Читайте также:
|
Я начал собираться снова в путь на Камчатку. Чтобы на обратный проезд были деньги, я один аккредитив с контрольным листом на десять тысяч рублей оставил дома в сундуке матери. Отец мой хотел на время воспользоваться моими деньгами, в сберкассе в Козловке получить деньги, предварительно оформив доверенность от моего имени, заверив эту доверенность в сельском совете. Но я по невнимательности оставил дома один аккредитив, а контрольный лист к другому аккредитиву. Отец не мог получить деньги по аккредитиву. Я это обнаружил в Москве, но я не испытывал недостаток в деньгах и не жалел о своей оплошности. Получилось так, что я оставил дома два аккредитива. Получив деньги по этим аккредитивам в Козловке, я часть денег отдал родителям, у меня было достаточно денег, чтобы добраться обратно до Тигиля, в первое время жить спокойно, не испытывая трудностей от недостатка денег.
Пишу и думаю, почему все это я пишу, словно веду дневник, пищу о мелочах жизни по прошествии пятидесяти лет, кому все это интересно, кто все это будет читать. Думаю так, а сам продолжаю писать. Вспоминаю все и пишу, пишу для себя.
Через неделю я выехал из деревни. Решил я лететь самолетом из Казани на Восток. Провожал меня мой младший брат Валерий. Приехали мы в Казань на один день раньше, переночевали в гостинице «Казань» в центре города. Вечером пошли в драматический театр, смотрели пьесу «Кресло № 17», не знаю кто автор пьесы. Пока шла постановка Валерий, сидя в кресле театра, дремал. Помню, я внимательно следил за тем, что происходили на сцене, но, признаться откровенно, забыл, какие события показывали в пьесе. В следующий день Валерий проводил меня до аэропорта, до самолета, даже помог мне занести чемодан в салон самолета, такие простые доверчивые порядки были в то время даже в аэропорту. Я на небольшом самолете ИЛ-2 долетел до Свердловска, там пересел на самолет ТУ-104 и в тот же день был в Хабаровске. Без всякой задержки в Хабаровске я прилетел на Камчатку, в Елизово. Потом Халактырка, оттуда на самолете АН-2 снова летел в Тигиль. Опять самолет летел между сопками, опять самолет в «молоке». Я снова в Тигиле. Так завершился мой первый отпуск с выездом на «материк». В отпуске я был больше четырех месяцев: с апреля месяца до середины августа. Когда приехал в Тигиль, я обнаружил, что в квартиру мою вселили другую семью. Оказалось, мне негде жить. Пришлось мне жить в одном небольшом кабинете в здании райкома партии, но я не долго жил в таких условиях, вскоре предоставили мне отдельную квартиру в доме, стоящем на склоне сопки. Снова работа, уже привычная работа, порою связанная с выездом в командировку.
В сентябре месяца этого же года, через месяц после возращения в Тигиль, меня направили в командировку на морской берег в устье реки Квачино к бригаде рыбаков, добытчиков морских зверей колхоза имени Кирова, «толкачом», для проведения идеологической работы среди людей, так сказали бы сейчас. Но у нас была такая работа, мы сами были винтиками в огромном механизме государственных и партийных органов управления страной. На любое, даже мало значимое дело, если это назвать делом, мы смотрели серьезно. Помню, на столах у нас у многих была книга Валентина Овечкина «Районные будни», из которой мы должны были узнать о стиле работы партийных работников районного масштаба. Для нас эта книга была как партийный документ. Продолжительность командировки определили двадцать дней. В мою задачу входило узнать о положении дел в бригаде, об условиях жизни людей, об обеспечении их питанием, о настроении людей, о количестве пойманной рыбы, добытого морского зверя, рассказать людям о событиях в мире и стране, читать им газеты.
