Глава четвертая. Машина неслась по шоссе

Машина неслась по шоссе. Лестер опять сидел, в ужасе сцепив руки, и думал о том, что Филбоу в подметки не годится этому сумасшедшему герцогу. Скорость бешеной, при этом Роберт непрерывно болтал и иногда оборачивался к Лестеру, требуя подтверждения своих слов. Когда он это делал, Лестер закрывал глаза, готовясь предстать перед Господом.

– Послушайте, Лестер! Мне кажется, что в той сцене, где вы срываете повязку с глаз Джуди, не хватает одной эффектной детали. Джуди не должна сразу вскакивать, ей следует медленно подняться, закрыв лицо руками... Хотя нет, у нее же руки связаны...

Тут его разглагольствования прервал вой истребителя, пронесшегося над самыми верхушками деревьев.

– Ах, гады, засекли! Держитесь, сворачиваю в лес.

Заскрипели тормоза. Потом взвизгнули шины, они влетели в кустарник между двух деревьев и резко встали – мотор заглох. Позади на шоссе что-то грохнуло, сверкнул огонь. Они несколько минут сидели молча, прислушиваясь, но все было тихо.

– Скажите, Роберт, вы Виндзор…. А когда же кончилась династия Плантагенетов?

– В четырнадцатом веке. Разве ваш сценарист не знает?

В каком-то маленьком городке они остановились, и герцог, проклиная все на свете: войну, нефтяной кризис, городок, в котором они застряли неизвестно насколько, – ушел на поиски бензина.

– Ты все молчишь, Лестер. Что тебя тревожит? Мы же снова вместе?

– Мне теперь кажется, что твой герцог прав. Мы и в самом деле в театре, как куклы, даем представление, которое придумал дьявол. Разве это возможно – любить женщину, которая родится через восемьсот лет после моей смерти?

– Мы же едем к колодцу, чтобы все разрушить, и нашу любовь тоже. Потерпи немного, скоро все исчезнет.

– Но я этого не хочу. Я не могу так жить и не хочу, чтобы это кончилось. Это сильнее моей веры. Послушай, что ты делаешь?

– Усаживаюсь к тебе на колени.

– Ты сошла с ума, нас могут увидеть! Роберт сейчас вернется!

– Вряд ли.

– Боже, прости эту женщину и ее необузданную страсть. Она не ведает, что творит.

– Очень хорошо ведаю, – Джуди закрыла ему рот поцелуем.

…Уже темнело, но Роберт все еще не возвращался. Джуди свернулась калачиком и опять, как в лесу, положила голову Лестеру на колени.

– Знаешь, когда я была маленькой, то больше всего боялась остаться одна. Я боялась засыпать – вдруг проснусь и никого нет. Утром прежде всего бежала в спальню к родителям, убедиться, что они на месте. А потом это случилось: я проснулась одна, кругом только мертвецы, полный город одних мертвецов. До сих пор не знаю, каким образом осталась жива. Три дня бродила по улице и не нашла ни одного живого человека. Тогда я вышла из города и пошла по дороге. Шла день и ночь. Собственно, дня и не было, все время стояли сумерки. И после все эти годы мне казалось, что я так и иду одна по ночной дороге. А потом появился ты.

– И что?

– Теперь мы идем вместе. Только вокруг по-прежнему густая тьма. Но, может быть, она рассеется когда-нибудь.

– Отчасти она уже рассеялась.

– Как говорил твой любимый апостол: «Мы отчасти знаем и отчасти пророчествуем, когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится».

Лицо Роберта внезапно появилось в окне. Он счастливо улыбался.

– Достал! Три часа уговаривал одного павиана продать мне канистру за сорок фунтов!

Они опять стучали руками и ногами в обитую железом дверь, и опять выглянула заспанная рожа, только на этот раз без лишних расспросов их провели к Дондурею. Старый еврей сидел на том же месте за столом у стены. Он равнодушно скользнул глазами по их лицам и сразу предложил сесть.

– Как я понимаю, молодые люди собрались назад.

– Да, нам ночью нужно к колодцу. Пока мы посидим у тебя, если ты не возражаешь.

– Сидите, места много. Только к колодцу вам не пройти. Филбоу со своими ребятами оцепил его со всех сторон. Уже неделю никого не отправляют. Я так себе понимаю, что ждут вас.

– Мои друзья не приходили?

– Они давно здесь. Третью ночь пьянствуют и дерутся в баре у Макдугалла.

– Мне нужно их увидеть. Сидите здесь, я скоро вернусь.

– Нет, я с вами, – вскинулся Роберт.

– А как же Джуди? Её опасно оставлять одну. И брать туда опасно.

– Идите, ничего со мной не случится. А я пока поболтаю с этим милым старикашечкой.

Первый, кого они увидели, войдя в бар, был Уильям. Он сидел за столом, обняв какую-то даму в немыслимом желтом платье, и оба, раскачиваясь, тянули заунывную песню. Неподалеку сэр Эдуард и здоровый гигант с черным лицом, упершись локтями в стол, боролись, подбадриваемые криками наблюдателей. Эдуард, красный как рак, прижал к столу руку противника и издал победный клич.

– Смотри, Лестер! Я уже выиграл триста фунтов, – он показал на кучу бумажек рядом с ним на столе.

– Лестер! Где ты, Лестер? Иди сюда, мой друг! – заревел Уильям. – Садись рядом, вот твой бокал! Познакомься, это Сэнди, очень милая женщина. Хотя она совсем не знает о хороших манерах.

Лестер и Роберт сели к ним за стол.

– Мне так грустно, Лестер! Просто чертовски грустно. Этот мир оказался очень забавен. И Сэнди хорошая, и Макдугалл тоже неплохой человек, настоящий джентльмен. И вообще все тут славные ребята. Грустно, что мы расстаемся и я их больше никогда не увижу. Да! Черт побери! Скажи же, как Джуди?

– Я нашел ее и привез сюда.

– Господь наградит тебя за твое мужество. Дай я тебя поцелую.

Он облобызал Лестера, потом глубоко вздохнул.

– Все равно мне очень грустно. – И повернувшись к девице, онопять затянул песню.

Все это время Роберт сидел, словно окаменев, впившись глазами в Уильяма, потом сказал:

– Вы знаете, Лестер, я по образованию филолог, вы сейчас говорили на старофранцузском, такой язык был в Англии в тринадцатом веке. Неужели вы настоящие рыцари? И колодец существует в самом деле!

– Да нет, мы артисты. Бедные бродячие артисты. Ставим сценки из рыцарских романов. Уильям еще умеет гирями жонглировать.

– Вы возьмете меня с собой?

– По замыслу автора, мы должны взорвать колодец, чтобы никто к нам не проникал.

– Я буду последний. Без меня вам не пройти.

– Что же ты будешь делать в том, чужом для тебя мире?

– Мне этот мир чужой, а там я, может быть, найду свое место.

– Место у человека там, где он родился, где могилы предков.

– На месте, где лежат мои предки, огромная яма от бомбы...

Его голос заглушили крики: сэр Эдуард победил очередного противника.

Они лежали на вершине холма, спрятавшись за кучей поваленных деревьев, и вглядывались в то место, где находился колодец. Невдалеке стояла желтая палатка, вокруг ходил человек с оружием в руках.

– Что это у него на голове? – спросил шепотом Уильям.

– Это защитный шлем. Предохраняет от моих глаз.

– Вряд ли тебе пригодятся здесь глаза, – сказал Роберт. – Ближе, чем на сто метров они никого не подпустят.

– Друзья! Давайте начинать! Я могу пращой сбить этого воина даже отсюда. – Уильям вложил в кожаную петлю огромный булыжник.

Z – Не поможет. Там вон еще один, а за ним еще. И в палатке неизвестно сколько, – возразил Роберт.

Z – Что же вы предлагаете, ваше высочество?

Z – Не знаю. Я думаю, надо ждать темноты. Осталось совсем немного.

Z Лестер опять почувствовал смрадный запах потустороннего животного, сквозь которое он недавно проходил. Запах был таким явственным, что он даже огляделся. Но потом понял: это его смерть бродит где-то совсем рядом. Лестер покосился на Джуди: она лежала сбоку и волосы закрывали ее лицо. Он хотел протянуть руку и откинуть ее волосы, но не решился.

Z «Неужели я исчезну и больше никогда ее не увижу? Не может этого быть! Бог не допустит!»

Z Тут она повернула голову:

Z – О чем думаешь?

