Характеристика норм международного права в сфере охраны частной жизни при осуществлении уголовного судопроизводства

На мировой арене утвердилась позиция, что отношение к правам человека не является внутренним делом отдельного государства. Именно права человека выступают в качестве основного критерия легитимности самого государства, поскольку оно ставит себя им на службу.

Международным сообществом разработан ряд документов, содержащих положения, получивших признание в качестве руководящих, ключевых основ и единых стандартов отправления правосудия по уголовным делам и, прежде всего, в контексте обеспечения прав и свобод граждан, вовлекаемых в сферу уголовного судопроизводства. В русле всеобщего процесса правовой интеграции, активным участником которого стала Россия, сближение российского законодательства с этими стандартами является естественным и необходимым. Расширяющееся в мире признание примата международного права предполагает дальнейшее развитие национальных правовых систем на основе международных стандартов.

Международные нормативно-правовые акты, регулирующие область уголовного судопроизводства, можно подразделить на две группы. К первой из них относятся международные правовые акты общего значения применительно к сотрудничеству России во внешней сфере, включая взаимодействие с процессуальными органами других государств при производстве по уголовным делам. Другую группу составляют акты, касающиеся прав и свобод человека. Именно последняя группа актов и является объектом рассмотрения настоящего исследования.

Конституционное закрепление права человека и гражданина, структурно входящие в право на неприкосновенность частной жизни возникли не на пустом месте и не сами по себе: это отнюдь не российское «ноу-хау», не какой-то монополизированный продукт обособленной от всего мирового сообщества законодательной деятельности отечественного нормотворца. Нормативной базой, основой, фундаментом указанных прав послужил и служит до настоящего времени именно международный опыт, накопленный мировым сообществом не за один десяток и даже не за одну сотню лет.

Среди действующих международно-правовых актов в сфере прав и свобод человека, и в частности, охраны частной жизни, имеющих непосредственное отношение к уголовному судопроизводству, участниками которых является Россия, необходимо назвать Международный пакт о гражданских и политических правах, принятый Генеральной Ассамблеей ООН 16 декабря 1966 г. на основе Всеобщей декларации прав человека от 1948 г.; Декларацию о защите всех лиц от пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения или наказания, принятую Генеральной Ассамблеей ООН 9 декабря 1975 г.; Конвенцию против пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения и наказания, принятую Генеральной Ассамблеей ООН 10 декабря 1984 г.; Минимальные стандартные правила обращения с заключенными, принятые Конгрессом ООН по предупреждению преступности и обращению с правонарушителями в 1955 г. и одобренные резолюцией Экономического и Социального совета 18 мая 1957 г.; Кодекс поведения должностных лиц по поддержанию правопорядка, принятый Генеральной Ассамблеей ООН 17 декабря 1979 г.; Декларацию основных принципов правосудия для жертв преступления или злоупотребления властью, принятую Генеральной Ассамблеей ООН 29 ноября 1985 г.; Минимальные стандартные правила ООН, касающиеся отправления правосудия в отношении несовершеннолетних («Пекинские правила»), утвержденные Генеральной Ассамблеей ООН 10 декабря 1985 г. С учетом же вступления в Совет Европы и присоединения к его Уставу Россия также стала участником Европейской Конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 г.

Здесь необходимо сразу оговорится, что термин «гражданские права», применяемый в международно-правовых документах, связан с запретом вмешательства государства в определенные сферы индивидуальной активности. Под ними подразумеваются права на неприкосновенность личности, жилища и т.п. В таком понимании «гражданские права» соответствуют понятию «личные права», используемому в отечественной юридической литературе и теории права, ряд которых, как было обосновано выше, характеризуют различные стороны права человека на частную жизнь.

Итак, ст. 3 Всеобщей Декларации прав человека закрепляет право каждого человека на жизнь, свободу и личную неприкосновенность. Ст. 9 Декларации указывает гарантию данного права на свободу в контексте уголовно-процессуального принуждения: «Никто не может быть подвергнут произвольному аресту, задержанию или изгнанию». Ст. 12 Декларации гласит: «Никто не может подвергаться произвольному вмешательству в его личную и семейную жизнь, произвольным посягательствам на неприкосновенность его жилища, тайну его корреспонденции или на его честь и репутацию. Каждый человек имеет право на защиту закона от такого вмешательства или таких посягательств».

Международный пакт о гражданских и политических правах и Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод дублируют провозглашенные в Декларации права, раскрывая их содержание более подробно и предусматривая возможные ограничения, а также гарантии этих прав, причем многие – в контексте борьбы с преступностью в целом и осуществления уголовного судопроизводства, в частности.

Право на свободу и личную неприкосновенность раскрывается в ст. 9 Пакта следующим образом:

«1. Каждый человек имеет право на свободу и личную неприкосновенность. Никто не может быть подвергнут произвольному аресту или содержанию под стражей. Никто не должен быть лишен свободы иначе, как на таких основаниях и в соответствии с такой процедурой, которые установлены законом.

2. Каждому арестованному сообщаются при аресте причины его ареста и в срочном порядке сообщается любое предъявляемое ему обвинение.

