Александра Мадунц
Предисловие,
из которого читатель узнает об авторе очень страшные вещи. И не жалуйтесь потом, что вас не предупреждали…
И спокойный в душе, и тверезый,
и не бог весть какой патриот,
а люблю ж я, однако, березы,
как и любит их весь наш народ.
Но судьба — это когти с зубами,
ей плевать, что люблю, не люблю.
И всю жизнь я общаюсь с дубами
и таежные сосны валю.
Михаил Щербаков
А вот не люблю я детей! Для проигнорировавших информацию на обложке, не мешкая, добавлю — я не мужчина, которому при определенных обстоятельствах это заявление еще сошло бы с рук (а что бы, впрочем, не сошло? Мы-то с вами в курсе, милые дамы: не стоит принимать их бунчание всерьез, захотели — рожаем, и отец полюбит младенца, как миленький, никуда не денется). Поскольку я самая что ни на есть стопроцентная, нормальная с виду женщина, мне данная аномалия, увы, совершенно непростительна. А учитывая мою профессию (внимательный читатель уже повторяет с гневом ее название, и лишь проигнорировавший информацию на обложке, предмет моей особой трепетной заботы, прозреет только через пару минут), так вот, учитывая профессию, аномалия непростительна вдвойне. Поэтому имейте в виду — вы держите в руке зловещий триллер о маньяке, ловко маскирующийся под веселое повествование о нас с вами и нашей жизни. Но раз деньги за книгу уплачены, выхода у экономного гражданина (а все мы волей-неволей экономны) нет — остается расслабиться и получить удовольствие. Тем более, кто осмелится заявить, что жизнь в России последние десятилетия — не триллер? Разве что политики с олигархами, и то с некоторыми общеизвестными исключениями. Так их этот текст заинтересует вряд ли. И слава богу — нечего разрушать беднягам картину мироздания, пусть доживают в плену иллюзий.
Короче, о душевном состоянии слабонервных я честно позаботилась в первом же абзаце и смело повторяю: я не люблю детей. Если верить конвенции ООН о правах ребенка, ребенок — человеческое существо до достижения восемнадцатилетнего возраста. И как некоторые умудряются любить исключительно на том шатком основании, что объект — существо человеческое и прожил на Земле меньше определенного срока? Почему бы тогда не воспылать страстью ко всем оставшимся человеческим существам, поскольку они, наоборот, перешагнули через данную судьбоносную веху? Вот я, например, не требую от окружающих нежных чувств, мотивируя тем, что мне недавно стукнуло… но не будем о грустном. Сколько бы годов ни пролетело, их количество не кажется мне ни достоинством, ни недостатком — лишь деталью личной биографии. Равно как цвет кожи или глаз, рост, вес, номер паспорта и место рождения. Любовь в моем сердце возникает совершенно по другим причинам (иной раз, боюсь, вообще без таковых). А возраст… главное, наверное, ему соответствовать. Что хорошо в пятнадцать, в двадцать настораживает, а в двадцать пять хочется записать в медицинскую карту в качестве диагноза.
Ну а, поскольку по образованию я математик и привыкла мыслить логически, мне ничего не оставалось, кроме как пойти в педагоги. Посудите сами! Ну не верю я, что изменчивый мир прогнется под нас безо всяких просьб и усилий с нашей стороны. Если хочешь, чтобы он хоть в чем-то соответствовал твоим идеалам, позаботиться об этом придется именно тебе и никому другому. Я и забочусь: получив в руки сотню семнадцатилетних студентов-детей, я ко второму курсу, то есть к их восемнадцатилетию, пытаюсь хоть из небольшой части сделать взрослых. И не надо гнусных инсинуаций — все равно вас опередил в них министр образования (о чем речь пойдет несколько ниже). По мне, взрослого отличает от ребенка не количество гормонов или морщин, а количество извилин (и, разумеется, качество последних). Самоотверженно впихивая в головы несчастным математический анализ, я деформирую им кору головного мозга. Углубляю лобную нижнюю извилину, тружусь над затылочно-височной латеральной, корплю над паратерминальной — короче, ни одной не упускаю.
Результат радует не всегда. Черепные коробки многих особей к моменту попадания в мои хищные лапы успели полностью заблокироваться, и недоступное содержимое хранится там, словно никому не ведомое сокровище в сейфе, от которого потерян ключ. И ты, подобно опытному взломщику-профессионалу, осторожно пробуешь цифру за цифрой, отыскивая шифр. Пока еще в каждом потоке встречаются студенты, с которыми это удается. Однажды человек вдруг начинает на занятиях улыбаться от радости, а в перемену охотно объясняет домашнее задание одногруппникам — потому что шевелить мозгами, если те адекватно реагируют, ни с чем не сравнимое наслаждение, не правда ли? Открыв новый источник кайфа, причем бесплатный и находящийся вечно при тебе, неофит вряд ли когда добровольно от него откажется.
При подобных обстоятельствах ничуть не удивляюсь государству, положившему преподавателям столь скудную зарплату, что прокормиться на нее сумеет разве что святой отшельник, сидящий на воде и хлебе, — на акриды ему бы уже не хватило. И не надо гнусных инсинуаций — вас опять опередил в них министр образования. Я не виновата, что у него не хватает воображения представить для нас другого выхода, кроме получения взяток. Не дождется! Мы ловко его дурачим, выживая иным способом — работаем дополнительно вечерами и в выходные.
Если честно, я нередко думаю: почему нам вообще платят, а не берут ежемесячные штрафы как с вредителей, целенаправленно подрывающих устои общества? Ведь наша деятельность и впрямь противоречит современным тенденциям в стране. Средства массовой информации прикладывают столько усилий, чтобы молодежь, не дай бог, не научилась думать. Тут тебе и реклама, и глянцевые журналы, и сериалы по телевизору… всего не перечесть. Власть имущим остается морально и материально поддерживать соответствующий настрой да бодро поджидать, пока основной массой избирателей станет поколение, способное лишь опустить в урну нужный бюллетень и дружными рядами пойти куда пихнут (правда, если перестараться с зомбированием, многим и на это не хватит интеллекта — так не зря предусмотрительно отменен порог явки на выборы). И тут некоторые гнусные извращенцы начинают губить юные души, уверяя, что любое утверждение следует проверять с точки зрения здравого смысла, а желательно еще и доказывать. Это представляете, до чего можно дойти? Попробуйте проанализировать с точки зрения здравого смысла действия верхов, направленные якобы на повышение благосостояния народа, — и вам откроются весьма интересные вещи о том, чье именно благосостояние имеется в виду. Нет, подданные без извилин куда надежнее.
По счастью, наше правительство не отличается последовательностью, решительностью и рациональностью. Да, оно всячески затрудняет работу педагогов (единый государственный экзамен, финансирование — точнее, отсутствие такового, и много чего еще), но до радикальных мер: снести нам всем головы или хотя бы запретить зловредную профессию законодательно — дело пока не дошло. Исключительно благодаря этому вы держите сейчас в руках данные заметки. Спешите, пока кто-нибудь не спохватился! Вы получили редкий шанс узнать изнутри жизнь преподавателя, его будни и праздники. И даю вам страшную клятву: все, о чем вы здесь прочтете, — чистая, святая и до неприличия голая правда. За исключением тех моментов, разумеется, которые являются художественным вымыслом. Впрочем, вы их легко вычлените по отсутствию абсурдности. Не умеем мы, математики, игнорировать логику. Тут нам у государства еще учиться и учиться…
Лекция первая,
где читателя подстерегает неожиданная радость, — может, вас зря пугали, и автор все же не маньяк?
А что я с детства безумец — так это дело моё.
Михаил Щербаков. Вера Георгиевна зашла ко мне в аудиторию во время перемены. Эта замечательная женщина (извините, дама) шестидесяти девяти лет работает у нас на кафедре математики, как и большинство пенсионеров, на полставки. Хотя могла бы и на полную — с точки зрения профессионализма она не уступает более молодым, а в жизненной энергии большинству из нас даст сто очков вперед.