Ехал я сначала верхом на лошади до села Седанка Кочевая, это тридцать километров расстояния, не один, со мной был один из жителей Седанки Кочевой. Потом из Седанки тоже верхом на лошади восемьдесят километров по тропинке до Усть-Квачино. Со мной вместе ехал председатель колхоза имени Кирова Ю.С.Черепанов и еще несколько человек из числа местных жителей. Потом все-таки я встретил человека через 50 лет, который помнит эту нашу дорогу. Об этом позже. Ехали два дня, переночевали мы в юрте у рыбаков на берегу реки Квачино, несколько выше по течению, а мы направлялись в Устье этой реки. Тропинка была необычная. Помню, когда мы подходили к берегу реки, нам приходилось идти по таким местам, которые можно описывать такими словами. Это болото, покрытое сверху довольно твердым слоем засохшей травы в течение не одного года. Но когда идешь по поверхности этой трясины чувствуешь под собой эту жижу, как шевелится земля под ногами, видишь волны на поверхности земли, идущие от ног. Мы все слезли с лошадей и водили лошадей за повод. Корка, состоящая из засохшей травы, выдерживает нас и лошадей. Но мы беспокоились, что лошадь может своими копытами может пробить эту корку. В этом случае лошадь попадет в трясину, чем это кончится, можно предвидеть. Но мы благополучно прошли эти места. В следующий день мы приехали в Усть-Квачино. Здесь не было жилых домов. Люди здесь находились временно, жили в большой землянке, стены которой были сделаны из дерева, из бревен. Многие из тех, кто работали здесь, меня знали, поэтому мой приезд к ним считали обыденным событием. Я познакомился с людьми, узнал все, что для меня было нужно, рассказывал людям о положении в стране и мире, о своей поездке на материк, о полученных впечатлениях, читал им газеты. Меня они охотно слушали, задавали вопросы. Их можно понять, ведь они здесь находились совершенно изолированно от внешнего мира, не было никакого радио, не было даже радиоприемника. Но добрейшие в душе люди, живя в таких условиях, не жаловались не свою жизнь, на свою судьбу. Потом я вместе с рыбаками делал все, что делали они, учился «рыбачить» сетями, добывать лахтака и нерпу. Поздно осенью в эту реку из Охотского моря на нерест заходит лососевая рыба семга - эта красавица рыба, каждая из которых весит не менее пяти килограммов.
Как-то раз верхом на лошади я выехал на прогулку, хотелось изучить окружающую природу, ознакомиться местами, окружающими меня в это время. Я одет был в длинную черную кожаную куртку, который подарил мне мой отец, когда я находился в родной деревне недавно во время отпуска. Он купил и привез ее из Средней Азии, куда он выезжал продавать картошку из собственного огорода. Он подарил такие же куртки всем трем сыновьям мне, Арсентию и Валерию. Вернусь к своему рассказу. Итак, я еду по Камчатской тундре в местах, где ближе 8О километров нет ни одного населенного пункта верхом на коне, одетый в черную куртку, а на голове у меня была шляпа. А навстречу мне тоже на коне едет молодой офицер с погонами капитана. Когда он приближался ко мне, я слышу его слова: «Камчатские дебри и цивилизованный человек»! Мы поздоровались и представились друг другу. Он назвал себя Эдуардом и назвал фамилию. Но прошло столько лет, и я забыл его фамилию, а может имя его не такое. Я не вел дневниковые записи и не думал, что когда-нибудь напишу об этой встрече. Оказалось, что он военный топограф, командир небольшого отряда, который занимается здесь топографической съемкой. Недалеко под сопкой они установили палатки и в них жили. Он повел меня к своим палаткам. Одну ночь мы провели с ним вместе в его палатке, не спали всю ночь, рассказывали друг другу о разных событиях, свидетелями которых мы были. Я рассказал ему о недавно проведенном отпуске. Запомнил я один его рассказ, рассказывал он так: «На одном из островов Северно-Ледовитого океана была колония-тюрьма, где содержались осужденные опасные преступники, многие из них были приговорены к смертной казни, но исполнение приговора были почему-то отложено. На этом острове осужденные устроили бунт, перебили всех охранников, захватили «власть». Перед смертью радист успел передать в свой центр о том, что произошло. На этот остров тот час же были направлены карательные отряды по воде и воздуху. С воздуха бомбили и обстреливали остров. С катеров высадили десант карателей, вооруженных автоматами. Конечно, ни одного человека из числа осужденных не оставили живыми. Столько человеческой крови я никогда и нигде не видел. Я был недалеко от мест, проводил топографические съемки и видел сам своими глазами», Так говорил мой собеседник. Ведь он мне рассказывал в 1958 году, а само событие, рассказанное мне Эдуардом, было еще раньше. Какое это было время, сейчас знают все. С Эдуардом мы расстались рано утром. Он говорил, что они завершили работу, что все инструменты, теодолиты, нивелиры они уже упаковали, что за ними должен прибыть военный катер. Я не заметил, как они уехали, может, все это было ночью.