3. Каждое арестованное или задержанное по уголовному обвинению лицо в срочном порядке доставляется к судье или к другому должностному лицу, которому принадлежит по закону право осуществлять судебную власть, и имеет право на судебное разбирательство в течение разумного срока или на освобождение. Содержание под стражей лиц, ожидающих судебного разбирательства, не должно быть общим правилом, но освобождение может ставиться в зависимость от представления гарантий явки на суд, явки на судебное разбирательство в любой другой его стадии, и в случае необходимости, явки для исполнения приговора.

4. Каждому, кто лишен свободы вследствие ареста или содержания под стражей принадлежит право на разбирательство его дела в суде, чтобы этот суд мог безотлагательно вынести постановление относительно законности его задержания и распорядиться о его освобождении, если задержание незаконно.

5. Каждый, кто был жертвой незаконного ареста или содержания под стражей, имеет право на компенсацию, обладающую исковой силой».

Статья 5 Конвенции, в целом, дублирует положения Декларации, устанавливая, правда, в ч. 1 дополнительные условия, основания и детализируя порядок ограничения права на свободу и личную неприкосновенность, а также в отличие от Декларации оперируя термином «задержание»:

«а) законное содержание лица под стражей на основании признания его виновным компетентным судом;

b) законный арест или задержание лица за невыполнение законного решения суда или с целью обеспечения выполнения любого обязательства, предписанного законом;

c) законный арест или задержание лица, произведенные с тем, чтобы оно предстало перед компетентным судебным органом по обоснованному подозрению в совершении правонарушения или в случае, когда имеются основания полагать, что необходимо предотвратить совершения им правонарушения или помешать ему скрыться после его совершения;

d) задержание несовершеннолетнего лица на основании законного постановления для воспитательного надзора или его законное задержание, произведенное с тем, чтобы оно предстало перед компетентным органом;

e) законное задержание лиц с целью предотвращения распространения инфекционных заболеваний, а также душевнобольных, алкоголиков, наркоманов или бродяг;

f) законный арест или задержание лица с целью предотвращения его незаконного въезда в страну или лица, против которого предпринимаются меры по его высылке или выдаче.

Такие меры процессуального принуждения, как задержание и арест, посягают на неприкосновенность частной жизни не непосредственно, а в силу того, что факт их применения становясь достоянием гласности, порочит честь и доброе имя человека. (Об этом более подробно будет сказано далее.) Поэтому международно-правовые гарантии свободы и личной неприкосновенности личности в уголовном судопроизводстве одновременно следует рассматривать и как гарантии права на защиту ее чести и доброго имени.

Статья 17 Пакта и ч. 1 ст. 8 Конвенции дублируют содержание ст. 12 Декларации. Кроме того, согласно ч. 2 ст. 19 Пакта, каждый человек имеет право на свободу искать, получать и распространять всякого рода информацию устно, письменно или посредством печати. Вместе с тем, в соответствии с ч. 3 ст. 19 Пакта, это право может быть сопряжено с установленными законом ограничениями, необходимыми для уважения прав и репутации других лиц.

Согласно ч. 2 ст. 8 Конвенции, не допускается вмешательство государственных органов в осуществление права человека на уважение его личной и семейной жизни, неприкосновенности его жилища и тайны корреспонденции, за исключением случаев, когда это предусмотрено законом и необходимо в демократическом обществе в интересах государственной безопасности, общественного порядка и предотвращения преступлений, в целях предотвращения беспорядков или преступлений, охраны здоровья или защиты нравственности или защиты прав и свобод других лиц.

Как видно, право человека на невмешательство в его частную жизнь указывается в международно-правовых документах наряду с такими правами, как право на неприкосновенность жилища, право на тайну корреспонденции и право на неприкосновенность чести и репутации (ст. 12 Всеобщей декларации прав человека; ст.17 Международного пакта о гражданских и политических правах; cт. 8 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод).

Таким образом, в международно-правовых документах права личности, охватываемые правом на частную жизнь, получили закрепление и достаточно детально регламентированы. Вместе с тем, так же как и в Конституции Российской Федерации право на неприкосновенность частной жизни в отдельный принцип не выделено и упоминается в одном ряду с правами более частного характера, меньшей степени общности.

В соответствии с ч. 4 ст.15 Конституции Российской Федерации, общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры являются составной частью ее правовой системы. Именно в таком ключе, т.е. как составная часть правовой системы Российской Федерации, международно-правовые принципы, нормы и международные договоры в сфере охраны частной жизни при осуществлении уголовного судопроизводства и подлежат рассмотрению. В связи с этим дальнейшая часть настоящего параграфа посвящена проблематике включения международно-правововых принципов и норм в сфере охраны частной жизни в правовую систему Российской Федерации.

И здесь во многом справедливым следует признать высказывание С.Л. Зивса о том, что проблема соотношения международного и внутригосударственного права «монополизирована наукой международного права». Вместе с тем в настоящее время вопросам применения международно-правовых положений в российской правовой системе уделяется определенное внимание и ученых-процессуалистов.

Итак, необходимо отметить, что вышеуказанное конституционное положение открывает путь непосредственному применению положений международного права об охране частной жизни в различных областях внутригосударственной деятельности, в том числе при производстве по уголовным делам. Однако как сама возможность, так и условия такого применения являются предметом широкой дискуссии в юридической науке. Так, одни ученые являются категорическими противниками прямого действия международного права внутри страны, другие исходят из того, что регламентация внутренних отношений международно-правовыми нормами – достаточно частое явление, и нет никаких принципиальных препятствий для прямого действия международных норм во внутригосударственной сфере. Нам же наиболее близка позиция третьей группы ученых, полагающих, что включать международные нормы в число непосредственных регуляторов внутригосударственных отношений можно лишь в тех случаях, когда совпадает объект регулирования международного и национального права.