Я не зря назвала ее дамой. Невысокая, худощавая, она держит спину так прямо, что после каждой встречи я тоже целый день пытаюсь не сутулиться. Я вообще, общаясь с Верой Георгиевной, переживаю острые приступы комплекса неполноценности. Обувь у нее всегда на стильных тоненьких каблучках (ну не виновата я, что мои несчастные ноги не выдерживают четыре пары в подобном орудии пытки). Одежда элегантная — без неуместного выпендрежа, но отнюдь не старческая. Например, сейчас это идеально сидящее стального цвета платье с асимметричной черной вышивкой, от которой мне не отвести глаз, так она хороша. Все предельно чистенько, аккуратно (а у меня после каждого занятия оказываются в мелу не только юбка и руки, что еще куда ни шло, а также почему-то обувь и нос. И кулон мистическим образом перемещается на спину). А как Вера Георгиевна ходит, боже ты мой! Словно балерина. Я же несусь с этажа на этаж, подобно стаду бизонов, за которым гонятся ковбои, мечтающие содрать шкуру и продать мясо, причем бизоны прекрасно осведомлены об их гнусных намерениях. А еще у нее почему-то тушь никогда не осыпается и волосы не растрепываются… ладно, молчу. Зависть — нехорошее чувство.
Плюс у моей коллеги потрясающая выдержка. Даже обсуждая единый государственный экзамен, она не повышает голоса, не меняется в лице и не пытается биться головой о стену (угадайте с трех раз, кто все это проделывает), а ровным, интеллигентным тоном извещает, что придумавших подобную гибельную для нации диверсию следовало срочно выпороть на конюшне. Тогда дело не дошло бы до реализации злодейского плана, после которой виновных остается лишь казнить, причем непременно публично, в назидание потомкам.
Представьте себе мое удивление, когда я обнаружила, что Вера Георгиевна пребывает вне себя, если не сказать — кипит от ярости.
— Я сегодня впервые в жизни опоздала на занятия! — сообщила она с надрывом, какой великие трагические актрисы прошлого наверняка не расходовали на рядовые спектакли, а приберегали для Медеи, только что прикончившей собственных детей, или хотя бы Катерины из «Грозы», перед положенным броском в Волгу выкликающей: «Под деревцом могилушка… как хорошо!»
Я застыла в оцепенении. Лишь этим можно объяснить тот факт, что мы остались в аудитории, полной студентов (в основном, замечу, мужского пола, ибо университет наш не простой, а Технический, факультет же, не побоюсь этого слова, физический).
Вообще-то я считаю, что обсуждать при учащихся наши рабочие — а тем более личные — дела не стоит. Подобного мнения придерживаются не все. Есть у нас на кафедре тип, почему-то упрямо верящий, что я любого ангела добрее. Возможно, причина в том, что он меня лет на тридцать старше, к тому же я коварно крашусь в блондинку (увы, речь исключительно о волосах, внутреннее содержание корректировке не поддается — хотя знали б вы, сколько я над ним трудилась). Когда меня на заседании кафедры выдвигали на должность доцента, Николай Иванович потребовал слова и выступил с пожеланием, чтобы я стала строже и ставила побольше двоек. Чем вызвал веселое ржание коллег и полностью деморализовал заведующего, постоянно втихаря исправляющего мой вердикт «неудовлетворительно» на положительные отметки.
Николая Ивановича последние годы регулярно ставят ко мне в поток ассистентом (то есть я читаю лекции, а он под моим чутким присмотром ведет у части групп практические занятия). Уж не знаю, случайность это или страшная месть нам обоим со стороны составителей расписания. Нет, он прекрасный специалист и помнит наизусть номера почти всех примеров в задачнике, чего я не достигну и через полвека, однако руководство им дается мне, увы, нелегко… если это можно назвать руководством.
Приходя на экзамен, милый старичок громогласно возглашает примерно следующее:
— О, повезло вам с Александрой Игоревной, можно ничего не учить, все равно сдадите, она ведь такая жалостливая! Чего еще ждать от девчонки? Ее среди вас и не различишь.
Конечно, в моем возрасте слово «девчонка» давно пора почитать за комплимент. Даже если у коллеги не все в порядке со зрением, оценка сохранности моего внешнего вида не может не вдохновлять — особенно учитывая, сколько тягот претерпел и продолжает терпеть этот самый вид от постоянных катаклизмов, сотрясающих нашу страну (то дефолт, понимаете ли, то кризис, то еще какая напасть). Проблема в том, что простодушные студенты, хоть и знают меня как облупленную, при фразе «можно ничего не учить, все равно сдадите» радостно оживляются.
Пока я со всей доступной мне мимической выразительностью строю гримасы, долженствующие деликатно призвать к молчанию (сами понимаете, вслух делать замечание пожилому человеку, да еще в присутствии его учеников, очень не хочется), Николай Иванович бодро продолжает:
— Да, кстати, я с ними занимался не по вашей программе, а по своей. Все равно вы ничего путного не придумаете, так что я не вижу смысла вас слушаться.
— Николай Иванович, — задушенно шепчу я, — давайте обсудим эти вопросы потом.
— А что? — удивляется он. — Студенты отвечать еще не готовы, так что у нас с вами есть время поговорить. А после экзамена я сразу уйду. За нашу зарплату пусть скажут спасибо, что мы вообще здесь сидим, большего требовать нельзя.
К этому моменту я обычно дозреваю до мысли удалиться вместе с собеседником в коридор, прикрыв за собою дверь. Нехорошо, конечно, бросать учащихся на экзамене без присмотра — моментально спишут. Так желающие в любом случае спишут, зато останутся хоть при каких-то иллюзиях.
Я имею в виду следующее. Будучи сама студенткой-пятикурсницей, после распределения на работу я встретила в коридоре своего научного руководителя.
— Если б вы знали, как мне вас жаль… — искренне вздохнул он.
Я крайне удивилась:
— Почему жаль? Я думаю, работать будет не менее интересно, чем учиться. Я жду этого момента с нетерпением.
Он пожал плечами.
— Последние пять лет вы прожили в оазисе справедливости. Здесь всех оценивают по заслугам. Вы умная, добросовестная — и получали за это отлично. А глупым халтурщикам ставили неудовлетворительно.
— А как иначе? — засмеялась я.
Шеф лишь махнул рукой.
— Очень скоро вы убедитесь, что больше подобного никогда не будет. Нигде и никогда.
Я, признаюсь, не поверила, мысленно назвав собеседника старым циником. И лишь много лет спустя поняла, насколько он был прав…
Так вот, я считаю, нынешние студенты тоже заслужили оазис справедливости, и не хочется раньше времени его разрушить. Жизнь разрушит, разумеется, но пусть лучше попозднее.
— Может, выйдем пока из аудитории? — искушаю собеседника я. — Там спокойнее.
— Ага! — радуется Николай Иванович. — Так и знал, что вы специально постараетесь дать нашим обалдуям шанс вытащить шпаргалки. Но я не такой добренький, я не позволю!
И он бодро продолжает делиться с окружающими информацией, отнюдь не предназначенной для их ушей. Зачем, например, студентам знать, сколько мы получаем? Если я согласна за такие деньги их учить, то буду делать это добросовестно, и зарплата тут совершенно ни при чем. Как и наши взаимоотношения друг с другом или конфликты с начальством.
Вера Георгиевна в данном вопросе полностью со мною солидарна, и то, что на скользкую тему своего опоздания она заговорила прямо в аудитории, лишний раз свидетельствовало о ее взволнованном состоянии.
— Не переживайте, — попыталась утешить коллегу я. — При нашем транспорте трудно не опаздывать. Я вот выхожу заранее, но все равно иной раз вынуждена нестись как угорелая кошка. То пробки, а сегодня мою станцию метро вообще неожиданно закрыли. Пытаюсь войти — в холле толпа. Спрашиваю людей, давно ли они стоят. Те отвечают, что минут пятнадцать. По громкоговорителю неустанно повторяют: «Станция „Проспект Ветеранов“ закрыта, станция „Проспект Ветеранов“ закрыта». Я пробилась к служительнице, интересуюсь, в чем дело, а она мне то же самое: «Станция „Проспект Ветеранов“ сейчас закрыта». Я уточняю, надолго ли и работают ли остальные станции, а служительница на меня как рявкнет: «Сколько глухих развелось — и что вам дома не сидится? Твердишь вам, что станция „Проспект Ветеранов“ сейчас закрыта, а вы словно не слышите!» Я отчаялась и поехала на троллейбусе к соседней станции, до последнего сомневаясь, сумею ли проникнуть внутрь. По счастью, она работала, но я успела на занятия вовремя лишь потому, что очень быстро бегаю.