Z – Утром я слышал пение жаворонка. Он пел так звонко, как всегда в начале лета. Значит, скоро будет тепло и появятся первые маки. Там, за замком Уильяма целый луг расцветает. Ты наберешь большую охапку и принесешь мне.

Z – Куда принести?

Z – Я еще не знаю...

Z Тут Лестер почувствовал, что кто-то дергает его за ногу. Повернувшись, он ужаснулся: внизу стоял Филбоу.

Z – Спускайтесь сюда, сэр, – прошептал тот. – Нам надо поговорить.

Z – Не держите на меня зла, – горячо заговорил Филбоу, когда Лестер спустился вниз. – Я должен был защищать свою находку. Согласитесь, что ничего более изумительного ни в вашем, ни в моем времени не было. Я вас умоляю, не уничтожайте колодец!

Z – Как мы его уничтожим, если он в ваших руках?

Z – Я знаю, на что вы способны, и ничуть не сомневаюсь, что вы добьетесь своего. Я помогу вам уйти и клянусь – никто из вас не пострадает. Только не трогайте колодец!

Z – Но как же можно верить вашим клятвам? Вы уже обманули меня.

Z – Больше я вас никогда не обману.

Z – Больше не будет надобности, не так ли? Если мы уйдем вдвоем, то наша любовь замкнет круг, как вы говорили, исчезнет история, исчезнет время – останется одна ваша каменная, неподвижная вечность, которая опустится и раздавит всех нас.

Z – Вы не правы. Ваша любовь спасет наш мир, она сделает бессмысленным время и всякое будущее, всякую обреченность.

Z – Ваш мир.

Z – Вы живете в том же самом мире, только на восемьсот лет раньше. На какие-то жалкие восемьсот лет.

Z – Человек не в силах отменить время. Он должен избыть свою судьбу и выполнить свое предназначение в определенное время. Именно таков промысел Божий. Все остальное от лукавого.

Z – Боюсь, я не смогу вас убедить. Мне придется заставить вас силой. – Филбоу стал отступать, пятясь, но когда Лестер обнажил меч, он повернулся и побежал. Лестер несколько секунд колебался: бежать за ним или дать ему уйти, – но тут над его головой просвистел камень, пущенный Уильямом, и глухо ударил Филбоу в спину. Тот покачнулся, опустился на колени и, поворачиваясь, упал на бок.

Z Подбежав, Лестер увидел струйку крови, вытекавшую у него изо рта.

Z – Не трогайте колодец, – прохрипел тот, – это наша последняя надежда.... вы не понимаете... нам нужен другой мир... только ваша любовь может...

Z Он вдруг улыбнулся.

Z – Вы дьявол, Филбоу! – испуганно прошептал Лестер.

Z – Нет. Дьявол у вас за спиной… я вижу его. Он все время будет с вами, если вы взорвете колодец.

Z Так он и застыл, зловеще улыбаясь.

Z В растерянности Лестер снова забрался на вершину холма. Быстро темнело. Солдаты у палатки разожгли костер.

Z – Надо было тогда, еще в замке, его прикончить, – проворчал Эдуард. – Сейчас бы проблем не было.

Z – Кто знает? – рассеянно ответил Лестер. Он все повторял и повторял про себя слова Филбоу – что-то в них его зацепило и не хотело отпускать. Только он никак не мог понять – что.

Z – Вы видели, где вход в колодец? – спросил герцог Уильяма.

Z – Ни черта я не видел. Этот вечный туман скоро выжжет глаза.

Z – А мне кажется, что они накрыли его палаткой. Уже почти стемнело. Надо проползти всего тридцать-сорок ярдов. Тот, у палатки, нам не помеха. Ну что? Двинулись.

Z – Я не поползу! – возмутился Уильям. – Что я вам, болотный уж? Я рыцарь и никогда не ползал.

Z – Да, я вас понимаю, но как нам туда добраться? Впрочем, можно сделать так: я поползу один вон к тому вязу в стороне и там взорву часть заряда; они бросятся ко мне, а вы бегите к палатке.

Z – А что будет с вами, ваше высочество?

Z – Как-нибудь справлюсь. Даже если попадусь, они мне ничего не сделают. Я пойду. Давайте все-таки попрощаемся, на всякий случай.

Z Он подошел к Уильяму. Тот опустился на одно колено, и Роберт, смущаясь, поцеловал его в лоб. Так он обошел всех, потом обнял Джуди и исчез в сгущавшейся тьме.

Z Они ждали долго, так долго, что Лестеру казалось – прошла ночь и скоро наступит утро. Перед ним опять всплыло лицо Филбоу и его шевелящиеся в предсмертной судороге губы.

Z «Что-то мы не так сделали, и теперь все пойдет плохо», – подумалось ему, но он тут же отогнал эту мысль.

Z Грохнул взрыв. Они увидели яркую вспышку пламени, потом раздался страшный крик. Все вскочили и бросились бежать к палатке, которая смутным пятном желтела впереди. Бежали по тем же кочкам, по которым шли две недели назад, падали на скользкой траве, вскакивали, перепрыгивали через ямы. Лестер все это время держал руку Джуди и буквально тащил ее за собой. Когда они достигли палатки, ему казалось, что сердце выскакивает из груди.

Z Палатка была пуста, и в середине ее действительно темнел уходящий под землю темный широкий лаз.

Z – Быстро вниз! – скомандовал Уильям.

Z – А как же Роберт?

Z Уильям в нерешительности остановился, потом распахнул полог и в ту же секунду раздался взрыв, еще более мощный.

Z – Они схватили его, и он взорвал себя! – Джуди зарыдала, но Лестер с Эдуардом схватили ее и потащили вниз.

Z Они снова шли по темному подземному ходу, раздвигая омертвелые корни деревьев. Джуди продолжала рыдать; Лестер, как мог, старался утешить ее, что-то говоря про мужество герцога. Уильям размашистыми шагами шел впереди, неся горящий факел. И тут они услышали крик:

Z – Подождите, за вами не угнаться!

Z Они остановились, не веря своим ушам, и тут действительно из темноты появился Роберт. Его куртка висела клочьями, лицо было в копоти, но он счастливо улыбался. Они бросились обниматься.

Z – Кажется, я их всех грохнул вторым зарядом! – Герцог смеялся как ребенок.

Z – Смотрите, что это? – вдруг вскрикнул Уильям.

Z Впереди проход перегораживала мощная железная решетка. Уильям вцепился в нее руками и рванул, но она даже не шелохнулась.

Z – Кажется, Филбоу, перед тем как отправиться к праотцам, позаботился о нас.

Z – Нет, – заключил Роберт, потрогав узлы решетки, – слишком грубо для нашего времени.

Z – Кто посмел? Они должны были ждать нашего возвращения! – Уильям просто шипел от ярости. – И где этот чертов Бенджамен?

Z – Я здесь, сэр. – Выхваченная светом факела из темноты куча тряпья по ту сторону решетки зашевелилась, и из нее вылез старик.

Z – Ты куда смотрел, старый осел!

Z – Когда вы не вернулись через неделю, ваш брат Роджер послал за вами отряд, пятнадцать человек, но они исчезли. Тогда настоятель проклял это место и велел его закрыть, как я ни уговаривал. Вот уже пять дней я живу здесь и ожидаю вас.

Z – Спасибо, старик! Но что же нам теперь делать?

Z – Будем рвать, – откликнулся Роберт, – у меня еще два фунта тротила.

Z Он снял рюкзак, достал два пакета, привязал их к решетке в разных местах.

Z – Это поможет? – с робостью и надеждой спросила Джуди.

Z – На решетку хватит. Скажите своему слуге, чтобы уходил, и уходите сами. Выбирайтесь наружу – и подальше от палатки. Шнур у меня, правда, очень короткий, но я успею.

Z – Уходи, Бенджамен. Мы ждем вас, ваше высочество. Будьте осторожны с этой адской штукой.

Z Но когда они вернулись к выходу, оказалось, что он закрыт металлической сетью.

Z – Тысяча чертей, что за мышеловка!

Z Над сетью показалась толстая физиономия Гарри в защитном шлеме.

Z – Ну что, голубчики, рыцари хреновы, попались наконец! Сейчас за все ответите!

Z Джуди рванулась назад.

Z – Надо предупредить Роберта, чтобы не поджигал!

Z Но Роберт уже бежал к ним из глубины. Увидев сетку, закричал:

Z – Быстро на землю! Голову закройте руками!