«Главный вопрос непосредственной применимости, - считает А. Коллер, – связан с тем, подходит ли норма договора для того, чтобы быть в распоряжении национального пользователя». И нормы международно-правовых актов, закрепляющие и обеспечивающие неприкосновенность частной жизни подходят для этого как нельзя лучше.

«Однако более предпочтительным, – правильно утверждает В.С. Шадрин, – представляется все же традиционный путь, когда норма международного права проходит стадию трансформации в национальное право, а затем обеспечивается национальными юридическими средствами, поскольку непосредственное применение судами и другими органами, ведущими процесс норм международных договоров представляет известную сложность». Кроме того в России еще не сложились традиции непосредственного применения международных норм и, соответственно, степень осведомленности о них даже профессиональных юристов довольно ограничена.

В юридической науке высказываются различные мнения по вопросу о видах и способах трансформации. Так, Е.Т. Усенко исходит из существования двух видов трансформации: генеральной и специальной. Генеральная трансформация заключается в установлении государством в своем внутреннем праве общей нормы, придающей международно-правовым нормам силу внутригосударственного действия. Специальная трансформация заключается в придании государством конкретным нормам международного права силы внутригосударственного действия путем воспроизведения в законе текстуально, либо в виде положений, адаптированных к национальному праву, или путем законодательного выражения согласия на их применение, или иным способом.

Похожую позицию занимает С.В. Черниченко, различающий трансформацию автоматическую и не автоматическую, т.е. требующую принятия специального решения. Если законодательство государства предусматривает, что все международные договоры, в которых оно участвует, является частью его внутреннего права, то нормы любого международного договора, как только он вступает для данного государства в силу, автоматически трансформируются. Если же законодательство требует для придания договору силы закона, это будет уже не автоматическая трансформация.

И.И. Лукашук различает прямую и опосредованную трансформацию. «В первом случае правила договора воспроизводятся во внутреннем праве в силу самого акта о ратификации. Нередко эту процедуру называют инкорпорацией, т. е. включением. Договор в целом как бы включается во внутренне право. Во втором случае на основе договора издается внутренний нормативный акт, с большей или меньшей полнотой воспроизводящий содержание договора».

Ю.А. Тихомиров выделяет три способа трансформации. Во-первых, прямую трансформацию, когда в соответствии с конституцией или законами государства нормы международного права автоматически приобретают силу действующих на территории этого государства. Во-вторых, инкорпорацию, когда нормы международного права, в том числе договорные, непосредственно включаются во внутреннее право. В-третьих, опосредованную трансформацию, когда международно-правовые нормы приобретают силу норм внутреннего права лишь в результате издания законодательным органом специального акта.

По мнению Л.Х. Мингазова, внедрение норм международного права во внутригосударственное право означает так называемую имплементацию. Среди способов ее осуществления применительно к уголовно-процессуальному праву ученый выделяет в основном рецепцию, т.е. восприятие внутригосударственным правом нормы международного права без изменения ее содержания, и трансформацию, т.е. совокупность форм и методов преобразования норм международного права в нормы государственного права.

Не вдаваясь в дискуссию о названиях способов трансформации и особенностях их содержания, считаем необходимым высказать несогласие с авторами – сторонниками возможности буквально-текстуального автоматического или же в силу ратификации, либо иного способа присоединения, включения положений международно-правовых актов в правовую систему России. И хотя последний путь трансформации неизбежен, наиболее целесообразным все же является адаптированное преломление в конституционном и отраслевом законодательстве положений международно-правовых актов. Безусловно, только относительно тех международно-правовых правил, которые закрепляют и регламентируют права и свободы человека и гражданина в сфере охраны частной жизни. Иной подход к трансформации указанных положений может повлечь коллизии международно-правовых и национально-законодательных норм, механизм разрешения которых в настоящее время отсутствует. Последнее более подробно будет рассмотрено в следующем параграфе работы.

Справедливость указанных суждений подтверждает проведенный П.Н. Бирюковым опрос практических работников органов уголовной юстиции, выявивший весьма настороженное их отношение к международному праву. Так на вопрос «если в процессе производимого Вами расследования возникла коллизия между УПК и вступившим в силу международным договором Российской Федерации, что Вы будете применять?» – «УПК» – ответили 65 % опрошенных ученым следователей органов внутренних дел, 48 % – органов налоговой полиции, 44 % сотрудников прокуратуры, а 16 % опрошенных вообще затруднились с ответом. Ответ «УПК» большинство респондентов мотивировало тем, что в нем отсутствует прямое указание на преимущественное применение международных норм в случае их коллизии. Такое отношение к международному праву, по мнению П.Н. Бирюкова, имеет в своей основе множество причин, одной из которых является, безусловно, несовершенство действующего уголовно-процессуального закона.