— Транспорт! — гневно выкрикнула собеседница, потрясая худенькими кулачками с безупречным маникюром. — Я опоздала не из-за него. Вы знаете, откуда я сейчас приехала? Из Большого дома. К нужному окошку оказалась длинная очередь, а служащие там крайне медлительны.
Поясню, что Большим домом в Петербурге зовут здание на Литейной проспекте, в котором долгие десятилетия располагается управление Федеральной службы безопасности.
Студенты с интересом подняли головы.
— В каком окошке? — автоматически уточнила я, шокированно глядя на Веру Георгиевну — она как-то мало увязывалась в моем воображении с ФСБ.
— В котором выдают справки маньякам, — несколько совладав с расшалившимися нервами, со вздохом удовлетворения произнесла коллега. — Теперь, по счастью, справка получена, и можно продолжать работать. А вам, бедняжке, все это еще предстоит…
Я, не веря собственным ушам, тупо повторила:
— Выдают справки маньякам?
— Впрочем, не знаю, — пошла на попятный Вера Георгиевна, — всем маньякам или исключительно педофилам. Я не выясняла.
В аудитории раздался стон. Уж не знаю, чего студенты так переполошились. У большинства из них косая сажень в плечах, рельефная мускулатура и рост выше моего минимум на голову. Даже возжелай Вера Георгиевна осуществить с кем-нибудь из них свои сексуальные фантазии, пойти против воли партнера ей бы не удалось — любой ученик насмерть зашиб бы ее легким движением пальца. Добавлю, что на женщину с избытком сексуальных фантазий собеседница походила не больше, чем участницы группы «Виагра» на невинных розанчиков, по простоте души ищущих детей в капусте.
— Ведь с пенсионерами университет заключает контракт только на год, а не на пять, как с остальными, — уже в привычной спокойной манере выпускницы института благородных девиц продолжила коллега. — Но когда я пришла с комплектом положенных документов, обнаружилось, что недавно к ним добавили еще один — о том, был ли ты судим за педофилию. Без него мои бумаги не взяли. А откуда мне знать, кто выдает справки педофилам, не правда ли? Как-то раньше не было нужды. Зато теперь я в курсе всей процедуры. Я вам сейчас дам номер телефона. Как только с вас потребуют отчета, маньяк вы или нет, обязательно по нему позвоните. Дело в том, что документ необходимо предварительно заказывать, а то съездите зря. А получать справку советую в ваш выходной день, чтобы не опоздать потом на занятия, подобно мне. Ох, кстати! Через тридцать секунд перемена заканчивается. Простите, мне пора.
И она, деликатно застучав каблучками по грязному линолеуму — цок-цок-цок, — скрылась в коридоре. А мы со студентами, полностью выбитые из рабочего настроя, остались, с новым, живым человеческим интересом глазея друг на друга.
Честно признаюсь — сколько лет преподаю в университете, а никогда почему-то не приходило в голову сексуально домогаться учащихся. Более того, мне не довелось сексуально домогаться даже вполне обученных индивидов. Очень я в данном отношении неразвита, имея весьма старомодные взгляды на взаимоотношения полов (сейчас страшное скажу: мне представляется куда более естественным, чтобы мужчина добивался женщины, чем женщина мужчины, и я не отрекусь от этого мнения, пока не обнаружу у собственного порога отряд полиции с наручниками наперевес, явившийся арестовать меня за неполиткорректность).
Теперь вот чувствую себя не оправдавшей самых светлых надежд министра, да и вообще упустившей в работе главное. Вот сидят они передо мной, такие юные, свеженькие… ммм… Интересно, если б они узнали, что я педофил, это бы положительно или отрицательно сказалось на учебным процессе? Возможно, больше народу посещало бы лекции, а некоторые начали добросовестнее выполнять домашние задания. Одни — надеясь меня умилостивить и таким образом избежать грозящего секса, другие, судя по теперешнему выражению лиц, вовсе наоборот (разбередил-таки министр фантазию, разбередил, а ведь в семнадцать гормоны и без того бушуют). Успеваемость бы повысилась, не исключено, постепенно развилась бы любовь к предмету (под предметом, разумеется, подразумеваю математику. А вы что подумали?).
Я прервала сама себя. Ну нельзя же быть такой извращенкой! Чиновники мне ласково — про секс, а я в ответ опять на производственные темы. Только разве я виновата, что при виде студента у меня взыгрывает условный рефлекс — невзирая на любые внешние обстоятельства, как можно лучше несчастного обучить. Бывало, начальство доведет почти до гипертонического криза, тащишься с кафедры в нужный корпус — привычного пейзажа не узнаешь, в висках словно отбойный молоток стучит. И вдруг обнаруживаешь, что с лучезарной улыбкой произносишь: «Добрый день! У кого-нибудь есть вопросы? Не стесняйтесь, пожалуйста, задавайте». Это означает — ты перешагнула порог аудитории и приступила к работе, а все остальные заботы автоматически остались в коридоре. После занятий ты их там найдешь в целости и сохранности, никуда не денутся.
Однако нынешняя проблема, увы, уже проникла в аудиторию и покидать ее не собиралась. При мысли о посещении Большого дома сразу падало настроение. Ненавижу справки, и они отвечают мне полной взаимностью, упорно брезгуя попадать в недостойные руки: то необходимое окошко будет закрыто, то меня коварно выставят из очереди, не говоря об антипатии, которую я вызываю у оформляющих бумаги дам. Даже безобидную фигульку о том, что грудная клетка у меня без патологии, редко удается заполучить с первого раза (не будем упоминать про моральный ущерб от издевательского вердикта «Органы в пределах возрастных изменений». Злобные медики, я не понимаю ваших гнусных намеков!). А уж ради документа из ФСБ наверняка придется там дневать и ночевать — при том, что данное заведение занимает в моем списке приоритетного жилья почетное третье место с конца после тюрьмы и кладбища.
Радует лишь, что справки требуют пока исключительно от пенсионеров, вероятно почитая их наиболее опасными. У нас еще все впереди, а они напоследок как дорвутся! Хотя тех, кому за семьдесят, могли бы лишний раз в ФСБ не гонять — боюсь, секс не слишком для них актуален. Только не явилось бы это дискриминацией по возрастному признаку, противоречащей важнейшим принципам нашей демократии. Равно как освобождение от получения справки женщин, составляющих среди педагогов подавляющее большинство, стало бы дискриминацией по признаку половому. И плевать на то, что неполиткорректная наука психиатрия утверждает: ни одной женщины-маньяка природа пока не породила. Природа не породила — а общество поднатужится да породит. Тут-то мы и восхитимся прозорливостью министра!
Нет уж, лучше пусть по справедливости — все так все. Помните гениальную фразу Пятачка: «Любит ли Слонопотам поросят и, главное, как он их любит?» Наши начальники не сомневаются в ответе, и в целом я их понимаю. Вера Георгиевна, например, по должности старший преподаватель — без защиты диссертации, будь ты хоть гениальным педагогом с огромным стажем, выше не подняться. Полная ставка пять тысяч пятьсот. Полставки — две тысячи семьсот пятьдесят. Рублей. В месяц. Минус налог. Я готова в целях борьбы с инфляции перевести вам данную сумму в конвертируемую валюту. В долларах неплохо — почти сто. Ну а в евро примерно шестьдесят пять. И вот смотрит проницательный чиновник на эти цифры и думает: «А чего ради она вообще таскается на работу? В чем тут ее интерес?» (Бедняга еще не в курсе, что Вера Георгиевна к тому же поразительно хорошо преподает, а то бы его наверняка хватил удар.) И тут глаза его загораются радостным блеском. «Ага! — восклицает он, потирая руки. — Раскусил! А пускай они все принесут справки, что не маньяки». И чувствует свою полезность, даже необходимость — не зря протирает штаны, сообразил, уберег.
