы и куплю арбуз что ли.

- А нам по Эфесу!

- Тамам, тама-аам.

В обменнике как обычно пусто. Делать особо нечего, и я жду, повиснув на стойке. В зеркало разглядываю свои загорелые ноги. Парень застает меня за этим занятием.

- Ноги красивые! Но турецких денег нет.

- Как это нет турецких денег??!

- Дядя должен привезти из банка.

- И что мне делать?

Мы смотрим друг другу в глаза.

Уклони очи твои от меня, потому что они волнуют меня.

Молодой человек - ничего, высокий, спортивный, глазки живые и умные. Еще бы, с деньгами работать! И на пальцах, наверно, мозоли.

- Я могу поехать с тобой в банк. Когда дядя приедет, неизвестно, а так мы сами к нему приедем. Идет?

- Идет.

Мы несемся в очередную неизвестность. Он получает в окошечке пачку денег и проводит ею по бороде, туда-сюда. У него бородка клинышком, как у короля Дроздоборода. Имя он уже себе схлопотал, это точно.

- Что ты такое делаешь?

- Такой обычай. Чтобы деньги водились.

Тоже мне, нашли себе идола.

- Чаю хочешь?

- Нет.

Мы едем обратно.

Бородка хочет меня о чем-то спросить, но не решается. Я молчу.

- У тебя есть бойфренд?

- Не знаю.

Он тормозит на всей скорости.

- Как это не знаю? Что это значит? Либо есть, либо нет.

- Я не знаю. Наверно, уже нет.

Мы снова набираем скорость.

- Вообще-то я видел тебя с одним парнем из Happy Girl.

- Он потерял голову и стал глупо себя вести. Мне это надоело.

- С нашими ребятами это часто случается. Вы же кому угодно голову закружите!

- Вообще-то мы ездим отдыхать за собственные деньги!

И оттого испорчены свободой.

Мой водитель опять долго собирается для следующего вопроса, хотя он чрезвычайно прост:

- Что ты делаешь вечером?

Почти все турки знают, как это сказать по-русски. Но мы говорим по-английски, и это хоть как-то снижает уровень пошлости. Я улыбаюсь:

- Судя по всему, мы идем с тобой на дискотеку?

- А, хочешь, я устрою вечер при свечах?

- Хочу.

- Что ты пьешь?

- Джин. С вишневым соком.

- ОК! Жди меня в 21.00.

Ровно в 21.00. он приносит свечи, зажигает их, и в этот момент у нас вылетают пробки.

- Теперь свечки действительно актуальны.

- Так задумано!

- Ладно, жалко только, что телевизор не включишь! Как же теперь без музыки?

- Я сам тебе спою.

Вместо песен мы начинаем яростно спорить о Боге. Бородка признается, что не верит в него.

- Ты тоже не веришь, как и я!

Я начинаю сердиться.

- Почему ты говоришь за меня?!

- Ну сколько раз в месяц ты ходишь в свою церковь?

Я молчу. Он прав, я вообще туда не хожу.

- У нас это не принято.

- Как это понять?

- Когда я росла, ходить в церковь считалось неправильным. Нас в школе учили, что Бога нет.

- Странная у вас была школа.

Бородка задел за больное, и я уже начинаю жалеть, что пригласила его. Что такое в этот раз, никакой любви, а сплошные укоры совести! Вот бы девки посмеялись, узнав, что мы тут при свечах ведем религиозные дебаты! Они, наверно, пляшут в баре, или вместе с Чулком кушают в ресторане что-нибудь вкусное, а может, катаются на ночной яхте…

Бородка резко меняет тему. Что там у вас видно с балкона? Отель или магазины? Мы выходим на балкон и молча смотрим, как молодой турок возле входа в отель тискает пьяную иностранку. Он извивается нижней частью тела и карабкается по ней как по дереву. Наблюдать за этим без смеха невозможно, мы прыскаем и начинаем взахлеб хохотать. Турок тем временем прислоняет немолодую женщину к проволочному забору и вжимает ее туда что есть сил. При этом ни один из них не делает попыток раздеться – рядом строгие пятизвездные охранники, а может, парень и не хочет до конца отрабатывать свои «еврики», которые они тут привыкли получать от старых немок.

Бородка вдруг накрывает меня долгим поцелуем. Понятное дело, поглядел инструкцию к применению. Целуется он вроде неплохо. Он целует меня в живот, а я запускаю руку к нему в ширинку и чуть не обжигаю руку. Он несет меня на кровать и мы уподобляемся нашим героям у отеля, с той только разницей, что мы очень быстро раздеваемся.