Однако прежде чем говорить о восприятии международных стандартов в области прав и свобод человека российской правовой системой и о порядке применения коллизионных норм международного и внутригосударственного права при производстве по уголовным делам необходимо определиться с тем, где, кем и каким образом эти стандарты сформулированы, то есть с формой существования, источниками закрепления последних. На первый взгляд это не вызывает затруднений, поскольку указанное выше положение ч. 4 ст. 15 Конституции Российской Федерации относит к означенным источникам общепризнанные принципы международного права, нормы международного права и международные договоры. Вместе с тем критерии отнесения тех или иных положений к принципам так же как и критерии их общепризнанности Конституция Российской Федерации не раскрывает. Не определяет Конституция Российской Федерации и различий между принципом международного права и его нормой. Данная ситуация создает существенные препятствия как на пути приведения национального законодательства в соответствие с международными стандартами, так и при непосредственном использовании указанных стандартов правоприменителем. Таким образом, чисто декларативный характер признания Конституцией Российской Федерации принципов и норм международного права, обладающих признаком общепризнанности, самостоятельными элементами национальной правовой системы вызывает, с одной стороны, разнообразие толкования их сущности, а с другой – необходимость их конкретизации.

Необходимо отметить, что подавляющим большинством российских ученых-юристов безоговорочно признается такое свойство принципа как нормативность, т.е. закрепленность в правовой норме. Действительно, только отражение принципа в юридическом акте как источнике права способно обеспечить его общеобязательность и единообразие реализации правоприменителем.

Выше было указано на традиционное использование в праве этимологического значения термина «принцип» как начала, основы, руководящей идеи, исходного положения какого-либо явления (учения, организации, деятельности и т. п.). Однако к собственно правовым принципам возможно отнести только нормы-принципы, т.е. те идеи-принципы, которые закреплены в источниках права.

И здесь очевидна правота В.Н. Карташова, который утверждает, что юридические идеи и идеалы только тогда становятся принципами права, когда они непосредственно (легально) выражены в нормативно-правовых актах или иных формах права. Аналогичного мнения придерживается и В.И. Зажицкий, который писал: «…основополагающие идеи, выраженные в законах, становятся правовыми нормами, приобретают государственно-властный характер. Никакие научные идеи, не получившие закрепления в законе, не могут считаться правовыми принципами. Они не могут регулировать правовые действия и правовые отношения».

Сторонник данной позиции П.Н. Бирюков пишет: «…Основные принципы международного права представляют собой основополагающие общепризнанные нормы, обладающие высшей юридической силой… Поскольку основные принципы международного права представляют собой нормы, они существуют в форме определенных источников международного права».

По мнению С.С. Алексеева, нормы международного права в области прав человека обнаруживают свойства норм-принципов, правовые принципы «как бы направляют функционирование права, помогают установить пробелы в праве, необходимость отмены устаревших и принятия новых юридических норм».

В.М. Волженкина также справедливо указывает на то, что «в Конституции Российской Федерации, а вслед за ней во многих законодательных актах употребляется термин «общепризнанные принципы» и «общепризнанные нормы» международного права. Однако существенные отличия между этими понятиями вряд ли можно отыскать».

Необходимо указать, что сторонниками нормативности правового принципа являются не только теоретики права и юристы-международники, но и ряд видных ученых-процессуалистов.

Помимо этого, пленум Верховного Суда РФ в п. 5 своего постановления от 31 октября 1995 № 8 «О некоторых вопросах применения Конституции Российской Федерации при осуществлении правосудия» хотя и не раскрывает понятия «общепризнанные принципы и нормы международного права», но достаточно категорично указывает на нормативную форму указанных принципов и норм, включенных в правовую систему Российской Федерации: «Судам при осуществлении правосудия надлежит исходить из того, что общепризнанные принципы и нормы международного права, закрепленные в международных пактах, конвенциях и иных документах (в частности, во Всеобщей декларации прав человека, Международном пакте о гражданских и политических правах, Международном пакте об экономических, социальных и культурных правах), … являются в соответствии с ч. 4 ст. 15 Конституции Российской Федерации составной частью ее правовой системы».

Таким образом, исходя из нормативного характера принципа, можно заключить, что принцип и норма международного права суть понятия тождественные.

Вместе с тем ученые обращают внимание на один признак, отличающий норму международного права от принципа. Однако, что немаловажно, в качестве такой отличительной черты отнюдь не называется источник закрепления норм и принципов международного права. В качестве указанного признака, отграничивающего первые от вторых, в литературе выделяется степень их обобщенности.

Так, по мнению А.Н. Талалаева, разница между принципами и нормами заключается лишь в степени их обобщенности и юридической силы. Принципы международного права – это наиболее общие нормы, которые обладают высшей степенью нормативной обобщенности. Будучи сторонницей данной точки зрения В.М.Волженкина пишет: «Общепризнанные принципы международного права не случайно поставлены Конституцией Российской Федерации в равное положение с общепризнанными нормами международного права, что определяет их равнозначный правовой статус. Этот вывод вытекает также и из концепции формирования норм права. Только наделение юридической силой выводит соответствующее положение в правовую норму, обязательную для исполнения. Идея (принцип) становится нормой права таким же путем. Разделяет их лишь степень обобщенности. Для принципа-нормы обобщенность носит более выраженный характер. Общепризнанным принципам международного права предназначена роль общего механизма реализации международных договоров всех видов. Но и принципы и нормы имеют правовую форму. Такой формой является международный договор». В «Курсе международного права» принципы международного права также определяются как «нормы, которые носят общий характер», «общие юридические правила». Основные же (общепризнанные) принципы определяются как «исторически обусловленные, основополагающие общепринятые нормы, выражающие главное содержание международного права, его характерные черты и обладающие высшей императивной юридической силой».

