Читайте также:
|
Ночью он проснулся, и долго слушал металлическое постукивание батареи и вспоминал во всех подробностях о том, как он много лет назад провожал Татьяну на вокзал. Она совсем уезжала из Москвы, к какой-то своей тетке в Курган, выписалась и сдала в жэке свою кладовку. «То было совсем в другой жизни», – решил Макаров и заснул.
Утром, за завтраком, он попросил у Татьяны разрешения пожить здесь несколько дней.
– Ты что, с женой поругался?
– Я не женат, просто надо на несколько дней спрятаться.
– А что ты натворил?
– Взял сберкассу на Кропоткинской, пришлось двух ментов пришить.
Татьяна рассмеялась.
– Ладно, не хочешь – не говори. Живи хоть месяц, места у меня теперь много.
И потекла для Макарова странная, похожая на летний сон после обеда, жизнь. Он спал до полудня, потом обходил близлежащие магазины в поисках дешевого пива, потом сидел с мужиками в витрине. День проходил за днем, и Макарову казалось, что ему действительно удалось спрятаться от себя. Он не вспоминал ни о своей бывшей жене, ни о ее проблемах (правда, позвонил ей и сказал, что срочно уезжает в командировку), ни об Анне, ни о сумасшедшем старике. Очень испугавшись вначале тех фокусов, которые стала выкидывать его психика, испугавшись тех событий, которые, как он чувствовал, вот-вот должны были состояться, он жил теперь тихой, почти растительной жизнью, которой мешала только любовь с Татьяной по ночам. Он никак не мог отделаться от ощущения, что спит с призраком.
Правда, его видения полностью не прошли, но он не хотел принимать их всерьез, смеялся над ними и даже рассказывал о них мужикам. Например, Макаров рассказывал о том, какой будет Арбатская площадь лет через десять, а может быть и раньше. Собственно, площади не будет, а будет одна огромная, вечно заполненная наполовину бурой жидкостью яма, и две круглые дыры в ней с каждого края – туннели метро. Те, что идут вниз, к реке, залиты водой; арбатский тоннель, который к Кремлю, заложен колючей проволокой; в другом обосновалась банда Рябого – они там день и ночь костры жгут, иногда по ночам слышны страшные крики, говорят, что они режут любого, кто зайдет, впрочем, никто туда по доброй воле и не ходит.
Мужики слушали внимательно и, кажется, верили тому, что он говорил.
– Значит, все-таки будет война, – помолчав, сказал как-то один из них.
И тем не менее эти видения продолжали ему досаждать и не от всех можно было отделаться рассказами. Вещи, предметы, деревья, люди уже не были отчетливо разграничены, часто теряли строгие очертания, переходили, переливались друг в друга, и Макаров вдруг начинал понимать, что таков мир и есть на самом деле и то, что он видел, воспринимал, раньше было лишь бледной копией, иллюзией реальности. Татьянин дом, к которому он подходил вечером, был уже не просто дом – безобразная серая коробка, типичная ночлежка начала века – нет, дом вырастал прямо из тех культурных пластов, которые почти восемьсот лет копились под ним. Все страхи и ужасы, нечаянные радости и робкие надежды, весь кошмар существования жильцов этого дома и тех хибар, что стояли здесь до него, впечатывались в его стены, в глазницы окон, в искореженные временем водосточные трубы. Макаров видел эти хибары, словно проступающие сквозь стены дома, как видел и будущий многоэтажный гараж, построенный на этом месте. Дом был частью макаровской души, а сам Макаров – неприметной частью этого дома, одной из его будущих теней, которые проявляются на заплесневелой стенке лестничной площадки перед закатом. И дерево, старый изогнутый тополь, стоящий перед домом, чьи корни переплелись с фундаментом и составляли одно целое, был продолжением дома и одновременно горьким воспоминанием о том уютном сквере, который стоял здесь почти двести лет и был снесен до войны. И сам Макаров стал ощущать себя и свою настоящую жизнь как какую-то временную устойчивую кристаллизацию бесконечного потока, растянутого в прошлое и будущее. Он вдруг почувствовал, что специфическим усилием можно однажды скользнуть по этому потоку, по крайней мере назад, и очутиться в своем собственном прошлом, которое на самом деле никакое не прошлое, а просто тень его вечного, постоянного существования. Не было только никакой гарантии возвращения, и это страшило. Но однажды он все-таки решился и нырнул в прошлое, как бросился головой в колодец, и тут же очутился на московской улице близ Сокольников под дождем и осенним пронизывающим ветром, зашел в кафе и увидел Анну, которая, стоя за столиком перед пустой чашкой кофе, красила губы.
– Простите, – подошел к ней Макаров, – мы с вами не знакомы?
– Давно знакомы, – ответила Анна и отвернулась.
– Анна, ты меня не узнаешь? – тихо, с отчаянием спросил Макаров.
– Откуда вы знаете, как меня зовут?
Не отвечая, Макаров повернулся, быстро пошел к выходу, распахнул двери – абсолютная чернота. Секунду он поколебался, а потом смело шагнул в нее.
И очутился во дворе Таниного дома, на скамейке, с двумя бутылками пива рядом. Задумчиво повертев в руках бутылку, он решил таких экспериментов больше не проводить. Решил также, что дело не только в нем самом, в его необычных проснувшихся способностях, но и в месте. Ибо домишки этой улицы явно давно снесли, давно исчезли темные бездонные коммуналки с зелеными кухонными кранами и вечными старухами, и люди, с которыми он пил пиво в витрине, умерли, и Татьяна много лет назад уехала из Москвы. Но место это, где он когда-то провел несколько счастливых месяцев и куда сейчас случайно снова попал, не отпускает его, строит всевозможные миражи, обволакивает серым утренним туманом, как будто опутывает сетью, разыгрывает перед ним события, которые давным-давно случились и больше не имеют ни смысла, ни значения.