Под утро, обнаружив Бородку у себя в постели, я опять мучаюсь совестью и отползаю на самый край.

- Почему ты не хочешь пододвинуться ко мне поближе? Я тебя обниму, - ласково бормочет он, но у меня болит сердце. Маугли смотрит на меня со всех стен и зовет к себе. Я беспокойно ворочаюсь и засыпаю только под неясные звуки начавшейся жизни, когда Бородка убегает на работу, поцеловав меня на прощанье, и возвращаются веселые разомлевшие сестры. У Иа – понятно, любовь. А у меня что, неподъемный багаж из нескольких чемоданов?

Мы вновь сидим на берегу, три девицы-красавицы. Вокруг нас – турецкие семьи из наших апартов и несколько богатых немок.

- Ну как наш Чулок?

- Превзошел все ожидания! Давно у меня такого не было! Но он так стеснялся, полчаса не мог снять штаны.

-???

- А там просто бревно!!!

-!!!

Ниф не выдерживает и уходит купаться, бормоча, что у Пинчера, которого она вчера подцепила по пьяной лавочке, напоминает карандаш в стакане.

Мимо проходят русские туристы. Мы смотрим на них как на инопланетян. Дамочки с детьми и савочками, бесформенные мужики с какими-то ластами за плечами…

- Ну вот скажи, Иа, чем твой Чулок лучше нашего, русского?

Она смеется.

- Да всем!

- Может, мы просто наркоманки? Подсели на восточного мужика как на наркотик?!

- Да уж точно. Как бы мы их не кидали, но без них – уже никуда, лучше умереть! Лично я со своего наркотика слезать не собираюсь! А вот он как раз названивает. Джаным?

Ниф выходит из воды с зеленой водорослью на ухе и видит Иа с трубкой:

- Что, Мясник уже звонил?

Мы с Иа покатываемся от смеха. Мясник – это вечный ужас нашего Нифа.

Но вместо Мясника появляется мой Маугли. Он вылетает к пляжу на мотоцикле и глушит мотор. Я накрываюсь кепкой.

- Девченки, может, мне в море?

- Лежи, он тебя уже увидел.

Маугли садится на мой лежак и слегка посыпает меня песочком. Нервы у него явно не в порядке. Девчонки напряженно молчат, ожидая, что скажет наш Ленин в бандане.

- Ты вчера с кем была?

Я молчу.

- А позавчера?

Молчу. Турецкие семьи, сидящие неподалеку, слушают наш «разговор».

- Представляешь, приходит ко мне мой друг, Мустафа. Говорит, ты мою любимую не видел, к вам в бар не заходила русская девушка, у нее еще две подруги? Я говорю, нет, не заходила. А как она выглядит? Он описывает, небольшого роста, светлые волосы, карие глаза. Я говорю, ее не Дария зовут? Он говорит, Дария, ашкым. Я ему говорю, это моя ашкым, ты что-то перепутал! А он говорит, не перепутал! Мы с ней всю ночь гуляли, на счет целовались, я ее теперь люблю!

Мы молчим еще немного.

Ниф с Иа начинают кричать наперебой.

- Да что ты к ней пристал? Чего ты от нее хочешь? Мы сюда отдыхать приехали! А что ты можешь предложить своей ашкым кроме вонючей каморки? Она только знай бабки с тобой отстегивает! У тебя вечно денег нет, вот и сиди помалкивай. А мы гулять хотим, там, сям, это наше дело!!!

Убедительно, ничего не скажешь. Ленин опять глотает слезы. В любовь играть не так-то просто.

- Мне надо подумать, - отчего-то добавляю я.

- Думай! Душун!

Он резко встает и уходит, злой и разбитый.

Минут десять мы молча ковыряемся в песке. Ниф нарушает тишину.

- Черт! Сговорились они, что ли? Мусти твой идет.

Я обмираю. Этого еще не хватало. Жаль, что люди не могут, как ящерицы, тряхнуть телом и в мгновение ока уйти в песок.

Сестры передают мне двухлитровую бутыль Кока-колы:

- Сиди и пей воду!

Мусти с недобрым лицом присаживается на лежак рядом с нами.

В рядах близлежащих турецких семей раздается смех. Одна турчанка трясется от смеха, уткнувшись лицом в песок.

- Nasilsin Darya?

- Cok iyi tesekkur ederim!

Я отхлебываю из двухлитровой бутыли, захлебываюсь и начинаю кашлять. Ниф с волнением поглядывает на меня и нападает первая:

- Чего пришел? С работы что ли уволили?

- Как меня могут уволить? Я же с папой работаю, это магазин моего отца.