Не скрою, я и сама склоняюсь к мысли, что трудиться за подобные деньги способен лишь человек не вполне нормальный. Ну я и не претендую. Странностей у меня немало (потерпите, полный список будет оглашен несколько позже). Одна из них весьма характерна для математиков — логическое мышление. Оно подсказывает, что, когда мы станем стары и немощны (ежели, конечно, доживем), к власти придут те, которые сейчас юны. Не воспитаем в них совести, ориентируя исключительно на наживу, — будут, как в старой сказке, сажать родителей в санки и отвозить в лес на съедение волкам. А не разовьем их ума — загубят окружающий мир так радикально, что, не исключено, мы от ужаса дружным строем поплетемся к волкам собственными слабыми ногами.
Поскольку очень хотелось бы избежать сей печальной участи, я выбрала в жизни место, на котором имею шанс повлиять в нужном направлении на максимальное число неокрепших молодых душ. Реализую ли шанс — отдельный вопрос.
Знаете, есть один нелепый анекдот, популярный среди педагогов.
Лежит на земле маленькая птичка лапками кверху.
— Что с тобой? — спрашивают ее.
— Да вот держу лапками небо, чтобы не повалилось и всех нас не задавило.
— И ты уверена, что это помогает?
— Нет, не уверена. Но, по крайней мере, я делаю все, что в моих силах.
Вот и я примерно так же. Может, небо обрушится, может, нет, однако я честно пытаюсь его удержать. А свидетельствует ли это о том, что я маньяк, пока неясно. Подождем справки из ФСБ — там служат профессионалы, им лучше знать…
Лекция вторая,
возможно, наиболее увлекательная, поскольку целиком состоит из наглого плагиата. Автор честно признается — самому ему подобного не выдумать!
Знает он всякий косинус-синус, разные там науки.
Может помножить минус на минус, а получить не минус.
Михаил Щербаков Вообще-то я была уверена, что после долгих лет работы в вузе студенты меня уже ничем не удивят. Ну не ответят в очередной раз на вопрос, из какого количества объектов состоит тройка векторов. Ну опять назовут эллипсоид эпилепсоидом. Запутаются в определении предела — основного понятия всего курса математического анализа. Кстати, огромная проблема — убедить учащихся, что сдать предмет не означает отдать все свои знания экзаменатору и радостно выскочить из аудитории необремененным. Хитрость в том, что они потом понадобятся тебе самому! Никогда не забуду парня, который в начале второго семестра, округлив от изумления глаза, обратился ко мне с вопросом: «А правду говорят, что определение предела все еще надо знать?» Было ясно — бедняге не верится.
Это послужило мне уроком, я теперь при каждом удобном случае громогласно возглашаю: да, определение предела все еще надо знать. И не только знать — надо понимать каждое слово, которое произносите, и складывать их в предложения, имеющие смысл, а не заучивать лекции, словно стихи. Помню, как возмущался юноша, сообщивший мне на экзамене, что максимальное значение — это самое маленькое. «Почему?» — опешила я, и собеседник укоризненно ответил: «Потому что вы так сказали!» Я чуть было не ляпнула: «А если я шутила или пьяная была?» (Хотя, поверьте, опытный преподаватель не позволит себе подобных шуток даже спьяну.) Студент долго потом жаловался одногруппникам: мол, всего одно словечко перепутал, маленькое с большим, а злая Мадунц сразу придирается, и завершил спич удивительно мощным слоганом: «Сама сказала, а сама же недовольна! На нее разве угодишь?»
Короче, у меня немалый опыт. Однако пару лет назад ввели единый государственный экзамен — и я осознала собственную наивность. Ох, не зря на подготовительных курсах родители стали постоянно спрашивать: «А вы учите математике или тренируете для ЕГЭ?» Я в ответ сурово извещаю, что придумать особую математику специально для ЕГЭ вряд ли кому под силу, математика — она и в Африке математика. Однако в глубине души терзаюсь сомнениями: вдруг теперь в школах под привычным названием замаскировано нечто совсем иное? Потому что девственность нынешних абитуриентов в отношении моего предмета не может не поражать.
Когда-то в детских журналах я охотно читала рубрику «Смешные случаи на уроках» — нынче с успехом могла бы ее вести, получив постоянный источник дополнительного заработка.
На первом же занятии потока, принятого по единому государственному экзамену, одному из студентов досталась нелегкая миссия нарисовать график функции. Куда уж проще — «y = 1». Даже я не ожидала подвоха.
Юноша, поразмыслив, начертил спираль.
Я стараюсь не душить прекрасные порывы, поэтому вежливо прокомментировала:
— Очень зрелищно. Но вам надо изобразить прямую.
Бедняга смущенно стер спираль и провел черту через всю доску из угла в угол.
— Горизонтальную, — поспешно добавила я.
— А, — обрадовался студент и, бодро постучав мелом, продемонстрировал вертикальную.
Лишь тут я поняла, что надо менять методику работы. Повторение и наглядность — вот мой нынешний девиз. Еще, разумеется, терпение.
— Подойдите, пожалуйста, к окну и найдите линию горизонта, — мягко попросила я.
Юноша покорно прилип к стеклу, устремив мрачный взор в неведомые дали.
— Линия отделяет землю от неба, — на всякий случай продолжила я. — Видите, как она расположена? Горизонтальная прямая так же.
Ученик изучал пространство столь долго, что я уже отчаялась. Но вдруг он вздрогнул, просиял, бросился к доске, небрежным движением руки создал требуемый шедевр и победно закричал:
— Значит, вот так? Йаа! Йаа!
Согласитесь, я имела право на законную гордость — благодаря мне к семнадцати годам человек, наконец, выяснил, как расположен горизонт.
Мне довелось открыть некоторым индивидуумам и другие тайны мироздания. Вот, например, парень после самостоятельной работы подходит ко мне со своим листком, в ярости вопрошая:
— Че, че здесь не так?
— То, что подчеркнуто красным, — любезно объясняю я.
Он утыкается в означенные фрагменты, невнятно бунча себе под нос (и хорошо, что невнятно, я всячески пытаюсь не вслушиваться, а то мало мне не будет). Наконец, первокурсник тычет пальцем в абзац.
— Тут вы ошиблись. У меня все верно!
Сперва, признаюсь, я решила, что он смотрит на другой абзац, и простодушно зачитала вслух:
— У вас написано, что, если одну вторую поделить на четыре, получится восемь.
— Ну, — подтвердил собеседник, — правильно. А вы взяли и зачем-то подчеркнули!
И он уставился на меня с видом человека, поймавшего карманника за руку на краже кошелька и обнаружившего, что наглый вор и не думает возвращать похищенное.
В младшей школе нам иллюстрировали дроби при помощью яблок. Я внимательно изучила стоящего передо мной высокого, широкоплечего мужчину, разнообразные вторичные половые признаки которого явно указывали на завидное количество тестостерона в организме. Нет, яблоки явно не годятся — перерос.
— У вас с приятелями на четверых ровно полбутылки пива, — в приступе вдохновения поведала я. — Может ли каждому достаться по восемь целых бутылок?
Было видно: мнение ученика о степени моего умственного развития падает на глазах.
— Была половина бутылки, — почти с нежностью, словно малому ребенку, пояснил он. — Откуда целой-то взяться?
— Ну вот, — обрадовалась я. — Поняли?
Подобного издевательства несчастный уже выдержать не смог.
— Так то пиво, — гневно выкрикнул он, — а у вас там — ДРОБИ!
Я теперь нередко повторяю при случае — так то пиво и мечтательно вздыхаю…
Кстати, возможно, вас интересует дальнейшая судьба этих парней. Первый начал прогуливать занятия, не получил вовремя зачета, не сдал сессию и спустя некоторое время был отчислен. Второй, Андрей, приставал и приставал ко мне с вопросами — сперва в злости и раздражении, однако постепенно все спокойнее, с нарастающим увлечением. Он пытался решить каждый номер домашнего задания — не поддавался ни один. Мы разбирали их то с группой у доски, то лично с Андреем на перемене. Сперва казалось — результат нулевой. Контрольная была написана с четвертого раза. Но он не откладывал ничего на потом, все делал быстро и умудрился сдать первую сессию вовремя, хотя исключительно на слабые троечки. Впрочем, это было достижением — ведь масса студентов с куда лучшей школьной подготовкой наполучала двоек. А через пару лет, на последнем экзамене по математическому анализу я собственноручно вывела Андрею в зачетке «отлично». Эта оценка и пойдет в диплом.