Усть-Квачино. Вся тундра была покрыта кустами ягоды шикши. Осенью от спелых ягод тундра становится черным. Как сведешь две раскрытые ладони по этим кустам, так в руках окажется целый горсть сладкой сочной ягоды, шикша утоляет жажду лучше, чем любой существующий налиток. Находясь здесь, кто устоит от соблазна глотнуть этот «напиток».
Помню, я, стоял на берегу реки и наблюдал за тем, как ведут себя небольшие утки, которых здесь называют «нырками». Стоит мне чуть шевельнуться, вмиг утка нырнет, показывая хвост, и не знаешь, где появится на поверхности воды снова. Чуть позже в самом неожиданном месте появится сначала ее голова, потом и сама. Вот так десятки, сотни раз, словно эта утка играет с человеком, который наблюдает за ней, наблюдает это «зрелище».
В полукилометрах от нас, от нашей землянки на берегу моря лежала не совсем свежая туша мертвой нерпы. Что послужило причиной ее «гибели» мы не знали. По следам мы поняли, что здесь был медведь. Камчатский медведь, этот гигант, здесь хозяин тундры. Как говорят, не дай бог столкнуться с этим зверем. Мужчины из бригады рыбаков решили выследить этого медведя. Предварительно убрали тушу нерпы с прежнего места, перенесли ее на новое место. Вооружившись ружьями трое, в том числе Ю.С.Черепанов, пошли в место предполагаемого появления медведя, а я четвертый присоединился к ним из-за любопытства. Прячась за кустами, мы лежали и ждали, когда появится здесь медведь. Ждали мы долго, начало уже темнеть и хотели уже оставить свою «затею» и уйти. Но вдруг услышали шелест, хруст, как будто кто-то ломает кусты, и увидели, как в полутьме появился медведь, но, этот хищник, вероятно, понял, что на старом месте нет для него мясо нерпы. Мы слышим, как по воде, шлепая, ходит по воде взад и вперед, вероятно, не находя мясо нерпы. Мы его видим отчетливо со стороны берега на фоне воды. У мужиков не выдержали нервы, и они начали стрелять. Но в полутьме стрелять прицельно невозможно, не видно мушки ружья. Недалеко на берегу находился довольно большой камень. Медведь спрятался за этот камень, его голова была видна то с одной стороны, тол с другой. Пули, выпущенные из ружей, попадали в камень. Видны были светящиеся искры, появляющиеся от удара пуль об камень. Слышны были, кроме звуков выстрелов, с небольшим опозданиями эти «щелчки». Потом не успели опомниться, как медведь бросился к склону и исчез в чаще кедрового сланца. Все это произошло настолько быстро, что мы не успели опомниться. Нам осталось только расхохотаться.
В нескольких километрах от Устья-Квачино в Охотском море есть небольшой остров, который рыбаки и охотники называют «Тальничный», На этом острове нет деревьев, есть только какие-то невысокие кусты, кусты багульника и трава. Сам остров представляет собой ровную площадку и с отвесным спуском к морю по всему периметру. В отлив берег оголяется, и в это время на берегу лежит несчетное количество морских зверей: нерпы и лахтаки. Охотники должны их «добыть», чтобы туши их сдать в Хайрюзовский рыбокомбинат. Представляют ценность их жиры. Где и как они используются, никто из нас не знал. Надо ли? Рыбокомбинат закупает эти жиры за хорошую оплату. Выл план, в каком количестве нужно добывать эту «ценность». Поэтому никто из нас не задумывался над тем, стоит ли убивать этих морских зверей. Надо. Этим все сказано. С целью, чтобы добыть морских зверей мы на кунгасе поплыли к этому острову «Тальничный». Вместе с охотниками-рыбаками на кунгасе был и я. Должны мы были подходить к острову строго против ветра, чтобы звери не почувствовали запах от присутствия людей, в противном случае все звери бросятся в воду, и их нельзя будет «взять». Причалив к берегу острова, приближались тихо и осторожно вдоль берега. Для охоты на зверей приготовили тяжелые двухметровые палки-дубины, чтобы ударом этой дубиной по самому чувствительному месту, по носу и голове, «уложить» зверя. Потенциальные