Z Лестер упал, стараясь прикрыть своим телом Джуди. Он сунул ее голову себе под мышку и, вдыхая тонкий аромат мяты, шептал:

Z – Господи, помилуй нас! Господи, помилуй!

Z От взрыва ему заложило уши. Он увидел, как огненный ветер пронесся над головами, как посыпались сверху огромные комья земли. Потом почувствовал, что они падают, летят в какую-то темную, бездонную яму, он держит руку Джуди, но неведомая сила вырывает ее и тащит назад. Он тянет ее к себе, она стонет:

Z – Отпусти, Лестер… мне очень больно... нам вместе не пройти... мы могли быть вдвоем, пока был колодец... Прощай, милый!

Z Темный вихрь засасывает ее в воронку, потом Лестера скручивает, как веревку и он теряет сознание.

Z Очнувшись, Лестер увидел себя лежащим на стогу сена. Кое-как спустившись, он огляделся. Сколько хватало глаза, было бескрайнее сжатое поле и вокруг такие же стога. Светило яркое, садящееся в землю солнце, и все вокруг, залитое этим желтым закатным светом, казалось нереальным, словно он попал в совсем другой, совершенно неведомый мир. Превозмогая страшную боль в ногах, он пошел вперед и тут же наткнулся на Уильяма. Тот лежал на земле, широко раскинув ноги, и громко стонал, а сэр Эдуард, стоя перед ним на коленях, вытирал кровь с его лица.

Z – Друг мой! – проревел Уильям, – Как я рад, что ты жив! По-моему, мы дома и с колодцем покончено.

Z Он показал рукой в сторону. Лестер посмотрел туда и увидел, что на берегу реки, на месте огромной черной дыры возвышается гора земли, бревен, толстых искореженных железных прутьев. Он вдруг понял, почему мир показался ему таким нереальным и чуждым: в нем больше не было Джуди. Лестер бросился к этой горе и в исступлении стал рыть ее руками, выдирая прутья и отбрасывая доски.

Z – Джуди! – звал он. – Джуди, отзовись, любовь моя!

Z Прошло много времени, пока он выдохся из сил и затих, уткнувшись лицом в сырую глину.

Z Друзья осторожно подняли его и поставили на ноги.

Z – Успокойся, Лестер. Мы сделали главное – спасли наш мир от дьявола. И герцог спас, и Джуди, без них мы бы не справились. А горе твое утихнет, все позабудется, ты еще молодой. Думай о том, что они все равно не смогли бы жить в нашем мире. – Уильям уговаривал его как малого ребенка и даже гладил по голове. – Мы можем гордиться, что выполнили свой долг, не так ли?

Z – Не знаю, – тихо ответил Лестер. – Мне теперь кажется, что дьявол этого не простит и не отпустит нас больше.

Z – Ну что ж, от судьбы не уйдешь, она сильнее нас. Бог накажет, если мы ошиблись. А пока надо жить. Пойдем домой. Я уже вижу отсюда красные маки вокруг моего замка.

Z Они, поддерживая друг друга, пошли прямо на медленно садящееся солнце, на желтый слепящий свет – свет бездонной тоски, которую, думал Лестер, ему уже никогда не удастся превозмочь.

Z

Z Джуди сидела на ступеньках своего вагончика, который приобрела с помощью Роберта. Он же и отбуксировал его сюда, прямо на поле. Вагончик стоял среди маков. Они уже опадали, и земля до самых руин замка была красной. Прошло две недели после того, как Лестер исчез в черной дыре. Она долго не могла прийти в себя, не кричала, не плакала, а сидела, часами уставясь в одну точку. Роберт не утешал ее, только кормил как ребенка, укладывал спать, молча сидел рядом, держа за руку. Понемногу тяжесть в груди стал рассасываться, и она даже улыбнулась Роберту, когда он уезжал, решив вернуться к своим делам.

Z – Извините, – сказал кто-то рядом.

Z Джуди повернула голову и увидела юношу, высокого, красивого и приветливо улыбающегося. У нее мурашки побежали по спине: мальчик был ужасно похож на кого-то из ее знакомых, очень близко знакомых.

Z – Вы Джудит Лоуренс? Боже, как долго я искал вас!

Z – Зачем вы меня искали?

Z – Не знаю: вы будете смеяться, я сам не верю в эту ерунду, но не осмеливаюсь нарушить волю отца.

Z – Правильно, не нарушайте.

Z – Только не смейтесь, если все это окажется чепухой. В нашей семье живет предание, Бог знает с каких времен, что в пятьдесят первом году двадцать первого века тот из потомков, кто будет жить, должен найти в одном из трех названных в предании городов девушку, которую зовут Джудит Лоуренс, и передать ей...

Z – Что передать? Что?

Z – Передать вот это письмо со стихами. Оно написано на пергаменте, и поэтому слова еще можно разобрать.

Z Джуди выхватила сверток, быстро развернула его

Z – Ничего не понимаю. Разве это по-английски? И буквы почти стерлись.

Z – Как и все мои предки, я знаю письмо наизусть. Вот смотрите, тут написано в первой строчке: «Не правда ли, странно? Болит моя рана...». Что с вами, вам плохо? Это письмо действительно вам? Как здорово, что я нашел вас в первом же городке из трех. Хотя и здесь я искал почти неделю, пока мне не показали на ваш вагончик в поле.

Z – Как тебя зовут, мальчик?

Z – Карл Бернам. Но вам ведь не кажется, что все это какой-то странный розыгрыш? Правда не кажется?

Z

Часть II

Глава первая

Я часами смотрю в окно, выходящее на веранду. Через него видно мокрое шоссе, дальше лес, за ним лысая заснеженная гора. Все вокруг черно-белое, и никакого другого цвета нет. И небо не серое, а смесь черно-белого. Там, за окном ничего не меняется: редко проедет машина, всегда почему-то в одну сторону, и каждый раз кажется, что она заблудилась и скоро поедет назад; иногда порыв ветра сдует ком снега с ветки и тогда черного становится больше, но ненадолго, потому что мокрый снег снова на нее налипает. Потом появляются несколько синиц, быстро пробегают по перилам, затем испуганно срываются и улетают. И так изо дня в день уже две недели.

Время от времени подходит медсестра и спрашивает, не пора ли ложиться. Но я отвечаю, что чувствую себя хорошо и хотел бы еще посидеть. Она, пожав плечами, уходит. На самом деле я чувствую себя плохо, но там, в палате, мне будет еще хуже. В один из дней, ничем не отличимый от других, я, поддавшись уговорам сестры, поднимаюсь, чтобы пойти лечь, и вдруг замечаю за окном что-то новое: на крыльцо взбирается по ступенькам ворона и, волоча подбитое или сломанное крыло, неуклюже проходит в угол веранды и там в углу затаивается. Она сидит неподвижно, закрывшись подбитым крылом,, как в коконе, только глаза ее, как мне кажется, все время двигаются.

Я иду в столовую, беру со стола чей-то недоеденный кусок хлеба. Вернувшись, открываю форточку и бросаю его на веранду. Ворона от испуга подскакивает на месте и долго смотрит на меня, не обращая внимания на кусок. Я отхожу от окна, потом осторожно выглядываю из-за занавески. Ворона ковыляет к куску, хватает его и возвращается на прежнее место.

За день я несколько раз бросаю ей хлеб, и каждый раз она испуганно подпрыгивает на месте. На следующий день после завтрака я спешу к окну, и ворона сразу поднимает голову, словно давно ждет меня. На этот раз она не пугается, а сразу идет к куску и даже на обратном пути к своему углу поворачивается и смотрит на меня, словно благодаря. Я сижу и смотрю, как она долго и обстоятельно расклевывает хлеб, затем затихает в своем углу, время от времени поглядывая на меня. Так мы и переглядываемся до самого обеда.

С вороной не так одиноко. Мне нравится переглядываться с ней. Иногда, правда, она смотрит на меня долго и пристально и мне становится немного неуютно от ее взгляда. Она часто дремлет; я же терпеливо жду, потому что, открывая глаза, она сразу поворачивает голову ко мне.