У меня даже фотография где-то валяется. Сразу после экзамена Андрей взволнованно попросил: «Можно я снимусь на фоне написанных мною формул, вас и зачетки с отметкой?» Я не возражала, а в сентябре он не поленился разыскать меня, чтобы вручить карточку. На мой вкус, формулы и зачетка оказались куда фотогеничнее моей особы, однако снимок пусть хранится в назидание. Не сомневаюсь, оба студента поначалу жаловались на злого препода, только и жаждущего их завалить. Но методы борьбы с кровавым маньяком предпочли разные — и, соответственно, получили разный результат. Каждый сам выбирает свой путь.
Хотя, конечно, в данном случае и я не без греха. Ко мне частенько врываются разгневанные матери, возмущенно заявляя: «Не сумели заинтересовать мою деточку своей гнусной математикой, а его же, бедняжку, обвиняете! Я буду жаловаться вашему начальству!» Пусть жалуются, мне не привыкать. Как говорится, дальше Сибири не сошлют. Однако, не скрою, каждый потерянный для учебы экземпляр заставляет меня анализировать собственные ошибки. Ведь и вправду не сумела заинтересовать! А порывалась же сказать по поводу горизонтальной линии: «Нарисуйте, какое положение вы принимаете, занимаясь сексом». Сказала бы — глядишь, юноша до сих пор был бы среди нас. Остановила меня лишь мысль, что его сексуальный опыт мог оказаться излишне богат, и у группы закрепилось бы весьма экзотическое представление о графике функции «y = 1». Лучше пожертвовать одним учащимся, чем неправильно ориентировать всех. Хватит с меня казуса, когда студент, записывая на доске под мою диктовку «a в квадрате», заключил букву «а» в миниатюрный квадратик.
Первый год с ЕГЭшниками вскрыл еще одну уникальную проблему. Моя подруга, преподающая английский детям, давно жаловалась на восьмилеток, которых прежде всего приходится долго учить открывать учебник. Я сочувственно кивала головой, не подозревая, что она, похоже, единственная, кто помогает юному поколению освоить эту сложную науку. Мне достались индивидуумы, не прошедшие ее школы.
Я прозрела не сразу. Наша библиотека обслуживает первокурсников в последнюю очередь. Никаких объяснений, кроме вредительства, я данному факту найти не в силах. Именно в самом начале закладываются основы — в частности, отношение к учебе на все оставшиеся годы, — приходится три недели обходиться на занятиях без книг, что крайне неудобно и съедает массу лишнего времени. Задиктовывая домашнее задание, я каждый раз повторяю мантру: «Вот получите, наконец, задачники, и нам с вами станет настолько лучше! Ну когда же, когда же мы дождемся этой радости?» Мантра не простая, а волшебная. Если мне потом подкидывают группы, попавшие поначалу к другому преподавателю, они ленятся носить в институт учебники, и заставить их очень сложно. Мои, всем на удивление, безропотно носят.
И вот после посещения библиотеки обнаружилось страшное. Чтобы найти задачу номер триста пять, студент принялся обреченно переворачивать страницу за страницей, начиная с первой. Поначалу я предположила — он не расслышал, и внятно повторила:
— Номер триста пять, пожалуйста.
Парень, испуганно кивнув, зашелестел бумагой в удвоенном темпе, но пропустить хоть один лист боялся — мало ли какая хитрая логика у авторов, и где они прячут нужную информацию? Не по порядку же располагают, правда?
Признаюсь, куда легче было бы вырвать фолиант у бедняги из рук и самой распахнуть, где надо, однако я сдержалась. Мой многолетний педагогический опыт утверждает: чем больше человек сделал сам, тем лучше усваивается материал. Всякие там интерактивные доски хороши лишь для показа информации, но не для обучения. Зато, когда читаешь лекции по старинке, происходит массированная атака на присутствующих сразу по массе параметров. Акустически — я вещаю. Визуально — я пишу, причем мой почерк поднимает самооценку у последнего двоечника, понимающего, что его буквы куда ровнее. Механически — студент конспектирует. Эмоционально — я живая, да еще иногда брякну что-нибудь специфическое (часто подобного делать не стоит, а время от времени полезно). К какому бы типу восприятия ты ни тяготел, он задействован по полной — не то что при скучной демонстрации красочных слайдов с выдачей каждому готовой распечатки…
На практических занятиях я и вовсе максимально устраняюсь. Разумеется, приходится подсказывать способ решения задач, но я стараюсь делать это более-менее незаметно, чтобы оставить студентам иллюзию их личного озарения. А там, где можно обойтись без моей помощи, без нее обойтись необходимо.
С удовлетворением отмечу, что поиск номеров в задачнике все освоили легко. Хуже пошли дела с оглавлением.
— Зачем мне оглавление? — жалобно стенал отвечающий. — Мне бы таблицу интегралов…
И продолжал добросовестно мусолить листок за листком.
Но куда его добросовестности супротив моей хитрости!
— Способ, о котором я говорю, — искушающе сообщала я, — предназначен только для ленивых. Если кому-то доставляет удовольствие сама процедура работы, особенно механической и неинтересной, ни в коем случае его не применяйте.
Студенты начинали с любопытством прислушиваться.
— Поскольку оглавление располагается исключительно в начале или в конце книги, — тоном ведущего скандальной передачи, обещающего открыть великую тайну — возраст нового любовника Аллы Пугачевой, в очередной раз повторяла я, — максимум с двух попыток вы его непременно обнаружите. А особо везучие обнаружат с одной. Получилось? Замечательно. Итак, вам необходима таблица интегралов. Просмотрите оглавление в поисках слова… нет, не производная, не график, а…
— Интеграл! — в восторге кричит кто-то.
— Точно, — радуюсь я. — Там рядом напечатан номер страницы. На ней и следует открыть учебник. Представляете, сколько сил и времени вы сэкономили? А сколько еще сэкономите вечером, истратив его на какие-нибудь более приятные для вас дела, чем домашнее задание по математике…
Даже мысли не держите, что я преувеличиваю. Скорее наоборот. Правда, продвинутые студенты, привыкшие к процедуре в первый же месяц, иногда не выдерживали, начиная нервно шипеть:
— Страница пятьдесят шесть, да пятьдесят шесть же! В оглавлении все русским языком написано, ты что, читать не умеешь?
Но я укоризненно возражала:
— Не мешайте человеку. Вы поняли, как легче действовать, — пусть теперь поймет и он. Он не хуже вас и тоже этого заслуживает.
— Да, — бунчал отвечающий, — не мешайте. Я не хуже и заслуживаю.
— Можно, я ему объясню? — тянул руку самый нетерпеливый из продвинутых и, вскочив с места, бросался к одногруппнику, не без снисходительности тараторя: — Тут в чем фишка-то? В начале или в конце есть такая прикольная штучка, сечешь? Там список параграфов, сечешь? Ищи нужный, и будет тебе счастье. Не, не во всей книге ищи, а только в списке. Циферки видишь? Это типа номер страницы. Ты теперь сам можешь найти таблицу, без всякого компа, сечешь? Клево, да?
Я не возражаю против подобной благотворительности, даже поощряю ее. Во-первых, информация от своего брата-студента воспринимается лучше, чем полученная от преподавателя, а во-вторых, формулируя алгоритм, продвинутый совершенствует крайне полезный навык — умение объяснить собственные действия.
Я вообще полагаю, что навыки важнее знаний. Знания забудутся, а навыки, надеюсь, хоть у кого-то останутся.
Вот, например, очередной невыдуманный случай. Один из первокурсников, выводя на доске формулу, неожиданно нарисовал вереницу бессмысленных символов.
— Нет-нет, — поправила я. — Перепишите, пожалуйста, начало предыдущей строчки без малейших изменений.
Юноша, поспешно стерев только что созданный шедевр, заменил его другим — не менее странным.