жертвы во время побоища идут к воде, не обращая внимание ни на кого, ни на что, через «убийц-охотников». В лежбище в это время стоит дикий невыразимый рев. Это страшное побоище не всякий может перенести. Таким путем наша бригада добыла около двадцати туш морских зверей. Когда мы отчалили от берега острова, нас сопровождала все стадо, уже находящееся в воде, были видны торчащие из воды головы, несколько сот голов. Кто-то из «наших» подстрелил, находящуюся в воде, нерпу, нерпа сразу утонула в воде, мы видели большое пятно крови в этом месте. Потом мы слышали визжание, стоны других нерп; мы поняли, что они плачут. «Плачущих» нерп несколько было десятков, их стоны были слышны со всех сторон от нас. За наши «зверства» «бог решил нас наказать». Когда мы начали подплывать к нашей стоянке, начался страшный шторм в море, волны были необыкновенно высокие. У нас заглох мотор, попытка завести ни к чему не привели. Невозможно было подойти к берегу, на берегу был накат на сотню метров. Если наш кунгас подойдет к берегу, то волны опрокинут его, выбросит на сотню метров, и будет катать людей. Это неминуемая гибель для всех нас. В реку Квачино невозможно было зайти, там буруны были еще выше с пеной, с «гребешком», так говорят здесь. Кунгас наш заливал водой. Несколько человек непрерывно черпали воду ведрами. Более опытный из нас Давлеканов (имя его я не помню) всем предложил в голенище обуви, сапог держать охотничьи ножи, на случай, если наш кунгас волны выбросит на берег. Чтобы каждый из нас, выброшенный на берег волной, мог удержаться на берегу, воткнув нож в землю, пока уйдет вода с суши, и до следующего прихода необузданной прибойной волны отползти хоть на несколько метров. Тогда есть возможность спастись от неминуемой гибели. Все-таки находиться в открытом море было более безопасно, хотя нас качало невероятно. Мы, то находились на вершине волны, то в глубине водной ямы. Кунгас надо было держать всегда поперек волны, в этом случае меньше было вероятность того, что кунгас перевернется, хотя при качке набиралось все больше и больше воды. Вот в таком «положении» мы находились около восьми часов, до начала морского прилива. Прилив в этих местах составляет шесть-семь метров по вертикали. Когда начался морской прилив, река расширилась, стала больше глубина реки в устье. Мы увидели, что волны в этой «горловине» уменьшились, мы не видели бурунов. Мы подплыли к реке, в самой «горловине» волна без «гребня» нас подняла наш кунгас, следующая волна с моря пришла с «гребнем», но мы уже были на реке, успели проскочить самое «страшное место». Дальше река была спокойная, без больших волн. Мы усталые, изможденные вышли на берег, поняли, что спаслись чудом. В бригаде рыбаков были несколько женщин, жены тех мужчин, которые были с нами на кунгасе. Оказываться, в то время, когда мы находились на кунгасе, все восемь часов женщины видели, как волны бросает и качает наш кунгас на море, как гибнут их мужья. По рассказам тех, кто остался на берегу, они кричали, визжали, бегали по берегу взад и вперед, видя в какое несчастье попали их мужья; зная, что они ничем не могут им помочь. В это время мы, находясь на лодке, борясь за жизнь не испытывали никакого страха, каждый из нас был занят делом. Я непрерывно черпал воду ведром, и выливал за борт, ни о чем не думая. После того, как мы поели, попили чай, вышли из землянки и посмотрели на бушующее море с берега и представили, что недавно находились среди волн, тогда нам стало страшно. Мы поняли, какая участь ожидала нас. «Все живы - значит все в порядке». Я в каждый раз повторяю эти известные слова после того, как удастся избежать неизбежного несчастья. В следующий день мы были спокойны.
Мое пребывание в Усть-Квачино «обогащалось» такими событиями, которые я запомнил на всю жизнь, об этих «событиях» я всегда любил рассказывать в кругу друзей, свих близких родных.
