Live and breathe and die alone

MCR “Cubicles”

POV Gerard

Часто я задумываюсь о том, как умру в одиночестве, все так же распластавшись на больничной койке, пропахшей плесенью и лекарствами, и рядом не будет никого, кто смог бы разделить уходящие секунды жизни моего уязвимого перед смертью тела. А, может, я давно уже умер, учитывая то, сколько иголок вонзалось в мои вены, и сколько таблеток скользило по стенкам моего пищевода? Никто, даже он не возьмет меня за руку, чтобы услышать последний сиплый вздох, когда я сухими губами залпом глотну большую порцию кислорода. Я просто уставлюсь на серые полосы на потолке, досчитаю до десяти и закрою глаза. Засну.

Да, смерть это особая разновидность сна, иллюзорная реальность – разница кроется лишь в том, что она тебя не отпустит, не вселит в тебя вибрационные каналы энергии, не позволит широко распахнуть заспанные глаза; толкнет в пропасть, как ножом в спину. Смерть – предательница жизни – поэтичная эгоистка, находящая утешение в агонических всхлипываниях и эпилептических конвульсиях бездыханных бледных тел. К тому же, она – коварная соблазнительница, как неземной красоты сирена, сбивающая моряков с пути, зазывая за собой в бесконечные глубины темного океана.

Пронзаю взглядом все тот же бессменный потолок, а на белесой шероховатой поверхности образно мелькает его отточенный белый лик. Я не видел его уже…так долго. Быть может, на самом деле прошло всего несколько часов, но я не могу утверждать правильность своих догадок. Я по-прежнему не могу встать, ибо прикован к кровати тягучим дыханием морфия. Пальцами вплетаюсь в простынь, влажную и шершавую. Начинаю чувствовать себя настоящим привидением, как будто порция наркотика возвышает меня над землей, и я становлюсь свидетелем собственного разложения.

Тот Джерард, который сейчас лежит на старых потертых простынях, не может сосредоточиться ни на чем другом, кроме как на потолке. Тот Джерард безучастно всматривается в трескающуюся шлифовку. Бетонные стены сужаются, сокращая расстояние друг между другом, надвигаясь на амебный организм посреди комнаты. Я смотрю на того Джерарда и замечаю, что взгляд его остекленел, а губы слегка подрагивают в невесомом шепоте. Я не хочу быть тем Джерардом. Я хочу выбраться из этой ловушки, чтобы добраться до Фрэнка.

Вздрагиваю от легкого покалывания в подушечках пальцев, немного удается пошевелить обеими руками. Кажется, “обморожение” морфием начинает спадать. Мурашки забегали по поверхности кожных покровов, заставляя каждый волосок вспорхнуть над эпидермисом. Слух, зрение, чувствительность – все постепенно нормализуется, принимая прежнее состояние. До меня незаметно быстро доходит, что за плотными прослойками деревянной двери отчетливо слышны сбивчивые крики, возгласы и оханья. На мгновение я даже надеюсь, что наступил апокалипсис, что всему совсем скоро придет конец, и я освобожусь в кои-то веки от тяжелых оков. Но, что бы это ни было, нельзя доверять звукам – они тоже могут оказаться мимолетной слуховой галлюцинацией, травмирующей мой и без того нефункциональный мозг.

Долгожданный поворот дверной ручки. Долгожданный потому, что я попросту изнемог от пребывания в одноместном склепе с резким запахом аммиака. Приподнимаю свинцовую голову и вижу Пеппер.

- Джи, – сомкнув губы в узкую полосу, на грани рыданий, прошептала она. – Я пришла проведать тебя. И, знаешь, пора нам с тобой умыться и расчесать забавное гнездо на твоей голове, – присев на краешек кровати, Пеппер взъерошила мои волосы и натянула улыбку, печальную улыбку.

- С-сколько времени? – задыхаясь от неприятных ощущений во рту, спрашиваю я. Единственный вопрос, который волнует меня, потому что счет времени я напрочь потерял.