Завершая рассмотрения вопроса о соотношении понятий «принцип» и «норма» международного права, необходимо полностью согласится с выводом, сформулированным В.М. Волженкиной: «Поскольку принципы и нормы международного права содержатся в международных договорах Российской Федерации и наряду с договорами отнесены к правовой системе Российской Федерации, то нет необходимости раздельного их упоминания в Конституции Российской Федерации для отнесения к системе права. Поэтому в Конституции вполне можно было бы ограничиться указанием, что в правовую систему страны входят международные договоры Российской Федерации».

Прилагательное «общепризнанные», использованное применительно в принципам и нормам международного права в контексте ч. 4 ст. 15 Конституции Российской Федерации, упоминается в ее нормах еще несколько раз. Так, в преамбуле Конституции Российской Федерации говорится об общепризнанных принципах равноправия и самоопределения народов. В других статьях Конституции Российской Федерации предписывается руководствоваться общепризнанными принципами и нормами международного права: при обеспечении прав и свобод человека и гражданина (ч. 1 ст. 17), при предоставлении политического убежища (ч. 1 ст. 63) и при обеспечении прав коренных малочисленных народов (ст. 69). Однако каких-либо разъяснений о том, какие принципы и нормы необходимо относить к общепризнанным, а какие нет Конституция Российской Федерации не содержит, что поставило правоприменителя в довольно затруднительное положение и вызвало острейшую научную полемику по данному вопросу.

Очевидно, что понятие «общепризнанные принципы и нормы» имеет исключительно международно-правовую природу, поскольку только в этой системе речь может идти о признании или непризнании тех или иных идей и нормативов различными государствами.

С точки зрения формальной логики ответ на вопрос какие принципы и нормы необходимо причислить к общепризнанным не вызывает затруднений. При таком подходе вполне естественным и единственно возможным был бы вывод о том, что общепризнанной норма или принцип могут стать только после их признания всеми без исключения государствами. Любой иной вариант признания не позволял бы считать их таковыми. «Представляется, что общепризнанность принципа международного права, – указывает В.М. Волженкина, – должна означать его фундаментальность, согласие всех стран на исполнение». Однако мировой практике не известен ни один случай получения согласия на обязательность исполнения какого-либо международно-правового акта всеми государствами мира. В связи с этим доктрина международного права указанную позицию не разделяет и в ней не существует единого мнения относительно того, в каких случаях и при каких условиях тот или иной принцип или норма становятся общепризнанными.

Так, И.И. Лукашук считает, что поскольку договоров с участием всех или почти всех стран государств не существует, общепризнанные принципы и нормы международного права существуют в форме обычая. При этом обычная норма может стать нормой общего международного права в результате признания ее не всеми, а достаточно представительным большинством государств.

В.М. Волженкина указывает, что фактически имеются международные правовые акты, юридическая сила и обязательность которых признаны большинством государств, что придает им общепризнанный характер.

А.Н. Талалаев полагает, что общепризнанные нормы – это такие нормы, которые официально признаны всеми или почти всеми государствами независимо от их социального строя в качестве общеобязательных. Он определяет общепризнанные принципы международного права как наиболее важные общие, общепризнанные, императивные нормы международного права.

В.Н. Карташов исходит из того, что общепризнанными принципы права могут стать только в результате признания их в качестве таковых подавляющим большинством государств. Соответственно, только в этом случае их можно отнести к всеобщим, универсальным, исходным нормативно-руководящим началам, имеющим глобальное воздействие на все сферы общественной жизни многих стран мира.

В специальном исследовании, посвященном общепризнанным нормам, выделяются два их отличительных признака: признание государствами различных социально-экономических систем, признание всеми или подавляющим большинством государств.

Таким образом, указанные формулировки, характеризующие способы придания общепризнанности принципам и нормам международного права путем их признания «всеми или почти всеми государствами», «большинством государств», «достаточно представительным большинством государств», «подавляющим большинством государств», «всеми или подавляющим большинством государств» не свидетельствуют ни о чем ином, кроме как об условности и абстрактности юридического термина «общепризнанность». Представляется совершенно неясным какое количество государств и каких именно отвечает указанным критериям. Кроме того, общепризнанность предполагает и общеобязательность. Следовательно, исходя из вышеозначенных мнений, международно-правовая норма должна становится обязательной и для тех государств, которые не признали ее для себя таковой. Вместе с тем очевидно, что это противоречит сущности международного права, поскольку ведет к необходимости признания существования надгосударственного субъекта нормотворчества.

«Нет никаких оснований говорить о том, – справедливо утверждает В.А. Толстик, – что общепризнанные принципы и нормы международного права, содержащиеся в иных международно-правовых документах, могут становится обязательными для государств без их на то согласия». Указанное мнение подтверждает общее правило, сформулированное в ст. 34 Венской конвенции о праве международных договоров, касающееся третьих государств: «Договор не создает обязательств или прав для третьего государства без его на то согласия».