Но срок командировки у меня кончился, мне предстояло вернуться в Тигиль. Передо мной стоял вопрос: возвращаться в Тигиль один, или кого-нибудь оторвать от дела, попросить сопровождать меня хотя бы до Седанки. Хотя я по тропинке, идущей до Седанки, я ехал всего один раз, но я думал, что доберусь до этого села один, потому что тропинка здесь одна потерять ее трудно, да я старался запомнить, как идет эта тропинка. Итак, я выехал один верхом на лошади, у меня была еда, рассчитанная на несколько дней, спальный мешок-кукуль, малокалиберная винтовка. В первый день по дороге, идущей по березовому лесу, я встретил несколько человек - жителей Седанки, едущих в Усть-Квачино, откуда я выехал. С ними вместе я попил чаю, как говорят здесь «чаевал», отдохнул немного и один отправился дальше. В первый день я доехал до палаток рыбаков, которые рыбачили на реке Квачино, уде были их балаганы, здесь я один раз был. Я провел здесь ночь. Рано утром поехал дальше. Ехал я целый день без приключений, но проехал не больше половины пути. Остановился на ночлег, поел, попил чай, привязал коня крепко к дереву, залез в спальный мешок, прижав к груди винтовку на всякий случай, уснул, ни о чем не думая, хотя знал, в окружности тридцать-сорок километров от меня нет ни одного человека. Ничего за ночь не случилось. Проснулся и увидел, что конь мой стоял спокойно. Но ночью выпал снег, первый снег в этом году, мой кукуль был накрыт пушистым снегом. Я тронулся в путь, но тропинка была видна плохо. Однако я тронулся в путь. Но через час я уткнулся в лес, в кедровый сланец, дальше не было дороги. Я понял, что ехал по медвежьей тропе. Но я не растерялся, не стал искать другую тропинку, повернул назад на 180 градусов и приехал в то же место, откуда выехал. Тем временем растаял выпавший снег. Я снова тронулся в путь, внимательно наблюдая за тропинкой, и понял, в каком месте свернул по медвежьей тропе от дороги, идущей в Седанку. Вглядывался в местность и понял, что еду правильно. По мере приближения к селу тропинка стала более заметной. Когда я ехал по этой тропинке, когда трясся на потертом седле, думал о том, что я недавно сидел в Большом театре, слушал арию Мефистофеля, ходил по Невскому проспекту Ленинграда, купался на Черном море, загорал на пляже юга Крыма, а сейчас меня окружает камчатская тундра, ни одного человека рядом со мной. Хоть я ехал один, но я благополучно доехал до Седанки Кочевой. В этом селе я переночевал у какого-то местного жителя. На Камчатке у любого, у первого попавшего жителя можно попроситься на ночлег, никто и никогда не откажет. В следующий день я держал путь в Тигиль. От Седанки до Тигиля тропинка проторенная, здесь нельзя сбиться. Как говорили в свое время: «все дороги ведут в Рим» Так и в этих местах - все дороги ведут в Тигиль. Напротив Тигиля, на другой стороне реки есть не очень высокая сопка - потухший вулкан. Склоны этой сопки покрыты сплошными зарослями кедрового сланца. Дорога из Седанки идет мимо этой сопки, образует полуокружность-кольцо. Когда выходишь на северный склон этой сопки, видна другая высокая «Красная сопка» на противоположном берегу реки, в подножье которой расположено село Тигиль. В Тигиле в центре села около Дома Культуры на столбе довольно высоко установлен большой репродуктор, по которому можно услышать трансляцию радиопередач из Москвы и Петропавловска. Включают это радио так громко, что слышно издалека. Когда я вышел на прямую дорогу, идущею к селу, я услышал какую-то музыку, которая исходила из этой «тарелки», установленной на столбе. Сердце мое забилось учащенно. Я никогда, даже подъезжая к Москве, Ленинграду или к родным местам я так не волновался. Я понял, что меня скоро в Тигиле встретит тепло, нормальная «человеческая речь». Мне казалось, что я еду в центр цивилизации.