— Без малейших изменений, — очень внятно и со всей доступной убедительностью повторила я.
— Извините, — искренне смутился собеседник. — Понимаете, у меня плохо с памятью. Я забыл, что именно написал в предыдущей строчке… ну никак не вспомнить!
И, покраснев, он горестно уставился на доску.
Не скрою, сперва я от неожиданности поперхнулась собственной слюной. Ведь текст был у всех перед глазами!
Однако педагог со стажем долго пребывать в растерянности не станет. Даже будучи похищен инопланетянами, он наверняка уже через пару секунд придет в себя и примется устанавливать контакты. Иначе при нашей работе не выжить, уж поверьте моему опыту!
Проглотив слюну, я бодро сообщила:
— А ведь письменность для того и придумана, чтобы не приходилось вспоминать — можно было взять да прочесть. Специальное изобретение для таких, как вы, — у кого плохо с памятью. Удобно, правда?
Теперь поперхнулся слюной студент. Похоже, я его совершенно огорошила.
Не без гордости замечу — несмотря на молодость, бедняга приходил в себя куда дольше, чем я. А, оправившись, медленно и увлеченно принялся копировать букву за буквой…
Вечером я позвонила своей подруге Оле, преподающей в школе историю, — кто, как не она, не только сразу поверит, но и, надеюсь, посочувствует.
— Понимаешь, — с места в карьер начала я, — проблема даже не в том, что они не умеют считать, а в том, что они не умеют…
— Читать, — не дослушав, спокойно закончила фразу собеседница.
Лишь тут до меня дошло: то, что я принимала за курьез, давно превратилось в закономерность.
Сессия тоже принесла немало интересного. Скажу честно — огромному количеству первокурсников я так и не поставила вовремя зачета. Особенно мы, коварные преподы, зверствуем в отношении тех, кто за всю зачетную неделю так ни разу и не удосужился появиться в институте. Нет чтобы нам узнать адрес, съездить к ребенку домой и хорошенько поумолять: ну протяни зачетку, родной, ну, пожалуйста… Правда, иногородние могли уже вернуться к себе на родину, однако истинный преподаватель не пожалеет денег на авиабилет и отправится в самый отдаленный уголок страны ради блага ученика, не правда ли? Короче, прекрасно понимаю начальство, устроившее мне хорошую взбучку.
При подобных условиях я искренне жаждала, чтобы на экзамене не сдавших было как можно меньше. Все-таки это лучшие представители своего племени, они уже процежены через фильтр зачета.
Студенты, как вы догадываетесь, мечтали ровно о том же. Казалось бы, все прекрасно: будем сливаться в экстазе прямо за преподавательским столом, успевай проставлять положительные оценки в ведомость. Но увы — хотя мы вроде бы двигались навстречу друг другу, встретиться удавалось отнюдь не всегда, очень уж велика разница в мировоззрении поколений.
Вот, например, Вадим. Вполне нормальный мальчик, учился весь семестр не блестяще, однако ровно. Накануне экзамена приходил ко мне, задавал осмысленные вопросы. Короче, я не ожидала от него подвоха.
Каково же было мое удивление, когда, вытягивая билет, Вадим жалобно пролепетал:
— Скажите, пожалуйста, Александра Игоревна, а я правильно оделся? — и уставился на меня затравленными глазами кролика, рискнувшего по жестокой необходимости обратиться с вопросом к удаву.
Не скрою, я опешила. В детском саду, если не ошибаюсь, воспитательницы помогают детям перед прогулкой как надо застегнуть пуговицы, но мне казалось, в институте по аналогичному поводу уже не требуется консультация преподавателя.
Тем не менее я покладисто обежала взглядом довольно симпатичного худенького юношу в темно-серых брюках, белой футболке и светло-серой вязаной жилетке. Никаких пуговиц на нем не наблюдалось, поэтому я лишь недоуменно пожала плечами.
— Понимаете, — извиняющимся тоном продолжил студент, — в передаче начали почему-то с девчонок, а потом мне пришлось торопиться, и до конца я не досмотрел. Так что про парней остались непонятки.
Я автоматически уточнила:
— В какой передаче?
Было полезно поболтать на посторонние темы, чтобы собеседник хоть немного успокоился, а то уж очень у него дрожали руки.
— Сегодня утром по телевизору. Там рассказывали, как надо одеться, чтобы удачно сдать экзамен.
— И как? — искренне заинтересовалась я. — Нашить побольше внутренних карманов для шпаргалок?
Все находящиеся в аудитории, вздрогнув, с восторгом и благодарностью мне улыбнулись. Похоже, столь элементарная мысль раньше их не осеняла.
Возможно, не стоило дарить юной поросли столь мощный креатив. Но, если честно, я отношусь к шпаргалкам… не то чтобы равнодушно, а просто как к данности. Кто умеет списывать, обязательно спишет, следи за ним или не следи. Другой вопрос, что я буду проверять понимание и гонять по всему материалу, а в случае необходимости переверну листок с записями и попрошу воспроизвести кое-что заново. В результате не учивший все равно получит двойку, только промучается дольше. Как-то раз я даже разрешила пользоваться на экзамене конспектами — мне не жалко, я ведь не память проверяю, а логику. Увы, большинство студентов, обрадовавшись, вообще не стали готовиться и с треском провалились, так что от милой моему сердцу идеи пришлось отказаться. Хотя на пару минут заглянуть в тетрадь я всегда разрешаю, поскольку не вижу тут вреда. Мало ли, вдруг что-то вылетело из головы — со всяким случается.
— Про карманы почему-то не говорили, — с горькой обидой поведал Вадим. — Зато объяснили, что преподы любят, когда у девушек короткая юбка и большой вырез.
Я поспешно открестилась:
— Только не я! Особенно в зимнюю сессию.
И невольно покосилась на голый живот Олеси. На нем отчетливо проступала синева. Неужели бедный ребенок тоже внимал телевизионным советам, обнажившись теперь исключительно ради моей услады? Не велась ли диверсионная передача из солнечной Калифорнии? В России январь: не слишком располагающий к нудизму месяц. К тому же топят у нас в институте загадочно: в одной аудитории может стоять лютая жара, а в соседней столь же лютый холод. Я лично всегда экипируюсь, подобно капусте… ладно уж — подобно прекрасной Саломее, готовящейся к танцу семи покрывал, которые она при случае должна легким движением сбросить или вновь на себя накинуть.
Олеся бодро вильнула животом (точнее, ямой, находящейся там, где у меня, признаюсь, выпуклость) в сторону Вадима. Я облегченно вздохнула. Слава богу, в раздевании на морозе моей вины нет. Просто нынешние юноши маловозбудимы. Пушкинскому Дон Гуану было достаточно узенькой пятки, торчащей из-под вуали, — сейчас бедные девушки вынуждены разоблачаться фактически целиком, и то не всегда помогает.
Вадим, например, не обращая внимания на одногруппницу, продолжал пытать меня.
— Галстук! — трагически возопил он. — Я успел услышать, что парням надо обязательно идти на экзамен при галстуке. Но он у меня почему-то оказался в яичнице. Или все равно лучше было надеть?
С трудом прогнав сюрреалистическое видение галстука, жарящегося в гуще глазуньи на сковородке, я со всею доступной убедительностью произнесла:
— Поверьте, Вадим, результат экзамена совершенно не зависит от того, как вы одеты. Он зависит от того, как вы отвечаете, и ни от чего другого.
— Точно? — с сомнением протянул собеседник. — Совсем-совсем ни от чего?
Я честно принялась размышлять.
Иногда студенты приходят в институт сильно накурившись, а меня от этого запаха тошнит. Не скрою, в подобном случае хочется, не пытаясь глубоким дренажем обнаружить скрытые знания, выставить оценку и побыстрее расстаться. Тем более, я давно заметила интересную закономерность. Учащиеся обычно пристраиваются впритирку ко мне — а я, наоборот, отодвигаюсь.
Сперва меня это удивляло. Неужели кому-то в радость, например, торчать целую пару прямо под носом у преподавателя? Хоть бы раз оставили свободной парту, стоящую непосредственно перед моим столом! Но потом, штудируя пособия по психологии (без них в молодом поколении поди разберись — да и с ними, боюсь, тоже), я обнаружила, что у каждого человека имеется доверительное пространство, куда он готов допустить исключительно родных и близких.