По мнению видного ученого-процессуалиста В.Т. Томина, справедливо обратившего внимание на то, что законодателю 80-х – начала 90-х годов вообще свойственно пристрастие к декларациям и декларативным формулировкам, использование в законодательстве понятия «общепризнанные» нормы неоперационально и имеет во многом субъективный характер. Далее он очень образно пишет: «То, что общепризнанно по мнению президента США … абсурдно с позиций президента Ирака …То, что общепризнанно, по мнению профессора В.М. Савицкого, неверно с позиций другого профессора – А.Д. Бойкова».

Весьма распространенным в юридической науке является мнение о том, что критерием общепризнанности принципа международного права выступает форма его существования – правовой обычай. Так, И.И. Лукашук считает, что «общепризнанные принципы права не представляют собой какого-то особого источника международного права. Они включаются в международное право и обладают статусом обычных норм в результате признания их как таковых». Дж. Гинзбургс прямо говорит: «Общепризнанные, т.е. обычные нормы международного права». А.Н. Талалаев полагает, что общепризнанные нормы права в равной степени имеют своим источником договоры и обычаи». Сторонником данной позиции является и член Конституционного Суда РФ О.И. Тиунов.

Вместе с тем И.И. Лукашук отмечает: «Трудность с применением общепризнанных принципов и норм состоит в том, что их основной формой существования служит обычай. Однако не стоит преувеличивать эту трудность. Как показывает судебная практика других стран она вполне преодолима». Безболезненное преодоление «этой трудности» И.И. Лукашук связывает с тем, что общепризнанные принципы и нормы закреплены во многих международных актах, в международных конвенциях, в резолюциях международных организаций и международных конференций. К ним, по мысли ученого, можно отнести Декларацию о принципах международного права, касающихся дружественных отношений и сотрудничества между государствами в соответствии с Уставом ООН, принятую Генеральной Ассамблеей ООН в 1970 году, а также Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе (1975 г.). Отмечая, что единства мнений о сути общепризнанных принципов и норм международного права и конкретного их перечня не имеется, И.И. Лукашук рекомендует правоприменительным органам «прибегать к услугам экспертов», следовать указанию специальных постановлений Пленума Верховного Суда Российской Федерации по вопросам применения этих принципов и норм и «особых случаях» обращаться в Конституционный Суд. Одновременно он предлагает Министерству юстиции Российской Федерации и Министерству внутренних дел Российской Федерации издать сборник актов, содержащих общепризнанные принципы и нормы.

А.Н. Талалаев так же предлагает применять в Российской Федерации общепризнанные принципы и нормы международного права по опыту ФРГ путем обращения в Конституционный Суд. По его мнению, каждый раз в соответствии со ст. 106 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации» Конституционный суд должен давать толкование общепризнанной норме и принципу и определять, создают ли они непосредственные права и обязанности конкретных лиц. Принятые в таких случаях решения предлагается признавать официальными, имеющими обязательную силу для применения на территории всей страны.

Вместе с тем И.И. Лукашук, позицию которого по данному вопросу характеризует непоследовательность и противоречивость, указывает: «Не всегда, правда, оценка универсальных конвенций как доказательств существования общепризнанности норм оказывается простым делом. Порой ошибается и Конституционный суд, в состав которого входят два профессора международного права. Так, Суд не раз ссылался на Международный пакт о социальных и экономических правах как на доказательство соответствующих общепризнанных норм. Между тем, в отличие от Международного пакта о гражданских и политических правах, в нем не участвует большое число государств, многие из которых прямо заявили, что содержащиеся в Пакте нормы не являются общепризнанными».

Здесь необходимо отметить что выводы и решения, сформулированные в постановлениях Конституционного Суда, приобретают значение правовых прецедентов. Хотя прецедент отвергается как источник права официальной российской правовой доктриной, значение решений Конституционного Суда трудно или даже невозможно расценить иначе, поскольку они являются обязательными не только для правоприменителей, но и для органов законодательной власти. Вместе с тем в настоящее время деятельность Конституционного Суда Российской Федерации вследствие произвольного расширения собственной юрисдикции подвергается справедливой и обоснованной критике. Конституционный Суд Российской Федерации, не являясь законодательным органом, фактически отменяет нормы уголовно-процессуального законодательства, прекращая их действие и применение, подменяя Государственную Думу. Особенно осложняет данную ситуацию невозможность обжалования и опротестования принятых Конституционным Судом Российской Федерации решений. Судебным решениям, таким образом, неправомерно придана юридическая сила, равная положениям Конституции Российской Федерации, что создает конкуренцию базовым конституционным нормам (ст. 4 и ч.1 ст. 15 Конституции РФ).

Нельзя согласиться с мнением авторов-приверженцев общепризнанности, а соответственно и общеобязательности для исполнения в национальных правовых системах принципов международного права, формой существования которых является обычай. Вместе с тем можно разделить позиции тех ученых, которые так или иначе выступают за нормативную обусловленность признания внутригосударственным правом обязательности исполнения принципов международного права.

Так, от вышеозначенных позиций определенная оригинальность отличает точку зрения В.А. Толстика, по-своему отмечающего дуалистический характер формы существования общепризнанных принципов. Последние, по мнению ученого, существуют как в форме принципов-норм, так и в форме принципов-идей. При этом принципы-нормы являются составной частью системы права (нормативный компонент), а принципы-идеи, не имея непосредственного отношения к нормативной системе, являются составной частью идеологического компонента правовой системы. Формой их существования является правосознание. Российский законодатель обязан использовать принципы-идеи в качестве идеологического источника права на этапе нормотворчества. Вместе с тем автор довольно справедливо утверждает: «В тех случаях, когда общепризнанные принципы и нормы международного права содержатся в международных обычаях, в законодательстве Российской Федерации должна содержаться прямая отсылка, которая в данном случае и будет являться способом выражения согласия на обязательность для Российской Федерации соответствующих принципов и норм.