Мне предстояло еще переправиться через реку Тигиль. Река около села имеет ширину около двухсот метров, может меньше. Местные жители села-колхозники сделали переправу через реку выше впадающей в нее речки Сарайной. Переправа представляет собой металлический трос, натянутый через реку от одного берега до другого берега и большой деревянный плот, сколоченный из бревен. Плот этот привязан к кольцам, скользящим по тросу. Плот, имеющий форму прямоугольника, передвигается по воде от одного берега до другого без усилия людей, под действием силы бурного течения воды в реке. Плот так привязан к скользящим по тросу кольцам, что один угол плота как нос судна направлен против течения воды, другой угол привязан так, чтобы угол направлением троса и краем плота был меньше, чем такой же угол с противоположной стороны. В этом случае плот перемещается под действием силы течения реки в противоположном направлении. Плот достаточно большой, на него погрузить и повозку с сеном, и лошадей, и коров, переправить за один раз через реку человек десять. Переправа эта колхозникам была нужна: основные луга, покосы, пастбища находились на левом берегу реки. Сделано так, что натянутый трос от одного берега до другого не перегораживает реку, под тросом по реке могут свободно проплыть баты, груженые лодки. Дорога, идущая к селам южнее районного центра Напана и Седанка Кочевая идет от этого места переправы. Я, направляясь верхом на лошади в эти села, каждый раз переправлялся через реку на этом плоту. И на этот раз, возвращаясь из Усть-Квачино, воспользовался этим плотом. Итак, я благополучно прибыл в Тигиль. Однако, возвращаясь мысленно к далеким от сегодняшнего дня событиям, думаю, как я мог решить на такое «путешествие» один. Я мог потерять тропинку, заблудится в незнакомых местах, у меня не было ни карт местности, ни компаса, мог попасть в трясину. Если бы я тогда, когда ошибочно поехал по медвежьей тропе, растерялся, начал бы искать нужную мне тропинку, решил пересечь какую-нибудь поляну, искать тропинку наугад, вряд ли я добрался благополучно до Седанки. Чем бы это кончилось неизвестно. Только позже я понял, чем я рисковал.
После приезда в Тигиль в райком партии я представил справку - отчет о командировке, о состоянии дел в бригаде, где я был, о проведенной работе. Когда я пишу все это после происшествия пятидесяти лет, моя супруга Таня, прочитав мои записи, спрашивает меня: Зачем ездил ты в Усть-Квачино? Что ты делал там? Был ли смысл в твоей поездке?». Что я мог сказать, пытался оправдаться такими словами: «Ведь моя работа в то время была работа с людьми, быть среди людей. Когда я разговаривал с людьми, они знали, что интересуются их работой, их жизнью, что они не брошены, они нужны другим людям. Если на время мне удавалась поднять настроение тех людей, с которыми я общался, то мне казалось, что это моя работа, что я живу не напрасно. Было другое время, когда люди верили в добро. Психология людей того времени сейчас многим не понять». Возможно, я не все сказал, что думал, но Таня согласилась моими словами. Но я снова вернусь к тому времени.
Не долго я жил один в квартире на склоне сопки, ко мне подселили, приехавших работать в Тигиль Петра Николаевича Емельянова и Ивана Николаевича Хмару. Емельянов работал заместителем редактора районной газеты «За новую жизнь», Хмара инструктором организационного отдела райкома партии. Оба люди бывалые, семейные, которые имели богатый опыт жизни. Дальневосточник из Троицка Нанайского района близ Хабаровска Хмара был участником Великой Отечественной войны, был боевым офицером, встретил день Победы в Чехословакии в звании капитана. Емельянов работал раньше еще до войны на партийной работе в Палане, долго работал в политорганах в закрытых учреждениях Якутии, окончил Высшую партийную школу в Москве, стал профессиональным журналистом. Приехали в Тигиль без семьи, пока не приехали жены и дети, их поселили ко мне на квартиру. Дом был двухквартирный, рядом жил Леонид Иванович Белов, работающий заведующим отделом райкома партии. Белов тоже был участником Отечественной войны, кончил войну в Берлине. Из рассказов Емельянова, Хмары и Белова можно было сочинить не одну толстую книгу, если я это сделаю, то совершу подвиг, но я предвижу, что это мне не под силу. Эти добрейшие люди любили рассказывать о прошлой жизни. Были бесконечные разговоры, воспоминания, философские суждения. Ночами играли в карты «Покер», конечно, не в деньги, не в «интересы», была спортивная страсть. Тщательно считали выигранные «очки», играли и разговаривали-философствовали. Петр Николаевич любил сочинять стихи. Вот его стихотворение такое, которое, по его словам, как будто сочинил я:
«Скажите, высокие сопки.
Дата добавления: 2015-12-08; просмотров: 66 | Нарушение авторских прав