Очевидно, студентам неосознанно хочется стать мне родней — причем на экзамене по понятным причинам желание резко обостряется. Я уж и сумкой отгораживаюсь — бесполезно. Остается потихоньку отползать вместе со стулом, пока не врежешься в стенку. С курящими процесс происходит особенно быстро.
Но я не сдаюсь, а встаю, возвращаю стул на прежнее место и продолжаю процесс. Согласитесь, я достойна памятника за объективность и мужество? Так что я, не колеблясь, вынесла вердикт:
— Можете быть уверены, Вадим, — на оценку повлияет исключительно ваш ответ.
Парень разочарованно вздохнул.
— Так и знал, что вы нам не выдадите правды… преподы никогда не скажут главного!
И с откровенной тоскою сел за парту.
Сдавать экзамен он решил лично мне, очевидно опасаясь, что присутствующая пожилая ассистентка менее лояльна в отношении галстуков и яичницы. Мой внутренний голос посоветовал, не тратя лишнего времени, сразу приступить к простейшим дополнительным вопросам.
Увы, невнятное мычание и странные каракули на бумажке — вот и все, чем порадовал меня собеседник.
— Я учил! — поспешно заверил он после третьей неудачи. — На самом деле я все знаю, только написать почему-то не могу.
Мне оставалось лишь пожать плечами.
— Как вы догадываетесь, я оцениваю то, что вы даете на выходе, а не то, что у вас в мозгу.
— Почему? — встрепенулся Вадим.
— Потому что я не телепат, — откровенно призналась я. — И если вы задумаетесь, то поймете, что для нас обоих это хорошо.
Задумываться о хорошем несчастный не желал, продолжая остервенело корябать что-то на листочке. Тогда я в последнем отчаянии предложила:
— Хорошо! Выберите сами, какой вопрос мне вам задать.
— Опять о математическом анализе? — уныло, однако не без надежды на возражения с моей стороны уточнил студент. — Тогда я лучше пойду отсюда…
Я мрачно глядела ему вслед, коря себя за нерасторопность. Вот почему не успела удержать парнишку, ласково шепнув: «Да на любую тему, дорогой. Поговорим о пиве или о сексе»? Теперь Вадим останется в глубоком убеждении, что получил двойку из-за галстука. Успел бы очистить его от яичницы, я бы небось расщедрилась на три.
Мне вспомнился один эпизод, которому я лично была свидетелем. В церкви старушка попросила священника помолиться за успешную сдачу экзамена внучкой. Тот согласился, и окрыленная бабуля радостно выскочила наружу. Бедный священнослужитель, вздрогнув, помчался за нею, громко крича:
— Да, я помолюсь. Но помните — учить тоже обязательно нужно, иначе не поможет!
Я придерживаюсь того же мнения. Сколько б мы со священником ни старались, что-то должен сделать и сам студент. Хотя бы не слишком сопротивляться нашим усилиям.
До сих пор не прощу себе промашку с одной хорошей девочкой. По правде говоря, к слабому полу я более чем снисходительна. Во-первых, девчонок у нас мало, а наличие хотя бы парочки на группу облагораживает общество, словно теин в чае или букет в благородном вине. А во-вторых, я глубоко убеждена, что в целом женщине приходится в жизни тяжелее, чем мужчине, поэтому, сделав небольшое послабление, я лишь восстановлю справедливость. Света к тому же не пропустила ни одного занятия, а ее конспект потряс меня до оторопи и даже нанес некоторую душевную травму — он был тщательно изукрашен маркерами разнообразных, веселящих взгляд цветов. Это я обнаружила на консультации, когда студентка задавала мне вопросы, явственно свидетельствующие — она старательно готовилась.
Что речь не пойдет о пятерке, на экзамене, увы, стало ясно сразу. Тогда я принялась бороться за четверку. Однако для этого требовалось завершить беседу вопросом, на который Света дала бы верный ответ. Ибо, безбожно завышая результаты, я прикладываю массу усилий, чтобы пусть не у меня, но хотя бы у студентов сохранялась иллюзия адекватности. Не хочется лишний раз развращать юные души — этим и так занимается достаточно народу.
И тут меня осенило. Последний месяц мы изучали ряды, сходящиеся на кольцах. Не пугайтесь, вам из всей информации необходим лишь один термин — кольцо. Оно так и выглядит — ободок между двумя окружностями. Мы рисовали этот чертеж, решая любую из задач.
Я победно возгласила:
— Давайте так, чтобы нам дальше не мучиться. Задаю решающий вопрос. Если сейчас ответите правильно, получите четыре, нет — значит, три. На множествах какого вида сходятся ряды?
Света посмотрела на меня затравленным взором висящего на дыбе человека, от которого инквизитор требует сплясать сарабанду. Мне стало стыдно. Ну нельзя же так сложно формулировать — множество, вид…
Накалякав квадратик, я сунула лист студентке.
— Вот это, например, неверно. Ряды сходятся не на квадратах, правда? А на чем? Я понимаю, вы волнуетесь, и слово может вылететь из головы. Меня устроит картинка. Хотя термин очень простой и хорошо вам знакомый.
Света горестно всхлипнула.
— Не пугайтесь, — успокаивающе произнесла я. — Нам с вами как женщинам ответить особенно легко. У нас у обеих это сейчас на пальце.
И я продемонстрировала свою руку.
— Ой, — простонала бедняжка, — а как же мне синей пастой изобразить маникюр?
В качестве последнего штриха добавлю — маникюра я не делаю…
Нет, были в сессию, разумеется, и четверки, и пятерки. Не могу не процитировать диалог с очередным студентом.
— Вообще-то вы не доучили, — диагностировала я, — но ставлю оценку «хорошо». У меня слабость к тем, кто понимает то, что говорит.
— Да, — не без сочувствия кивнул он, — у многих преподов такая слабость.
Я согласилась:
— Такие уж мы извращенцы.
— Да нет тут ничего плохого, — успокоил меня собеседник. — Я в отца — он тоже всегда понимает, что говорит, даже мама удивляется. Он мне помогал готовиться. Ничего не помнит из математики, но, как почитает мой конспект — сразу соображает и объясняет мне. Знаете, что я думаю? Вам бы он понравился еще больше меня, честное слово!
Не скрою, страстно захотелось познакомиться с отцом — смущало лишь, что это может быть неправильно воспринято матерью.
Еще одно новое явление обнаружилось на пересдаче. Туда приходят исключительно двоечники. Каждому, не сдавшему экзамен вовремя, я индивидуально объяснила, в какую аудиторию и во сколько ему необходимо явиться в следующий раз. Конечно, в деканате вывешивают красочное объявление, однако я понимаю, что прочесть текст для многих непосильная задача.
На следующий день после пересдачи меня подловил на кафедре один из студентов. Вообще-то Юрий был на редкость тихим и безобидным, поэтому его настойчивость меня насторожила.
— Что случилось? — спросила я, приготовившись к худшему.
— Хочу узнать, когда экзамен, — дрожащим голосом уточнил он.
— Вчера, — не скрыла я.
Подобного не мог вынести даже самый смиренный.
— Я вчера полдня прождал, — с искренней обидой темпераментного мужчины, которому кокетка назначила свидание на сеновале и коварно продинамила, обличил меня двоечник, — а экзамена-то не было!
Я несколько опешила.
— А во сколько вы пришли?
— К восьми.
— Зачем, если экзамен в десять? — заинтригованно осведомилась я.
— На всякий случай, — скромно ответил собеседник. — Чтобы не опоздать.
Это становилось интересным.
— А куда вы пришли? — не унималась я. Очень хотелось понять, в чем тут подвох.
— К триста четырнадцатой аудитории. Полдня там проторчал…
Я в обалдении почесала голову.
— То есть вы зашли внутрь и никого не обнаружили?
— Как? — потрясенно выдавил несчастный. — Надо было зайти? Я же не знал. Вы не предупреждали…
Вот сколько ошибок совершаем мы, недогадливые педагоги!