Однажды утром я обнаруживаю, что вороны нет. Жду ее до обеда, но она так и не появляется. Нет ее и на следующий день. Еще через два дня мне разрешают погулять. Иду медленно, прислушиваясь к сердцу, и стараюсь ровно дышать. Через некоторое время слышу какой-то звук сзади. За мной метров в пяти идет моя ворона. Увидев, что я повернулся, она отпрыгивает. Я иду дальше, а она за мной, причем иногда уже не шагает, а прыгает, как положено птице. Но видно, что крыло еще не совсем зажило и немного отстает в сторону. Ворона провожает меня до самых дверей, и я в награду выношу ей кусок хлеба. Она благодарно каркает, хватает его и скачет за дом.

Так продолжалось несколько дней. Но вот, возвращаясь после ужина в палату, вижу широко раскрытую форточку в коридоре, ту, через которую я кормлю ворону.

– Весна уже, – объясняет сестра. – Топят сильно, так что не простудитесь. А воздух здесь замечательный, лесной.

Ночью мне приснилось, что я умираю, проваливаюсь в какую-то темную, бездонную яму. Страшным усилием воли вырываюсь из сна и вижу в свете ночника, что ворона сидит на спинке кровати и смотрит на меня. Мне становится жутко.

«Хоронить меня прилетела». – Я зажмуриваюсь, чтобы не видеть страшной вороны, которая кажется огромной в полумраке, и снова забываюсь в вязком, неприятном сне.

Когда снова открываю глаза, в палате уже почти светло. Ворона сидит на том же месте и спит, нахохлившись и спрятав клюв в перья. Я стараюсь не шевелиться, чтобы не разбудить птицу. Кажется, я даже слышу, как она громко сопит.

«Возможно, в прошлой жизни она была женщиной, – думаю я. И вот в ней проснулась родовая память и она меня полюбила. Тем более, что я спас ее от голодной смерти».

Но никакой радости от этой неожиданной любви не испытываю, она меня неприятно будоражит, пугает. Если лягушка у Ивана-царевича обернулась прекрасной девушкой, то моя ворона, как я вдруг почувствовал, может обернуться каким-нибудь чудовищем в человеческом облике.

Я опять, на этот раз по-настоящему, проваливаюсь в глубокий сон, и там мне снится очаровательная девушка. Мы идем с ней по какому-то парку вдоль реки, смеёмся, едим мороженое, которое все время падает с палочки. Я обнимаю ее за плечи и спрашиваю: почему мы так давно не встречались, так давно, что я даже имя твое забыл? А она, не переставая смеяться, говорит, что ее имя я должен сам вспомнить, а фамилию она мне напомнит, вряд ли я ее забыл, потому что фамилия у нее очень смешная – Ворона.

Я просыпаюсь от криков медсестры, которая шваброй гоняет ворону по палате, пытаясь выгнать ее в двери. Та громко каркает, описывая круги над кроватями, и с испугу никак не может понять – куда ей деваться от грозной швабры. Наконец она вылетает в дверь, и я слышу, как грохает в коридоре форточка. Сестра долго охает, возмущаясь и что-то бормоча, а я вспоминаю вдруг, что много лет назад, когда я молодым ассистентом пришел на кафедру, там действительно была молодая аспирантка из Киева по фамилии Ворона. Она очень стеснялась своей фамилии и всегда первая смеялась, когда называла ее. Я чувствую, что у меня холодок бежит по спине от такого неожиданного и почему-то очень неприятного мне совпадения. Аспирантка эта мне не нравилась. Не из-за фамилии, конечно, а потому, что она вечно принимала участие в каких-то интригах и мелких дрязгах на кафедре. Меня она тоже недолюбливала.

Может быть, она умерла и, превратившись в настоящую ворону, действительно прилетала по мою душу? Теперь я свою ворону воспринимаю уже по-другому. Ворона – олицетворение зла, дьявольское отродье, проводник в царство мертвых. Дьявольщина активно присутствовала в моей жизни до больницы – и в матерщине шпаны у нас под окном, и в вони загаженной лестнице, и в воплях соседа-алкоголика из-за стенки. Теперь она достала меня здесь. Сидит и ждет, когда я умру, прямо у меня на кровати. Или ходит за мной по аллее.

Дьявол, думается мне, существует для того, чтобы вытянуть из души все гнусное и пакостное, что человек скрывает и прячет от окружающих, вытянуть и показать всем: вот он, ваш homo sapiens! Ничуть он не лучше меня, только притворяется, прячется за своими нравственными убеждениями!

Действительно, ворона словно вытащила из моей души всю мерзость, я не сплю и день и ночь, вспоминая мелкие предательства и крупные пакости, которые я за свою жизнь причинил многим людям. Снова и снова переживаю стыд, уже пережитый, когда приходилось делать какие-нибудь гадости или говорить оскорбительные глупости. А этих глупостей или гадостей набирается изрядное количество, при том вспоминаются все новые и новые. Кончается тем, что утром следующего дня я прошу у сестры сильное снотворное и сплю почти сутки, заглушив все муки совести.

Через два дня меня вдруг выписывают. На мое недоуменный вопрос врач отвечает, что ничего страшного уже нет, период реабилитации закончен, а плохое самочувствие – результат общего ослабления организма.

Я уезжаю в город и погружаюсь в суету повседневной жизни. Сердце все еще побаливает, но с каждым днем чувствую, как прибавляются силы и возвращается желание жить. Однако забыть о вороне я больше не могу. Даже не о самой вороне, а о том жутком послеинфарктном состоянии, когда весь мир являлся черно-белым. С тех пор он мне таким и видится: какие бы яркие краски ни бушевали вокруг весной или ранней осенью, в лесу или на берегу моря, вдруг сквозь эту яркость резанет черно-белое и начинаешь понимать, что мир по сути своей такой и есть, а все остальное – мираж, сентиментальная иллюзия.

Профессор опаздывал постоянно, опаздывал немного, на пять – семь минут, но это почему-то сильно раздражало Круглова. Аудитория оживленно гудела. Круглов поискал Лену, но ее нигде не было видно, и от этого его раздражение только усилилось. Так почему-то всегда происходило с ним перед лекцией этого странного типа, человека явно заурядного, неглубокого. У него даже кличка была какая-то усредненная, просто проф. Больше его никто и никак не называл. Кличка удобная, потому что он действительно был профом. И в то же время, при всей его банальности и заурядности, этот профессор чем-то Круглова задевал. Было в нем нечто печальное, даже трагическое, казалось, что он специально прячет свое истинное лицо за внешней банальностью. Лекции малоинтересны, многое из того, что профессор говорил, Круглов уже читал или слышал. Иногда, правда, проф загорался, словно вспыхивал, говорил что-нибудь значительное, в словах чувствовались его собственные переживания, и курс затихал, внимательно слушал. Но это продолжалось недолго – профессор опять сворачивал на привычные рельсы и начинал говорить о том, о чем вообще можно было и не говорить. Несколько раз за этот семестр, слушая или пытаясь его слушать, Круглов пережил странное состояние. Он вдруг погружался в какое-то оцепенение, и ему начинало казаться, что он в чистом поле, кругом только снег, черные деревья на опушке и черное небо над головой.

Профессор наконец появился, и раздражение Круглова усилилось. Сначала он думал, что его раздражает странное лицо – лицо действительно необычное: что-то в нем было и отталкивающее и притягивающее одновременно. Разные глаза, нездоровый свет кожи, но иногда оно казалось даже красивым. Сегодня же Круглов вдруг решил, что раздражение вызывает профессорская судьба, которая, как почему-то показалось Круглову, ждет и его. Большие надежды в молодости и заурядная, в целом скучная жизнь, полная необязательной работы и редких удовольствий. А черно-белое поле, которое возникало в его видениях, – это, как он сейчас понял, просто кладбище, на котором он рано или поздно успокоится. Сначала профессор, а потом и он.

Наконец он увидел Лену. Она сидела в самом низу, на первом ряду, примостившись с краю, и непрерывно писала. Это тоже раздражало: зачем писать все подряд, всю эту воду? Круглов послал ей записку: «Давай с тобой дружить!». Она прочитала листок и бросила его в стол, даже не обернувшись.

«Сердится за вчерашнее», – решил Круглов. Вчера они поругались из-за какого-то пустяка и Круглов ушел, даже не попрощавшись.

Профессор все говорил и говорил, но Круглов и не пытался вслушиваться, настроившись на меланхолический лад. Последнее время такое настроение все чаще посещало его. Он скоро заканчивает факультет, но никакого желания работать по специальности нет, да и хорошего места в Москве не найти, все места на кафедрах заняты вот такими профессорами. Будущее выглядело туманным и совершенно неопределенным. Все, что ему предлагали друзья и родственники, все, что он сам находил, казалось мелким и ничтожным. Он вовсе не готовил себя к какой-то великой судьбе, но начинать с должности лаборанта или помощника депутата тоже не хотелось. И аспирантура не светила – за четыре года он ничем себя в научном плане не проявил.