- Час дня, милый. Скоро принесу твой обед, – рыжая девушка накрывает мои пальцы-ледышки своей дарящей тепло ладонью. На моем лице застывает эфемерная маска удивления. – Ты еще очень слаб, поэтому тебе пока нельзя особо шевелиться, мой хороший, – прижимается губами к моему лбу и аккуратным поцелуем оставляет невидимый талый след.

Я не совсем осознаю, что все еще нахожусь в этом дне, не в следующем, не в том, который будет через неделю, а в этом. Все верно. Помните, я говорил, что неделя здесь равносильна месяцу? Так вот вся ночь и следующие за ней утренние часы показались мне беспрерывной неделей. Несостыковка. В глазах темнеет, а к горлу подкатывает тошнота. Мешающий мне шум снова издается из-за приоткрытой двери.

- Кто к-кричит? – упорно пытаюсь занять вертикальное положение. Тщетно. Скатываюсь обратно на подушку под тяжестью медикаментозного тела.

- О, Джи, один паренек поднял на уши чуть ли не все отделение, – принялась как можно корректнее изъясняться Пеппер, понимая, что я такой же “паренек”. – Он… – она запнулась, явно не желая произносить следующие слова, боясь как-то задеть меня, или что-то вроде этого, – …его нашли в луже крови на полу в собственной палате, – все-таки продолжила девушка и вздохнула, поглаживая меня по волосам.

Знаете, во мне вдруг вспыхнула огненная решетка пламени, как будто я что-то упустил. Я вжался в поверхность кровати и начал дрожать. Губы слегка приоткрылись, как будто моим долгом было спросить то, чего так боялся сделать вслух. Меня не покидало ощущение, что с Фрэнки что-то не так, словно невидимая лента скользила мимо грузных стен и посторонних людей, соединяя наши души.

- Фрэнки… – сорвалось с моих губ, сомкнутых в трубочку. Я не сразу обратил внимания на непонимающий взор Пеппер.

- Да, Фрэнки…Фрэнк Айеро. Откуда ты… – не успела санитарка договорить, как вдруг, клянусь, меня парализовало. Ее слова острой иглой вонзились в сердце. Я боялся произносить это вслух, боялся даже думать о том, что этим “пареньком” может быть Фрэнки. Но Пеппер только что подтвердила мои опасения. Она осязала, как я остолбенел – ладонь, хрупкая изящная ладонь дрогнула и отстранилась от моих бескровных пальцев. – Джи! Боже мой, Джи, – дотягивается до тумбочки, достает из небольшого контейнера успокоительное и приоткрывает мой рот, чтобы поместить пилюлю под язык. Рассасывающее свойство.

Чувствую, как напряжение улетучивается, а дымчатая сетка спадает с радужек глаз. Онемение во всем теле растворяется в неизвестность и превращается в мимолетный приступ истерики. Сжимаю скрипучую ткань в кулак и набираю в легкие тонкую материю воздуха.

- Он ж-жив? – молящими расширенными зрачками направляю взгляд на Пеппер.

- Жив, Джи, – лаконичный ответ, такой уместный сейчас, вмещающий в себя самое емкое послание.

- Г-где он?

- В здравпункте, милый, – рвано выдохнув, сообщает девушка, сжимая мою руку в своей. – Прости меня, Джи. Я не знала, не знала, что вы знакомы. Боже, у тебя появился друг, как я этому рада, солнышко! – плачет и смеется одновременно, закрывая лицо руками, а потом обнимает меня, так невесомо. Она понимает, все понимает. По моим глазам. – О, Джи, с ним все будет в порядке, санитары вовремя успели зайти в палату, – ее ободряющие слова повисают в воздухе, а тонкие руки заботливо гладят меня по скулам.