В свою очередь С.Ю. Марочкин признает только договорную форму для существования общепризнанных принципов и норм международного права.

Однако более предпочтительной представляется нам точка зрения, В.М. Баранова о том, что до тех пор, пока в Конституции России или в специальном федеральном законе не будет закреплен исчерпывающий перечень «общепризнанных принципов международного права» и не появится дефинитивная юридическая норма о содержании каждого из них, трудно рассчитывать на практическую реализацию ст. 15 Конституции Российской Федерации. Для практикующих российских юристов не менее важно иметь четкое нормативное представление об иерархии международно-правовых регуляторов, о способах преодоления юридических коллизий между общепризнанными принципами международного права, международными договорами России, нормами и обычаями международного права в процессе применения «национальных» правовых норм.

Разделяя данное мнение В.М. Волженкина пишет: «Отсутствие формализованного определения понятия общепризнанных принципов и норм международного права и их перечня в Конституции и иных законодательных документах Российской Федерации создало ситуацию, при которой следственные и судебные органы при расследовании и рассмотрении уголовных дел, вопреки требованиям УПК о едином судопроизводстве по делу должны искать критерии определения «общепризнанности» какого-то правила, не предусмотренного УПК, при этом применять не конкретную процессуальную норму, являющуюся общеобязательной, а произвольно установленную для данного дела относительно какой-то ситуации, что неминуемо превратит кодифицированную процессуальную форму в прецедентное право. И если уж профессора международного права ошибаются (или хотя бы спорят) в вопросе о признании того или иного положения общепризнанным принципом или нормой, то в каком тяжком положении окажутся рядовые правоприменители – следователи, прокуроры, суд?».

Таких взглядов придерживается также З.Д. Еникеев. Он критикует неопределенность в понятии общепризнанности принципов и норм международного права, названных Конституцией частью правовой системы России, и относит таковую к факторам, затрудняющим их применение в уголовном судопроизводстве.

Отчасти подтверждает принятую нами позицию пленум Верховного Суда Российской Федерации в своем постановлении от 31 октября 1995 г. № 8 «О некоторых вопросах применения судами Конституции Российской Федерации при осуществлении правосудия», где достаточно категорично указывается на нормативную форму существования той части общепризнанных принципов и норм международного права, которая включена в российскую правовую систему: «Судам при осуществлении правосудия надлежит исходить из того, что общепризнанные принципы и нормы международного права, закрепленные в международных пактах, конвенциях и иных документах (в частности, во Всеобщей декларации прав человека, Международном пакте о гражданских и политических права, Международном пакте об экономических, социальных и культурных правах), являются в соответствии с ч. 4 ст. 15 Конституции Российской Федерации составной частью ее правовой системы». Однако В.А. Толстик справедливо обращает внимание на некорректность того, что пленум Верховного Суда Российской Федерации дает толкование Конституции Российской Федерации, отмечая что последнее является исключительной прерогативой Конституционного Суда Российской Федерации.

Тем не менее, считаем введение прецедентов в уголовное судопроизводство несовместимым с установленной процедурой производства по делу, которая обеспечивает законность и правопорядок в соответствии с требованиями российского уголовного процесса. Согласно ч. 1 ст. 75 УПК Российской Федерации, любое нарушение требований закона, т.е. формально установленного порядка производства процессуальных действий, при собирании доказательств влечет юридическую ничтожность последних, недопустимость использования полученных данных в качестве доказательств по уголовному делу. Конституция Российской Федерации не признает такого способа законотворчества, и относит принятие уголовно-процессуального законодательства к ведению Российской Федерации и ее законодательного органа – Государственной Думы. Ни суд, пусть даже Конституционный или Верховный, ни прокурор, ни следователь, ни эксперты такими полномочиями не наделены. Они не вправе определять, является ли то или иное положение международного права общепризнанным и, соответственно, входит ли оно в правовую систему России. Предложения о введении в практику Российской Федерации прецедентного права в качестве концептуальной теории, заимствованной из иностранного права с принципиально не совпадающими законодательными и правоприменительными доктринами, губительно для правовой системы России.

В подтверждение такой позиции, в контексте настоящего исследования необходимо отметить чрезвычайную важность положения, закрепленного в ч. 3 ст. 15 Конституции Российской Федерации: «Законы подлежат официальному опубликованию. Неопубликованные законы не применяются. Любые нормативные правовые акты, затрагивающие права, свободы и обязанности человека и гражданина, не могут применяться, если они не опубликованы официально для всеобщего сведения». То есть применению вообще, и в сфере прав, свобод, обязанностей человека и гражданина в частности, подлежит исключительно писаный закон.

Таким образом, «общепризнанные принципы и нормы международного права» ни коим образом не могут служить регулятором внутригосударственных правоотношений, в том числе уголовно-процессуальных, в силу своей неопределенности. Отсутствие установления самого понятия общепризнанности и относимых к нему принципов и норм международного права на законодательном уровне препятствует их применению.