И очень серьезно спрашивает, глядя мне в глаза:

- Ты будешь со мной встречаться? Почему ты мне не сказала, что Юсуф – твой аркадаш? Он же мой друг! Ты думала, он не узнает?

Меня начинает пучить от Кока-колы. Я больше не могу ее пить.

Мусти начинает долгий и занудный монолог. И, мол, нельзя каждый день встречаться с разными мужчинами, это вредно для психики, и как мы вообще собираемся жить в будущем, и какой он хороший, в общем-то парень, и готов взять на себя часть расходов по моему питанию…и, видимо, воспитанию…тут я икаю, потому что звучит это благородно, но питание нам в Турции не требуется, все больше питие да веселие…которого с этим занудой Мусти не видать как собственных ушей!

Я гордо вскидываю голову.

- Спасибо, Мусти, ты действительно хороший парень, но лично мне твоя помощь не нужна! Не знаю, Ниф, может быть, тебе? Нет? А тебе, Иа? Тебе не требуется помощь Мусти по хозяйству? Подумай хорошенько! Он будет стирать твои вещи, у него есть стиральная машинка!

- Спасибо, я лучше похожу во всем грязном.

Из сумки раздается пиликанье Мясника, и мы начинаем хохотать. Я – так громче всех: сказывается нервное напряжение и мучения с Кока-колой. Мусти не может понять причину нашего истерического смеха и принимает все на свой счет. Мы надеемся, что он наконец уйдет, но он не уходит. Тогда мы идем плавать в море, сколько уже можно обсуждать наше поведение, пора вспомнить, что мы на морском берегу, а не в школе.

- Ты теперь как колобок, я от Маугли ушел, я от Мустика ушел…

- Да, а хитрая Бородка меня возьмет и съест!

- Не-ет, не тот калибр! Главное – на Мясника до отъезда не налететь.

Мы ныряем в ласковые волны и смешим друг друга. Наши беспечные головы можно было бы использовать в качестве буйков, настолько пусты и невесомы они становятся при пересечении турецкой границы.

В ночь перед отъездом мы сидим в баре «Linda», убитые горем пополам со счастьем. Джин-вишня идет то ли по третьему кругу, то ли по четвертому. Волшебный турецкий джин не сравнить ни с каким Bombay Sapfir или Gordon”s Dry. Говорят, в былые времена джин спасал людей от бубонной чумы. За пару недель мы опустошаем все джинные, джиновые и джинистые запасы местных лавочек.

- Завтра нас здесь не будет.

- Перестань, Иа. У меня и так ком в горле.

- Значит, джин неправильно глотаешь.

- Попроси лучше арбузика у нашего гарсончика. Карпуз лютфен!

- Больше пей, меньше закусывай! это лучшее средство от самомнения. Не смотри так на меня, это не я, какой-то классик сказал.

Звучит ремикс «Isyankar» и мы втроем выскакиваем танцевать. Вокруг все только и ждут этого, за исключением четырех юных турчанок, которым приходится убраться с танцпола. Они красивее нас, но еще слишком малы и не в том состоянии, чтобы в танце перемежать страсть, веселье и отчаяние одновременно.

- Представляю, если бы нам пришлось куда-нибудь сдавать отчет… за текущий год состоялось четыре поездки, сорок семь связей с мужчинами, следствием которых стали восемь разводов…

- Три увечья…

- Две инфекции...

- Триста разбитых сердец…

- И наше отличное настроение…

- Я бы сказала, наши спасенные жизни!

- За все уплочено 1210 баксов, включая оплату визы…

За нами приходят Бородка и Мистер Хаки, а Иа едет гулять с Чулком на какую-то народную гулянку с шашлыком. Не светись хоть перед его родственниками, а то наш Чулок схлопочет, - наставляем мы Иа, но она уже не слышит нас. Ее глаза светятся, как у кошки в ночи. Еще ладно мы, но заставить Иа так влюбиться! Это непросто. Мы с почтением глядим Чулку в глаза, и он удивляется, за это время он привык лишь к нашим бесконечным шуткам и издевкам. Словно японские гейши, мы с Нифом стоим у дороги, чуть не кланяясь вослед отъезжающему красному Форду. Но его тут же сменяет такси с предусмотрительным Бородкой – едем в «Sammy»!- и мы с гиканьем забиваемся в машину, предвкушая отличное веселье.

Правда, Нифу как всегда мерещится Мясник, якобы стоящий у обочины, а я сразу вспоминаю о своем Маугли. Наверно, он опять прождет меня всю ночь в своем кафе. Но я всеми силами отгоняю от себя образ печального рыцаря, грустить будем в Москве!

Дата добавления: 2015-12-08