Как такое могло произойти? Фрэнки, глупый, глупый Фрэнки. Теперь я узнал, за что ты попал сюда, отчасти. Зачем ты сделал это с собой? Почему не дождался меня? Ты начал помогать мне заново обретать себя, а теперь ты губишь себя сам, а я не могу спасти тебя, обессиленно покоясь под жарким одеялом. Вот он, тот Джерард. Вид сверху. Джерард – ничтожество. Ничтожество, которое рушит все представления о духовной связи сбившихся с пути отшельников. Ничтожество, которое сломило бойкий дух Фрэнка. Я жалок, позорен и никчемен.

- М-можно к нему? – под покровами пыли и спертого воздуха моя речь кажется невнятной. Я даже забываю о нелепости своего вопроса. Это не детский лагерь, чтобы навещать друга в медпункте, когда у того прихватило живот.

- Джи, послушай, я…не знаю, – почти беззвучно проговаривает Пеппер. – Хочешь, я поговорю с доктором Вангер? Его должны уже ближе к вечеру перевести обратно в палату. Может…может, мы сходим вместе к нему, как думаешь? – ямочки на розовых щеках санитарки проступают, как только она воодушевленно улыбается и снова прикладывает теплые губы к моему покрытому испариной лбу. От ее слов мне становится спокойнее, хотя все это происходит за гранью возможного.

- С-спасибо. Ты лучшая, Пеппер, – стараясь изо всех сил четко шевелить губами, говорю я. Кажется, искрящиеся слезы проступают в уголках глаз Пеппер. Она прижимается ко мне, и я чувствую влажность на щеках. Она и вправду лучшая среди остальных работников этого заведения. Она на моей стороне, я знаю. Остальные лишь механические животные, роботы, нервы которых из нержавеющей стали.

***

Коридор. Такой длинный коридор, обрамленный бело-голубыми стенами. Кажется, что он никогда не закончится, а линолеум, скользящий под ногами, выстилается в зигзагообразную форму. Крики и стоны повсюду. Из-за каждой двери, расположенной по бокам узкого коридора. Только черные номера и буквы на дверях напоминают о том, что ты все еще в психиатрической клинике. В нос забивается резкий запах мочи и сырости – видимо, кто-то из пациентов совсем не управляет своим организмом. И это пугает. Они стали такими благодаря новейшим псевдометодикам. Глаза опущены вниз, а узоров на линолеумной поверхности становится все больше, и они все пестрее и четче.

Тук. Тук. Тук. Бешеные удары сердца обостряются, готовясь проломить ребра.

Клац. Клац. Клац. Зубы наезжают друг на друга в порывах сумасшедшей дрожи, как если бы это был озноб.

Кх. Кх. Кх. Кашель от волнения как нельзя кстати / лучше /.

Передо мной возвышается дверь под номером 311. Черным по белому. Такое впечатление, что она уменьшается – я не могу дотянуться до блестящей ручки, как если бы у меня был синдром Алисы в стране чудес. Сглатываю ком. Тремор рук зашкаливает.

- Мы пришли, Джи, – звонкий женский голос приводит меня в сознание. Пеппер. Ей удалось получить разрешение на то, чтобы сопроводить пациента к другому пациенту под кодовым именем “друг”.

Представьте, что вы в пустыне. Вы идете долго, несколько дней, но никак не можете добраться до источника воды. Ее попросту нет. Ваши органы иссушились, вы истощены и потеряны. Палящее солнце отыгрывается на вашем угасающем сознании – и вы готовы уже упасть плашмя на обжигающий песок. Но, внезапно, вы слышите характерные для верблюдов звуки, оборачиваетесь и видите то чудо, которого так не хватало – оазис. Да, оазис, с распростертыми объятиями встречающий вас со своим обилием чистейшей воды и приятными зелеными раскидистыми растениями. Вы несетесь сломя голову к желанному омуту и, как только губы ваши касаются леденящей мраморной воды, в голове проносятся искры экстаза – так долго вы желали насытиться дефицитным элементом вашего организма. И вы пьете, пьете, пьете, пока вода не польется изо рта, пока не сойдете с ума от удовольствия.