В связи с этим хотелось бы присоединиться к следующему высказыванию В.М. Волженкиной: «Опосредование действия и применения общепризнанных принципов и норм международного права происходит через признание их внутригосударственным законодательством. Это правило установлено международным правом и не противоречит законодательству Российской Федерации. Отсутствие общего понятия общепризнанных принципов и норм международного права лишь усиливает необходимость их конкретизации как на конституционным уровне, так и на уровне отраслевого законодательства. При этом особую важность приобретает признание данных принципов и норм самим государством. Для этого необходимо их четко сформулировать в Конституции, отраслевом законодательстве, включая уголовный процесс. Ситуационные решения Конституционного Суда по вопросу общепризнанности тех или иных положений международного права проблему не снимут, а в строго регламентированном уголовном процессе это приведет к негативным последствиям, разрушению самого уголовного судопроизводства».

Международно-правовые акты в сфере обеспечения прав и свобод личности относятся к категории самоисполнимых для Российской Федерации, поскольку их нормы применимы к отношениям в сфере национального права, пригодны для прямого применения в ее системе. Для реализации таких норм нет нужды сноситься с другими государствами и их органами. Более того – указанные нормы, собственно, и предназначены для их применения именно на внутригосударственном уровне, их реализация обеспечивается национальными правовыми, в том числе отраслевыми, и организационными средствами. Это служит еще одним аргументом, обосновывающим существование неприкосновенности частной жизни как международно-правового принципа российского уголовного судопроизводства.

Необходимо отметить, что ряд отраслевых законодательных актов, принятых Российской Федерацией в новейшее время, буквально или применительно к соответствующей сфере правового регулирования воспроизводит декларативную норму, закрепленную в ч. 4 ст. 15 Конституции Российской Федерации.

Так, ч. 1 ст. 7 Гражданского кодекса Российской Федерации гласит: «Общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры являются в соответствии с Конституцией Российской Федерации составной частью правовой системы Российской Федерации».

В ч. 3 ст. 3 Уголовно-исполнительного кодекса Российской Федерации указывается: «В соответствии с общепризнанными принципами и нормами международного права и Конституцией Российской Федерации уголовно-исполнительное законодательство Российской Федерации и практика его применения основываются на строгом соблюдении гарантий защиты от пыток, насилия и другого жестокого или унижающего человеческое достоинство обращения с осужденными».

Часть 3 ст. 1 УПК Российской Федерации гласит: «Общепризнанные принципы и нормы международного права и международные договоры Российской Федерации являются составной частью законодательства Российской Федерации, регулирующего уголовное судопроизводство…»

Весьма близкой представляется нам точка зрения авторов, считающих, что использование таких формулировок как «общепризнанные принципы и нормы» в законе, а тем более в Конституции недопустимо.

Итак, основываясь на изложенном выше, полагаем возможным сделать следующие выводы. Во-первых, принципы международного права носят нормативный характер в силу своего закрепления в международных договорах, пактах, конвенциях, декларациях. То есть юридической формой существования международно-правового принципа служит международный договор. Принципы международного права обладают более высокой степенью общности нежели просто нормы международного права. Принципы и нормы международного права становятся обязательными для применения в национальной правовой системе только после выражения на то государством соответствующего согласия. В связи с этим раздельное указание на принципы, нормы международного права и международные договоры как на отдельные элементы, структурно входящие в правовую систему России в ч. 4 ст. 15 Конституции Российской Федерации и в ч. 3 ст. 1 УПК Российской Федерации безотносительно факта присоединения (неприсоединения) к ним России юридически неверно, а потому существенно затрудняет их практическую реализацию.

Во-вторых, отсутствие официальной дефиниции «общепризнанных принципов международного права», упоминаемых в ч. 4 ст. 15 Конституции Российской Федерации, а также легального, законодательного их перечня привело к многообразию научных трактовок сущности термина «общепризнанный» в указанном контексте и критериев отнесения принципов международного права к общепризнанным. Применение же в правоприменительной практике доктринально толкуемых «общепризнанных» принципов и норм международного права недопустимо. Недопустимо и огульное перенесение в отраслевое, в том числе уголовно-процессуальное, законодательство не наполненных содержанием конституционных положений декларативно-коньюктурного свойства, в том числе – о включении в правовую систему абстрактных, официально не конкретизированных «общепризнанных принципов международного права». Напротив, отраслевые законодательные акты должны либо раскрывать, т.е. детализировать и конкретизировать конституционные декларации применительно к сфере регулируемых общественных отношений, либо вообще воздерживаться от дублирования официально не растолкованных категорий, понятий и терминов.

Таким образом, в ч. 3 ст. 1 УПК Российской Федерации необходимо указать, что «принципы и нормы международного права, закрепленные в международных договорах, участницей которых стала Россия, являются составной частью законодательства Российской Федерации, регулирующего уголовное судопроизводство».

И, наконец, в третьих, права личности, охватываемые правом на неприкосновенность частной жизни, нашли достаточно полное отражение и детальную регламентацию, как положения обладающие более высокой степенью общности нежели просто нормы международного права, в целом ряде международно-правовых документов, участниками которых являются все цивилизованные страны, в том числе и Российская Федерация. Таким образом неприкосновенность частной жизни должна рассматриваться как международно-правовой принцип, которым следует руководствоваться при производстве по уголовным делам в Российской Федерации.

Дата добавления: 2015-12-08