«Может быть, с дипломом что-нибудь получится незаурядное». Но Круглов понимал, что сам себя утешает. Необходимость писать огромный диплом вызывала у него уныние.

В перерыве он нашел Лену на боковой лестнице. Она курила, задумчиво рассматривая цветной витраж на окне.

– После того, что между нами произошло, – сказал он подходя, – я обязан на тебе жениться.

Она улыбнулась.

– Очень мне нужен такой муж – нищий студент. Мне вчера Богатырев предложение сделал.

Богатырев имел высокопоставленного папу и приезжал в университет на огромной белой «Ауди».

– Я сегодня же вызову его на дуэль!

– Давай завтра. Сегодня последний день побудем вместе, мы же собирались в Нескучный. Будем бродить, взявшись за руки.

– Почему последний?

– Потому что завтра Богатырев убьет тебя.

– Ты так уверена? А может быть, я – его.

– Не надо. Как же я буду жить с убийцей?

Через полчаса они уже были в парке. Шли большой компанией, орали, пели и искали свободную скамейку. Было холодно, вся земля, дорожки и берег засыпаны красными листьями.

«Может, все дело не в профессоре и не в моей будущей неустроенности, – думал Круглов. – Просто осень в самом разгаре, скоро слякоть, сырость, снег. Начинается моя предзимняя хандра».

Найдя скамейку, долго ждали Славика с пивом. Наконец он появился, победно поднимая над головой сумку с бутылками:

– Семь карликов-онанистов! Семь! Одна балерина на лошади! Одна!

Еще два раза ходили за пивом, потом кончились сигареты, начинало смеркаться. Но расходиться не хотелось. Они о чем-то яростно спорили. Круглов не вникал, любуясь разгоряченным, взволнованным лицом Лены, затем закрыл глаза и долго сидел так. Голоса долетали до него, как шум далекого прибоя. Иногда сквозь этот шум ему казалось, что он слышит, как рядом со скамейкой падают листья, большие крупные листья, которые долго выбирают себе место, перелетая по нескольку раз, чтобы наконец окончательно улечься.

А когда открыл глаза, то увидел профессора. Тот медленно шел по дорожке, держа руки с портфелем за спиной, потом остановился у обрыва и стал смотреть вниз, на реку.

«Такой огромный парк, а ему именно здесь надо гулять». Круглов почему-то подумал, что, возможно, профессор не просто гуляет, а ищет свою молодость, ищет ту женщину, с которой когда-то здесь ходил, держа ее за руку. «Может, жребий нам выпадет счастливый, снова встретимся в городском саду». И он, Круглов, став старым, тоже будет здесь гулять и искать исчезнувшие следы тех дней, когда он был молод и счастлив.

Ребята продолжали спорить. Славик опять кричал про карликов-онанистов, ничего не смыслящих в современном кино. Круглов не сказал им о профессоре, который явно мог их слышать. Тот еще немного постоял, потом повернулся и ушел.

– Пойдем, – сказал Круглов Лене вставая.

– Эй, ребята, вы куда? Сейчас еще по пиву, а потом поедем ко мне!

– Нет, у нас дела! – отрезал Круглов.

– Ты что, так вдруг? – спросила Лена, когда они отошли и скамейка с ребятами скрылась за поворотом.

– У меня к тебе большая просьба. Я ведь проживу еще сорок лет?

– Я надеюсь.

– И ты проживешь, я в этом уверен. Не могла бы ты мне обещать: что бы с нами ни случилось, будем мы вместе или врозь, давай ровно через сорок лет, двадцатого сентября, встретимся на этом месте.

– Хорошо, – согласилась Лена, словно он предлагал ей встретиться завтра.

– Что бы ни случилось, какими бы чужими мы ни стали. Ведь эта осень и эти дни навсегда останутся с нами, разве нет? Поэтому прошу тебя, не забудь, давай обязательно встретимся.

– Хорошо, хорошо, я ведь сказала. Какой-то ты странный сегодня. И вообще все это странно – загадывать на сорок лет вперед.

– Дело в том, что я сейчас себя видел – таким, каким я буду тогда.

– А меня не видел?

– Нет, не видел, поэтому и прошу тебя встретиться.

Дальше, до самого метро, они не сказали друг другу ни слова. Молча шли и держались за руки.

– Как можно прожить, продавая пемзу? Кому на фиг нужна эта твоя пемза?

– Нужна, нужна, старушки берут, недавно одна штук десять взяла, сковородки оттирать.

– Особенно тефлоновые хорошо оттирать, – засмеялся Константин.

– Ну не у всех ведь тефлоновые. Многие по старинке живут.

– Ну ладно, черт с тобой, бабка, торгуй. Пользуйся моей добротой. Деньги с нее не брать, – обернулся он к ребятам, – пусть богатеет.

– Как скажешь, шеф, – отозвался мордатый Вадик.

– Спасибо тебе, сынок, спасибо.

– Иди, иди, бабка! С

Старуха была чем-то неприятна ему: нос красный, видимо, выпивоха, глазки бегают – и одновременно что-то жалостливо знакомое в ее голосе.

Они вышли из палатки и через торговые ряды двинулись к машинам. Продавцы отворачивались, стараясь не встречаться с ним взглядами.

«Боятся, суки», – удовлетворенно подумал Константин.

Один азербайджанец выбежал навстречук нему и сунул ему в руки огромный пакет.

– Это что?

– Гранаты, очень свежие! Кушай на здоровье, Костя!

– Не взорвутся? – спросил Константин, и братва дружно загоготала.

«Большой сбор», как его назвал Константин, они отмечали в одном и том же ресторане в Кузьминках. Все быстро напились, непрерывно провозглашая тосты в честь Кости. Наконец, досадливо морщась, он это запретил.

– Давайте дальше пить каждый за свое, не чокаясь и не базлая. За свою мечту, за свои страхи, за свои воспоминания. Ну?

– Как скажешь, шеф, – отозвался Петюня. – Лично я – за воспоминания. У меня в прошлом месяце была такая любовь!

– Вот и пей за свою любовь!

Что-то свербило на душе у Константина. Неприятное ощущение, возникшее неизвестно отчего, просилось наружу, но никак не всплывало.

«Эта старуха, которая продавала пемзу… Кого же она мне напоминает, старая грымза?»

Константин решил, что напоминает она того, кого, видимо, вспоминать не хочется – слишком много неприятного с этим связано. Больше он решил не напрягаться. Окинул взглядом стол и поморщился: собутыльники его почти все дошли до кондиции: кто мордой в тарелку, кто громко сопит во сне, сползая со стула, один все время пытается что-то запеть, но ему мешает сильная икота.

«Друзей у меня нет, настоящих товарищей. А эта шушера только способна приказы выполнять, да и то бестолково. Один Петюня приличный человек, и он куда-то пропал».

Константин направился в туалет. Петюня стоял там, уткнувшись лицом в стене, и рыдал во весь голос.

– Что ты, старичок – перепил?

– Бросила она меня, понимаешь? Бросила! Больше у меня такой бабы никогда не будет. – Петюня повернулся к нему, размазывая пьяные слезы.

– Ну, это ты брось. Найдем тебе другую, и гораздо лучше. – Константин обнял его за плечи. – Брось, это ты спьяну. Пойдем за стол. Возьмем шампанского – от газировки протрезвеешь.

– Она сказала, что я бандит, представляешь? – продолжал рыдать Петюня.

– Представляю. Ты и есть бандит. Кто же ты еще, профессор, что ли?

– Я ее с седьмого класса люблю.

– А! Ну, это дело серьезное! Тут надо обязательно крепко выпить, чтоб до беспамятства, а потом выбросить ее из головы.

Константин с трудом затащил бесчувственного Петюню на третий этаж, посадил на пол к дверям и позвонил. Дверь открыла худенькая белобрысая девочка в халатике. Личико остренькое, зубы мелкие. «Натурально мышь белая», – подумал про себя Константин.

– Вот, забирай своего возлюбленного.

Девочка посмотрела и всплеснула руками.

– Да вы что? Он же пьяный! У меня родители. И не нужен мне он вовсе.

– Я тебе дам – не нужен, мышь белая. А ну пропусти!