— В следующий раз, — виновато пояснила я, — явившись на экзамен, обязательно откройте дверь и войдите в аудиторию. Экзамен проходит внутри.
Когда я поведала эту горестную повесть знакомым, они забросали меня всякими гнусными вопросами. Типа, а где Юрий был в тот момент, когда ты входила в аудиторию? Не придирайтесь к ребенку… Где был, где был? Да отлучался по необходимости. Думаете, легко ждать два часа, не сдвигаясь с места?
Этот случай многому меня научил. Я теперь во время экзамена обязательно несколько раз выскакиваю в коридор и обшариваю его в поисках затаившихся двоечников, для верности голосом Цирцеи, завлекающей путников с целью превращения их в свиней, и с ее же коварством возглашая: «Кто ко мне? Заходите, не стесняйтесь, мы только вас и ждем».
Ехидные подруги велели обязательно посчитать, с какого раза я, наконец, сумею поставить гениальному парню «три». Что рано или поздно придется, очевидно было сразу: студент коммерческий, а их не отчисляют, пока родители готовы носить деньги в кассу. Раньше из подобных экземпляров составляли отдельную группу, за которую преподавателям дополнительно платили, а теперь экономно подсаживают к обыкновенным, бюджетным. Дураков, желающих бесплатно тратить массу времени на бесконечные пересдачи, даже среди работников вузов немного, поэтому все предметы, кроме математики, коммерческие студенты обычно спихивают быстро. Что касается меня, я встречалась с милым юношей каждую неделю на протяжении двух месяцев.
«Зачем? — удивитесь вы. — Не проще было бы плюнуть на все и, не глядя, расписаться в зачетке, раз другого выхода все равно нет?» Конечно, проще, но проницательный читатель, наверное, давно заметил мое патологическое упрямство.
Однако дело не только в этом. Я глубоко убеждена, что на человеке никогда нельзя ставить крест. Вдруг взять и решить: «Он дурак и никогда не сообразит» или «Он подлец, не жди от него хорошего». Люди способны в любой момент нас удивить, сорвав ярлыки, которые мы на них навесили.
Много лет назад со мной произошел забавный случай. В университете Любовь Николаевна, преподаватель по математическому анализу, сразу расспросила нас, из каких мы школ. Большинство закончили специализированные, лишь я да еще парочка изгоев учились в самых обыкновенных. Было не слишком приятно выслушивать фразы вроде: «Как, вы не проходили элементарных вещей? Ну разберитесь самостоятельно, ведь все нормальные студенты уже давно их знают».
Я разбиралась, хоть и не без труда. В первой же контрольной работе нам среди стандартных заданий дали одно повышенной сложности. Никто в группе не сумел его правильно решить. Робко приблизившись к Любови Николаевне со своим листочком, я поинтересовалась, в чем моя ошибка.
— А я у вас это задание и проверять не стала, — пожала плечами преподаватель. — Раз его не решили выпускники лучших школ, от вас толку ждать тем более не приходится.
Мне стало так обидно, что, несмотря на застенчивость, я настойчиво попросила:
— А вы все-таки посмотрите, пожалуйста.
Любовь Николаевна глянула — и тут же вызвала меня к доске, потребовав, чтобы я объяснила приведенное доказательство. Причем она задавала каверзные вопросы после каждого логического перехода, явно подозревая, что я с кого-то списала, сама не понимая, что к чему. Тем не менее сбить меня ей не удалось, и выяснилось, что решение я нашла верное, хоть и нестандартное.
В тот день я дала себе обещание: если стану преподавателем (мне хотелось этого с детства), постараюсь никогда не поддаваться предубеждению и, оценивая студента, каждый раз начинать с чистого листа. Не вспоминать его просчеты, а видеть то, что есть на данный момент.
Кстати, коммерческий Юрий в итоге подготовился-таки к экзамену, постепенно втянулся в занятия — и вскоре был переведен на бюджетное отделение, после чего за мною две недели гонялся его отец с мешком подарков. Я ловко уклонялась от встречи, прячась в кабинках женского туалета.
«Зачем было прятаться? — опешите вы. — Вас искренне хотели поблагодарить». Ага, поди это кому объясни. Любимый министр даже ЕГЭ ввел, преследуя одной из главных целей искоренить взяточничество среди преподавателей, да и телевизор часто пугает зрителей рассказами о нашем гнусном вымогательстве. Вдруг речь о таких, как я? Ведь вымогла, злодейка, никуда не денешься — и даже подержала две секунды в руках огромный пакет, разрисованный розами, а потом, сообразив, что к чему, бросила его на пол и позорно ретировалась. Неудобно было обижать человека, действующего от чистого сердца, однако я предпочитала не рисковать.
Прошло два года, но и сейчас, случайно встретив меня в институте, Юрий с опасностью для жизни бросается наперерез, громко возглашая:
— Александра Игоревна, здравствуйте! Я Юра, который когда-то у вас учился. Ну, тот самый!
Не скрою, обычно внешний вид своих бывших студентов я забываю моментально — дай бог помнить сто двадцать студентов актуальных. Однако Юрия и ему подобных сразу узнаю по безудержной, немного смущенной улыбке, которая при виде меня невольно возникает у них на лицах. Представьте себе: жил на свете зомбированный, не умеющий думать и адекватно воспринимать действительность человек… не жил — скучно существовал… а потом вдруг у него разблокировались мозги, и мир в одночасье заиграл перед ним яркими красками и замерцал полутонами. Все, увиденное новыми глазами, навсегда запечатлелось в подсознании как источник счастья: и задрипанная университетская аудитория, где произошло очередное чудо рождения разума, и серый пейзаж за окном — а заодно я с математическим анализом, тайным, но грозным орудием для углубления извилин. Повезло мне с работой, правда?
Лекция третья,
лирическая, в которой автор делает удивительное открытие — хорошо быть молодым!
Фальцет фальшив, стопа крива, зубов давно не тридцать два.
Не тридцать два давно и лет. О юность! Где твой след?
Михаил Щербаков А вы позволите немного лирики? Ну не вечно же мне, для маскировки улыбаясь, плеваться ядом? Ведь даже рекордсмен данного занятия, обитатель саванн кобра черношейная, может плюнуть подряд всего лишь двадцать восемь раз, а потом вынуждена уползти, дабы набраться сил. А я — отнюдь не рекордсмен. Иногда мне кажется, что по природе во мне и яду-то ничуть не больше, чем положено нормальному человеку. В идеале сидела бы преспокойно под камушком со своею маленькой порцайкой да экономила ее про черный день. Не тут-то было! Нами правят опытные доильщики змей. Они знают, что для выработки новой дозы следует вывести рептилию из душевного равновесия — ударить электрическим током, например, или просто неожиданно схватить за голову. Вероятно, мой яд обладает особой ценностью, и его надеются обменять на большое количество конвертируемой валюты, столь необходимой, как в целом нашему государству, так и отдельным его представителям, — иначе не могу объяснить, почему начальство большое и малое с удивительным постоянством хватает меня за голову.
Но воспользуюсь кратким затишьем. Сегодня выходной, и малого начальства рядом нет. Телевизор обесточен, нечитаная газета брошена в мусорное ведро настолько ловко, что я не разглядела ни заголовков, ни даже фотографий на первой странице, — вот так мы, хитрые кобры черношейные, расправляемся с начальством крупным. Помните, что говорил Карлсон, с упоением наблюдая, как ведущие политической передачи, стоит щелкнуть переключателем программ, исчезают с экрана? «Старички во всем слушаются моей команды».
Конечно, стоит выйти на улицу, безмятежности тут же настанет конец, и неважно, что будет причиной — вонючая гора объедков возле мусорного бака, мимо которого хожу в магазин, цена гречки в означенном магазине или что-нибудь другое. Только я не выйду. Я сварю себе крепкого кофе, собственноручно помолов зерна (боже, что за аромат!), съем разом полшоколадки, и долгожданные эндорфины, они же гормоны радости, бодрыми струйками потекут в мозг. Потом поставлю диск Высоцкого и услышу:
Где твои семнадцать лет? На Большом Каретном.
Где твои семнадцать бед? На Большом Каретном.
Дата добавления: 2015-12-08; просмотров: 73 | Нарушение авторских прав