Макаров решил, что нужно уходить, пора возвращаться домой, к нормальной жизни, пора увидеть Анну, навестить старика-двойника. Утром он хотел попрощаться с Татьяной и поблагодарить ее, но проспал, она уже ушла на работу. «Ничего, позвоню из дома – или все-таки от старика. Прежде всего надо его навестить».
Макаров звонил в дверь Березина минут пять, никто не отвечал.Он даже приложил ухо к дверям, но никаких звуков в квартире не услышал. ”Вот черт! Неужели опоздал? Может быть, дед давно уже умер!”
Спустившись вниз, он сел на лавочку у подъезда и закурил, глубоко задумавшись. Очнулся после того, как дворник с метлой попросил его пересесть.
– О, как кстати! – обрадовался Макаров. – Вы не знаете, где может быть Березин из восьмой квартиры? Может быть, уехал куда?
– Уехал, – подтвердил дворник, – он регулярно уезжает.
– Куда?
– В дурдом. Куда же ему еще. Раза два в год обязательно уезжает. Полежит, полечится, успокоится и назад.
– Вот те на! Разве он сумасшедший?
– Самый настоящий сумасшедший. За неделю перед тем, как в дурдом уехать, он все время в окне торчит и поет песни на весь двор.
– А в какой дурдом, не знаете случайно?
– Знаю. Здесь совсем рядом, на параллельной улице, увидите больничное зеленое здание.
Через полчаса Макаров вошел в палату. Старик радостно улыбался ему с койки в углу:
– Спасибо, что пришли. Теперь я могу умереть спокойно. Хоть одна родственная душа навестила.
– Вам нельзя умирать, вы же не все мне передали.
– Что делать. Теперь уже поздно, сил нет. Да в этой обстановке и невозможно.
Он надолго замолчал. Макаров сидел рядом и не знал, что ему делать; то ли уйти, то ли еще посидеть.
– Все-таки кое-что я успел передать вам, – сказал наконец Березин, – разве вы не почувствовали?
– Почувствовал, еще как почувствовал!
– А вы уже научились различать духов? Или это вам не дано? – улыбнулся старик.
– Нет. А что это такое?
– Я не могу этого передать словами. Когда научитесь, поймете. Если вам повезет.
Стариковская улыбка показалась Макарову глумливой.
«Издевается, старый черт. У него на самом деле крыша поехала. С другой стороны – как тут не спятить от такого наследства».
Макарову уже много раз казалось, что он сходит с ума. А старик еще и духов умеет различать. На миг ему увиделось, как он сам, такой же больной и старый, почти выживший из ума, лежит на больничной койке и беседует со своим молодым двойником. От этого стало жутко.
– Ну, я пойду?
– Да, идите, если выживу, мы обязательно увидимся. И еще раз спасибо, что пришли.
Макаров вышел из больничных ворот и уперся в церковь, которая стояла рядом с молочной на Арбате.
«Что за черт? Я ведь уехал отсюда. Столько остановок на метро, и опять здесь?»
Подавляя в себе легкую панику, он быстро пошел в сторону Смоленской. Вспомнился старик и его глумливая улыбка.
«Что он имел в виду, говоря о духах?»
Тут Макаров заметил, что опять пришел к молочной, и не на шутку испугался.
«Не отпускает. Место не отпускает. Видимо, я схожу с ума!»
Он метался до вечера по близлежащим переулкам, но так и не смог выйти за какой-то невидимый круг. Непонятная, жуткая сила сначала вводила его в забытье, а потом поворачивала назад. Кончилось тем, что он, обессиленный, ввалился к Татьяне.
Наутро он продолжил свои попытки, но с тем же успехом.
«Может быть, вызвать врача? – Думал Макаров, сидя на своей скамейке во дворе Таниного дома. – Ведь я же очевидно сошел с ума. Может, меня на “скорой” отсюда вывезут? Но что я скажу врачу?»
Ночью, лежа без сна и прислушиваясь к еле слышному дыханию Татьяны, он решил, что есть только один способ выбраться – снова скользнуть в прошлое по потоку, который, может быть, куда-нибудь его вынесет, главное, вынесет из этого места. Он встал, вышел на кухню и, не зажигая света, сел на табурет перед окном, вглядываясь в темное искореженное дерево во дворе. Почему-то вдруг всплыло лицо отца, потерянно озирающегося в толпе, и Макаров понял, что ему нужно его найти, нужно сейчас же отправиться на поиски. Сейчас же, сию секунду нужно нырнуть в эту ужасающую глубину, так, чтобы темные воды сомкнулись над его головой, нырнуть без всякой надежды на успех. Он так долго и пристально смотрел на дерево во дворе, что от напряжения заболели глаза, и ему показалось, что дерево вдруг шелохнулось и стало приближаться к окну. Вот его острые сухие ветки уже царапают по стеклу, покрытый трещинами ствол почти закрывает окно, и Макаров сквозь стекло чувствует, как от него исходит тепло, сильное и ровное, потому что, понимает он, ствол растет из самой глубины Земли, где всегда жарко. Вдруг опять возникло то же состояние, что было на даче, он увидел себя с улицы, вернее даже, не он увидел, а дерево увидело, как он сидит, жалкий, тщедушный, в застиранной футболке, с горящими щеками, и смотрит в окно, и губы его шевелятся, он что-то беззвучно говорит...
Дата добавления: 2015-11-26; просмотров: 95 | Нарушение авторских прав