– Не пущу. Он же пьяный! И вы тоже.

– Я не в счет. А его специально напоил, он все покончить с собой порывался. О тебе вспоминал. Больше, говорит, для меня жизни нет на этом свете.

– Что же я буду с ним делать? Его с места не сдвинешь.

– Я помогу.

Вдвоем они втащили Петюню в кухню и прислонили к тумбе под раковиной.

– И что дальше?

– Проспится к утру, а там сама решай. Родители где?

– Они завтра приезжают. А что, он правда хотел руки на себя наложить?

– Правда. Наложу, говорит, и баста. Или с ней, или смерть. Давай выпьем, – он достал из кармана бутылку коньяку.

– Вот еще! С какой стати? Ввалились пьяные, один вообще без чувств, и еще пить с ними предлагают. Ну-ка убирайтесь!

– Сейчас возьму ремень и выпорю!

– Вы это серьезно? – Она растерянно заморгала редкими ресницами.

– Еще как. Неси стаканы! – рявкнул Константин. – Выпьем за спасение божьей души.

Через полчаса они сидели, обнявшись, и пели: она тоненьким голоском, а Константин в унисон басом.

– Эх ты, мышь белая! Не понимаешь своего счастья, – говорил он ей в ухо.

– Никакая я не мышь. Да и что за счастье – то ли бандит, то ли жулик.

– Это я бандит. А он божья душа. Ты его любишь?

– Любила, а сейчас не знаю.

– Не зна-а-а-ю. Давай еще выпьем и споем.

И они опять затянули про то, как кругом степь и нет в ней ни одного близкого человека.

– Эльвира Петровна! Я надеюсь, на этот раз вы не забудете, что ко вторнику надо сдать отчет в чистовом варианте? – Директриса улыбалась сладко-сладко, отчего лицо у нее собралось в складки, как у мастиффа. – Иначе вы просто не получите зарплату. И не забывайте, у вас испытательный срок еще не закончился.

«Сука! Сука! Как ты меня достала!» – подумала Эльвира Петровна, а вслух сказала:

– Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство! Все будет готово к назначенному сроку.

– Мне бы хотелось, чтобы вы обращались ко мне по имени-отчеству и без дурацких шуток.

Эльвира вышла, нарочно громко хлопнув дверью. Кипя от возмущения, шла по коридору, когда ее окликнули.

– Эльвира! – Маша, программистка из отдела сбыта, догнала ее. – Ты должна мне помочь.

– Становись в очередь.

– Я серьезно. Хочу, чтобы ты посмотрела его.

– Кого еще?

– Моего жениха. – Маша покраснела.

– Его по телику будут показывать?

– Нет. Он придет сегодня в гости со своим другом. Я хочу, чтобы ты тоже была. Как он тебе покажется, так и будет.

– Что будет?

– Или пойду замуж, или пошлю его ко всем чертям.

– А без меня не можешь решить?

– Нет. Без тебя не могу. Он мне то нравится, то я его видеть не хочу. Совсем замучилась.

– Тогда, может, послать его и не мучиться?

– Наверное, пошлю. Но ты все-таки приди сегодня! – Маша стояла перед нею взволнованная, красная и сильно напоминала ученицу старших классов.

«Да она в самом деле такая, совсем еще девочка», – подумала Эльвира.

Вечеринка получилась веселая. Жених, выпив, вскоре забыл про Машу и вовсю волочился за Эльвирой, порывался утащить ее на кухню, чтобы побыть наедине. Эльвира резвилась от души, Маша сидела грустная, а друг жениха пытался ее утешить и несколько раз предлагал сыграть в шахматы. Потом они стали танцевать – Маша и друг ее жениха. Танцевали долго, с каким-то остервенением, больше часа. За это время Эльвира крупно поговорила в коридоре с женихом, потом вытолкала его за двери и бросила ему плащ и фуражку. Когда она вернулась, они всё еще танцевали. Потом друг остановился.

– По-моему, Вадим кричит с улицы.

Вышли на балкон. Жених стоял внизу, сильно качался и, сложив руки рупором, кричал:

– Отдайте шарф, заразы!

– Он же весь дом разбудит! – Маша испугалась и бросилась искать шарф, но ничего не нашла.

– По-моему, у него не было шарфа, – сказал друг.

Эльвира обнаружила под вешалкой валенки и вернулась на балкон. От первого валенка жених, не перестававший орать, увернулся, но второй попал ему точно в голову. Он выматерился, забрал валенки и ушел. Эльвира и Маша смеялись до слез. Потом положили друга жениха в кухне на раскладушку, а сами легли на диване. Уже начинало светать.

– Так, значит, послать его подальше?

– Нет, теперь ты должна выйти за него, иначе он валенки не отдаст.

– Ты ведь была замужем?

– Была.

– И каково это – быть замужем?

– Быть замужем хорошо. Мне понравилось.

– Из-за чего же вы разошлись?

– Из-за смерти.

– Ой, прости, я не знала.

– Ничего. Мы почти разошлись, перед самой его смертью.

– Отчего он умер?

– Не знаю. Никто не знает. Его нашли на второй день в лесу. В середине апреля выпал снег. Он лежал в снегу под деревом. Кругом тучи ворон, но его почему-то не тронули.

– Как жутко!

– Давай спать. Завтра тяжелый день.

У меня лекция только в понедельник, в одиннадцать, и я всегда опаздываю, потому что в это время на моем шоссе страшные пробки. Но кажется, что студенты только рады моим опозданиям. У них с этой пары начинается день, они не видели друг друга двое суток, и им есть что обсудить. В молодости двое суток – это огромный срок, за который чего только ни случается. А со мной за последний месяц не случилось ровно ничего, ничто не испугало и не взволновало, не затронуло душу. Я пытаюсь вспомнить предпоследний месяц и тоже ничего особенного припомнить не могу. Поскольку ничего не происходит, то мое время течет медленно, как мед из кувшина, хотя дни проносятся стремительно, а у них, молодых, время бьет, как вода из брандспойта.

Войдя в аудиторию, я сразу вижу парня, лицо которого мне кажется знакомым. Он смотрит на меня исподлобья, неприветливо и строго. Начиная лекцию, я все пытаюсь вспомнить, где видел его. Потом вспоминаю: так же хмуро и настороженно он смотрел на меня в парке, когда я чуть не натолкнулся на их компанию. Я заметил тогда, что он не обратил внимание своих друзей на меня, они продолжали радостно кричать что-то непристойное, ничего не замечая вокруг, а он словно подсматривал, и это было неприятно. Я стоял на том месте, где мы в последний раз много лет назад прощались с Леной. Стоял, вспоминал ее лицо и уже начинал слышать ее голос, когда вдруг наткнулся на этот недружелюбный взгляд. От досады все очарование воспоминания рассеялось, ее голос замолк и лицо расплылось, как туман. Каждый год в это время я бываю здесь, хожу по тем же тропинкам и разговариваю с ней. Хотя можно было бы позвонить и даже встретиться. Но мне этого не хочется, потому что знаю – придет совершенно другая женщина, с другим голосом и с другим лицом. Та, из моей юности, навсегда исчезла, она живет только в моих воспоминаниях. Там она бессмертна, там она удивительно прекрасна. «О дни весны моей, вы быстро протекли, теките ж медленней в моих воспоминаньях!»

Звенит звонок, и я вдруг пугаюсь, поскольку совершенно не могу вспомнить, что им сейчас говорил и на чем остановился. Но, посмотрев на аудиторию, успокаиваюсь: кто-то дописывает то, что я только что сказал, кто-то собирает сумку, только этот странный парень, один из всего потока, так же угрюмо и настороженно смотрит на меня.

После инфаркта я хожу, словно ношу на голове кувшин с водой, боясь расплескать. Так я и выплываю в коридор, стараясь идти по стенке, чтобы меня не сбил какой-нибудь проносящийся мимо оболтус. Сегодня опять мучит мысль, что я обманываю своих студентов. Они хотят чему-то научиться, что-то понять – то, что им было раньше неизвестно, недоступно. И я делаю вид, что учу их. Потом, став взрослыми, они узнают, если повезет, что понимать нечего, никаких заранее заложенных смыслов в мире нет. Все можно лишь создать своим оригинальным, неповторимым опытом, в своей уединенности, в своем одиночестве, в своей темноте, из которой только и можно что-нибудь сделать. Ничего вообще нельзя понять, если не создашь сам, если сам не переживешь. А те знания, которые я им сообщаю, они могут прочесть и в учебнике.

Раньше, до болезни, я никогда этим не мучился и работал всерьез только со своими учениками – теми, кто писал у меня курсовые или дипломные работы. Все остальные были для меня более-менее однородной массой. Но болезнь поставила меня на другую сторону, почти на самый край бытия, откуда легко соскользнуть вниз, и теперь я смотрю на всех со стороны и начинаю различать в этой массе отдельные лица: красивые, неприятные, дерзкие или туповатые – но они все мне нравятся, жаль, что я вынужден их обманывать.

Иногда думаю: почему я не стал химиком? От химии у меня остались кошмарные воспоминания о бесконечных цепочках формул. Сейчас испещрил бы ими всю доску, студенты переписали бы – и можно с чистой совестью идти домой.

– Сергей Иванович! – кто-то осторожно трогает меня за плечо.

Я оборачиваюсь: опять этот хмурый, насупленный парень.

– Извините, я хотел бы попросить: не мог бы я писать у вас диплом по Платону?

– Я не специалист по античности. Вам надо бы обратиться к доценту Зернову.

– Я его, к сожалению, не знаю, и меня собственно античность не интересует. Я хотел бы проследить, как концепция платонической любви трансформируется в христианстве в любовь к Богу и как отсюда вытекает весь трагизм, невозможность любви в европейской философии и литературе.

– Это, наверное, интересно проследить. Только нужно хорошо знать все оттенки рассуждений Платона о любви.

– Ну в этой части, если возникнут трудности, я обращусь к Зернову.

– Хорошо, я согласен. Интересно все же узнать, почему вы обратились ко мне? На лекциях моих вы сидите с таким недовольным видом, словно я жабу перед вами препарирую. Иногда у вас просто отвращение на лице.

– Что вы! – студент краснеет. – Вам показалось, просто у меня лицо такое. И последнее время часто зубы болят.

– Холодное пиво очень вредно для зубов. В общем, подумайте еще и приходите на следующей неделе. – Я поворачиваюсь и ухожу, стараясь не расплескать кувшин, и физически чувствую, что он все еще стоит и тяжелым взглядом упирается мне в спину.

– Все-таки странное ты мне сделал в пятницу предложение.

– Я еще не делал тебе никакого предложения.

– Делал. Ты предложил мне встретиться через сорок лет в Нескучном саду.

– Да. Это предложение остается в силе. Ты только, пожалуйста, не забудь.

– Я постараюсь. А ты мне иногда напоминай.

– Само собой. Если мы будем вместе.

– А если не будем, то ты меня через сорок лет и не узнаешь. Я буду старая и страшная. У меня не будет переднего зуба и я буду свистеть, пытаясь выговорить букву «щ».

– Хорошо что сказала. Я тебя узнаю по этому свисту.

– Сегодня ты не в таком мрачном настроении, как в пятницу. Что-нибудь случилось?

– Да. Проф согласился руководить моим дипломом.

– Ну... – разочарованно протянула Лена. – Чем этот зануда сможет тебе помочь?

– Он не зануда. Я недавно понял, что он очень значительный человек.

– Когда понял?

– В пятницу. Он прошел мимо, когда мы пили пиво.

– И что, тебе понравилась его походка?

– Да. И выражение лица. Что-то как будто коснулось меня. И значительное, и жуткое. Я вряд ли смогу это объяснить. Но мне кажется, что его жизнь скоро очень серьезно пересечется с моей.

– Ты меня пугаешь. – Лена поднялась на цыпочки и поцеловала Круглова в нос. – У тебя нос холодный. Давай сначала пересечемся сами. А Проф уже потом.

– Согласен. Где будем пересекаться?

– На даче. Ты забыл, что сегодня едем ко мне на дачу?

От станции нужно было идти через лес. Если на опушке деревья стояли уже золотые да еще подкрашенные заходящим солнцем, то в глубине леса осень еще и не начиналась, все было зеленым, свежим и сильно пахло грибами.

– Завтра пойдем за опятами, бабушка на днях принесла два ведра.

– А волки здесь водятся?

– Да. Очень большие и страшные.

Круглов жадно впитывал сырой лесной воздух и чувствовал, как оживает в нем радостное ощущение того, что он живет, что он еще молод, полон сил и может многое совершить в этой своей жизни, которая отсюда, из глубины леса, казалась ему бесконечно долгой.

Лена шла впереди, громко пела и время от времени оборачивалась на него, широко улыбаясь.

– Ты о чем задумался?

– О женщинах.

– О каких еще женщинах? – Она круто остановилась.

– Я думал о том, сколько у меня еще в жизни будет женщин.

– Вот подлец! Запомни раз и навсегда: никаких у тебя больше женщин не будет. Все время буду только я.

– Ну хотя бы одну, когда-нибудь в будущем, можно?

– Нет. Не то что одну, а даже половины нельзя. И не вздыхай, вот увидишь, тебе будет вполне достаточно меня.

Разморенный свежим воздухом, Круглов мгновенно провалился в сон, как только коснулся подушки. Проснулся он от шепота в ухо:

– Подвинься сейчас же.

Открыв глаза, он увидел в темноте только смутное очертание Лены, склонившейся над ним.

– А бабушка?

– Тебе что, бабушку привести?

– Она же у тебя все слышит.

– Спит давно. Слышишь, как громко спит.

Она ушла в третьем часу, и Круглов еще час лежал, пытаясь уснуть, потом встал, отодвинул занавеску и ахнул: за окном шел снег, сплошная стена беззвучно падающего снега. За этой стеной видны были только черные деревья, растопырившие в разные стороны голые ветви и походившие на пришельцев, которых застали врасплох.

– Вот и сходили за грибами, – проворчал он, укладываясь в постель.

Утром в окно постучали

– Соня, вставай, грибы проспишь!

– Какие теперь грибы? Дай поспать!

Но Лена продолжала стучать.

Круглов вскочил, отдернул занавеску: все кусты были зелеными и мокрыми от росы, а «пришельцы» окончательно превратились в деревья с редкими яблоками на ветках.

«Куда же делся снег? Неужели все это приснилось? Да нет, я точно еще не спал».

Круглов вспомнил, что когда заснул, то во сне увидел профессора, который его о чем-то предостерегал. Кажется, говорил, что, если Круглов не примет меры, его жизнь круто переменится к худшему.

«Видимо, он недоволен, что я часто пропускаю занятия. Хотя какое ему до этого дело? На его-то лекции я хожу».

Константин уже час сидел в машине и вспоминал вчерашний разговор с шефом, придумывая, как отвертеться от напасти. Шеф велел вытеснить Анзора с рынка.

– Да у него ларьки за рынком! Он нам не мешает!

– Мне мешает, понял? Делай, что говорят. Тебе рынок для чего дали? Чтобы ты там свое брюхо ублажал?

– Но ведь стрельба начнется!

– Это твои проблемы, как договоришься. А чтобы этого черножопого там не было. Смотри, Костя, на твое место оглоедов много.

Тут зазвонил мобильник. От неожиданности Константин вздрогнул и выругался.

– Ну кто там еще?

– Костя, это я, Антонина.

– Какая еще Антонина?

– Мышь белая.

– О, привет! – обрадовался Константин. – Я и не знал, что ты – Тонька. Как мой номер узнала?

– Ты сам дал той ночью.

– Надо же! Не помню. Как у тебя с Петюней?

– Никак. Я его тогда же утром выгнала и велела больше не появляться. Я с тобой хочу.

– Что хочешь?

– Ну... дружить.

– Дружить! – он захохотал. – Что же, давай дружить. Ты где сейчас?

– Я сзади тебя уже час стою, в будке телефонной.

Константин рванул задним ходом прямо к будке. Она подошла к машине и встала в нерешительности.

– Садись, Антонина, чего ждешь. – Он распахнул дверцу и, когда она села, обнял за плечи, притянул к себе. – Шустрая ты девочка. Петюню, значит, побоку.

– Он еще совсем мальчишка. – Она попыталась освободиться от его руки.

– А со мной тебе не страшно?

– Страшно, – вздохнула она.

– Ну да, я же бандит. Как это ты решилась?

– Может быть, ты.... как Робин Гуд.

– Правильно! – радостно закричал Константин и тронул машину. – Поехали в ресторан, отметим начало нашей дружбы.

– Не надо в ресторан, поедем в парк.

– В парк?

– Ну да. Ты давно был в ресторане?

– По-моему, позавчера.

– А в парке?

– Даже не помню. В школе, наверное, еще учился.

– Вот и поедем.

Они шли все глубже и глубже в парк, который постепенно становился лесом. Тоня непрерывно рассказывала о своем училище, о подругах, об отце, который недавно вернулся из командировки в Чечню.

Костю умиляла эта болтовня – будто птица чирикает. Он особенно и не слушал, что она там говорит, но его многолетняя жесткость и собранность вдруг начали таять, как мартовский снег под солнцем.

– А у тебя кто отец? – спросила Тоня.

– Не знаю. Я всегда жил с отчимом. Очень веселый был мужик. Каждый день приходил пьяный и пел все время одно и то же: «Друзья, люблю я Ленинские горы...». Дались ему эти горы. Все мое детство перекорежил. Мать бил. Она тоже пьяницей стала. Я думал, вырасту, встречу гада – задушу своими руками. Недавно встретил – старый, трясущийся оборванец. Посмотрел и прошел мимо. Скоро сам сдохнет.

– Какой ты жестокий!

– А с чего мне быть другим?

– Может, ты и прав. Но неужели никогда никого не любил?

– Это сколько угодно. У меня любовь каждую неделю, иногда две.

Она замолчала и долго шла замкнувшись.

– Ну ты что, обиделась? У нас ведь с тобой не любовь, а дружба.

Тоня остановилась, повернулась к нему.

– Знаешь, если тебе понадобится моя помощь, ты рассчитывай на меня. Только позови.

– Спасибо тебе, божья душа. – Он почувствовал, что уже вовсю начинает оттаивать, и разозлился. – Только это все слова, Тонька. А в моем мире слова ничего не значат.

– Кроме твоего мира еще и мой существует. Пусть он маленький и жалкий, как я сама. Я ведь догадываюсь, что ты обо мне думаешь? Мышь белая! Но, может быть, эта мышь выведет тебя из твоего лабиринта.

– Какого еще лабиринта?

– В котором ты заблудился и бродишь там – злой, одинокий, отчаянный.

– Нет у меня никакого лабиринта, Тонька. У меня одна прямая дорога. И ведет она или в тюрьму, или на кладбище.

Поворачивая на шоссе, Эльвира увидела голосующего мужчину, –симпатичного, седого, с потрепанным портфелем. Она почему-то решила остановиться.

– Вам куда, дяденька?

– Мне, тетенька, до университета. Подбросите?

Он сел и уставился на нее с любопытством.

– Первый раз вижу, что молодая, красивая женщина соглашается подвезти.

– А я таким образом женихов ищу. Вдруг подберу что-нибудь подходящее!

– Ну, вряд ли я вас устрою – такой старый.

– Сколько вам лет?

– Пятьдесят два.

– А мне тридцать восемь. В самый раз. К тому же я и не молодая, и не очень красивая.

– Напрасно вы так думаете.

Эльвира резко затормозила, чуть не врезавшись в грузовик, выворачивавший из боковой улицы. Седой не на шутку испугался.

– Ладно, ладно, я, так и быть, женюсь на вас, только вы смотрите на дорогу, а то ничего не получится.

– Да этот козел сам виноват! Кто так ездит!

Они проскочили самую узкую часть улицы. Грузовики исчезли, дорога стала шире и спокойнее.

– Ну, давайте отрабатывайте. Вы что думаете – я вас даром везу?

– Каким образом?

– Расскажите что-нибудь интересное.

– Меня зовут Сергей.

– Уже интересно. А меня Эльвира, или просто Эля.

– Так вот, Эля, – Сергей откашлялсяю – История такая. Жил один человек, сильный, здоровый, в меру богатый и в меру счастливый. Потом заболел, попал в больницу, полежал там немного и умер.

Сергей замолчал.

– Все, что ли?

– Что же еще – умер ведь.

– Сильная история. Но хотелось бы немного поподробнее.

– Ладно, я вам другую расскажу: пустились они вдвоем в путь и въехали в огромный лес.

– Кто?

– Сэр Гоуэн и сэр Уэн.

– Понятно, я так и подумала.

– И приехали они в монашескую обитель, и приняли их там радушно. И наутро, прослушав обедню, они снова пустились в путь и въехали в огромный лес; и вдруг в долине, возле башни, сэр Гоуэн увидел двенадцать прекрасных дев, а с ними двух рыцарей на огромных конях; девы гуляли возле какого-то дерева. И сэр Гоуэн увидел, что на дереве висит белый щит и девы, проходя мимо этого щита, плюют в него и швыряют в него грязью. И вот, сэр Гоуэн и сэр Уэн приблизились к ним, поздоровались с ними и спросили их: Почему это вы проскакиваете на красный свет?

– Так прямо и спросили?

– Это я вас спрашиваю.

– По-моему, еще желтый был, – пробормотала виновато Эльвира.

– Желтый был еще до перекрестка, а вы пронеслись на красный.

– Извините, больше не буду. Так что, в самом деле, они спросили?

– За что они так презирают этот щит. «Сэры, – сказали девы, – мы вам ответим. Этот белый щит принадлежит одному рыцарю, живущему в нашей стране; он отважный рыцарь, однако он ненавидит всех дам и знатных женщин, живущих в нашей стране, и потому мы позорим его щит». – «Не подобает, – сказал сэр Гуэн, – ненавидеть дам и знатных женщин, но, может, у него есть к тому причины, быть может, он любит дам и знатных женщин какой-нибудь другой страны, и если он так доблестен, как вы утверждаете, – сказал сэр Гоуэн, – назовите мне его имя». – «Сэр, – сказали они, – его зовут Мархауз, он сын короля Ирландии». – «Этот рыцарь мне хорошо знаком, – сказал сэр Уэн, – он не хуже любого из ныне живущих. Я видел, как он на турнире сражался со многими рыцарями, и не один не мог победить его». – «Ах, девы, – сказал сэр Гоуэн, – я думаю, вы поступаете неосторожно, ибо тот, кто повесил здесь свой щит, скоро вернется...»

– Ладно, сэр Мерлин, мы уже приехали. Спасибо за историю.

– Вы знаете эти тексты?

– Я писала диссертацию по английским средневековым балладам. По первоисточникам, а не по Марку Твену.

– Фантастика. А сейчас вы что делаете?

– Продаю утюги.

– Какие утюги?

– «Тефаль». Тот, который всегда думает о нас.

– Хорошая работа?

– Нет, конечно. Но платят неплохо. Машину вот недавно купила.

Сергей долго возился с ремнем и никак не мог его отстегнуть.

– Что-то заело.

– Ничего у вас не заело. Вы просто никак не решитесь задать вопрос: не могли бы мы снова увидеться?

– Да, действительно, не могли бы мы...

– Вы когда выходите из университета?

– В четыре.

– Я буду ждать вас на этом месте.

– Так сразу?

– Хорошо. Позвоните мне через месяц.

– Нет, нет, я выйду ровно в четыре.

Она умчалась, а Сергей стоял и смотрел вслед ее машине.

Весь день я пребываю в непривычном и приятном возбуждении: и когда читаю лекцию, и когда сижу на заседании кафедры. Я все время думаю о том, что в четыре часа меня будет ждать интересная, я бы даже сказал красивая, и очень умная женщина. Особенно волнует то, что она сама предложила встретиться. Я уже отвык от такого внимания со стороны женщин. Скорее, мне стало привычным их равнодушие. Я давно не жду ничего другого, поскольку небогат, немолод, не очень здоров и не вижу никаких причин, почему женщины должны мною интересоваться. Да и шесть лет одинокой жизни, во время которой были три или четыре случайные и очень недолгие связи, лежат тяжелым и, как казалось до сегодняшнего дня, совершенно неподъемным грузом.

Единственное, что выбивает меня из этого ровного состояния, – сны. Мне снятся порою, несколько раз в году, удивительные сны, в которых я влюбляюсь в красивую девушку, а главное – она в меня, мы занимаемся любовью, и я часто плачу от восторга, оттого, что снова люблю и любим. Иногда сон снится неявно, глухо, а иногда потрясает своей невероятной яростью и страстью, и, просыпаясь, я чувствую слезы на щеках. Я часто думаю о том, что, наверное смогу этот сон видеть его до самой смерти, только все реже и реже, и он будет становиться все более расплывчатым и неопределенным, но я все равно его узнаю.

Дата добавления: 2015-11-26