Такое же чувство я испытал, как только увидел его. Он – мой оазис. Его хрупкое тело покоилось на небезызвестной поверхности. Глаза его плотно были закрыты, и пышные ресницы отбрасывали тени на фиолетовые синяки под глазами. Приглушенный свет падал на его лицо. Такое красивое лицо: четко очерченные выпирающие скулы, заостряющие и без того худосочные черты; сжатые бледно-розовые губы, окаймленные сухой пленкой; идеальный ровный нос, и также черные как смоль волосы, ниспадающие тоненькими прядками на глаза. Сиплое дыхание разносится по пустому пространству комнаты. На шее у него замечаю квадратной бинт, заклеенный лейкопластырем в форме икса. Руки сложены по швам – правая из них полностью перебинтована, а из-под белой марлевой ткани слегка просачиваются остатки крови. Он накрыт одеялом по живот. Острые ребра его вздымаются с каждым тугим вздохом, просвечиваясь под тонким материалом больничного одеяния.

Кажется, я на мгновение перестал дышать. Я забыл, где нахожусь. Я просто смотрел на него, осознавая, как нуждался в нем. Нуждался в том, чтобы быть рядом с Фрэнки в одном временном отрезке.

Его глаза медленно приоткрываются. Представляю, с каким трудом ему это дается. Учащенно моргает ресницами и вскоре устремляет взгляд на меня, стоящего возле его кровати и смущенно поправляющего липкие волосы. В этот момент я точно ощутил, как парализовало все мышцы, все нервные клетки мозга – знаете почему? – он улыбнулся. Улыбнулся мне. Дрожащей улыбкой он сопроводил каждое мое неловкое движение.

Теряю рассудок и срываюсь с места – бросаюсь на колени перед кроватью и осторожно помещаю голову на его груди, ощущая, как он вбирает воздух, и грудная клетка поднимается и опускается. Как колыбельная, успокаивает. Пеппер осталась где-то позади. Она даже говорит мне что-то, но я не слышу. Или не хочу слышать? Сейчас все, что я хочу слышать, это его дыхание и невнятный шепот.

- Джи, ты пришел…

- Тшш, – шепчу я в ответ и начинаю еле слышно напевать строчки из песни, которую он посвятил мне:

«Never let them take the light behind your eyes...

One day, I'll lose this fight...

As we fade in the dark, just remember

You will always burn as bright»

Глава 14.

Just another surgery tonight,

Well if you amputate the loneliness,

The anesthesia dims the lights

MCR “Surrender the Night”

POV Frank

Когда из вен вытекают молниеносные кровяные струйки, тогда и из тела навсегда выскальзывает жизнь, смешиваясь прозрачной дымкой с пыльными частицами воздуха. Мне не первый раз удается почувствовать это. Но только физическая боль помогает мне унять душевную. Израненный и изнеможенный изнутри, я становлюсь свидетелем собственной ампутации души. Сковывающая грудную клетку боль скальпелем делает надрез с левой стороны, а затем тугими щипцами вытягивает из меня невидимую субстанцию, ампутирует бракованную душу.

Я наполовину осознавал, что лежу на больничной койке, и даже слышал неразборчивые голоса вокруг, но был не в состоянии собрать из частей этого паззла единую картинку происходящего. Веки налитым свинцом заслоняли глазные яблоки, а зрачки упорно бились в схватке с навалившейся преградой. Губы не желали размыкаться, словно склеенные прочным клеем. Руки и ноги, окаменевшие, приросли к жесткой простыне. Я не спал, но и не бодрствовал; большая потеря крови сыграла излюбленную шутку с моим разумом, погружая его на границу между реальностью и иллюзорностью.

В такой момент ты понимаешь, что являешься всего лишь куском мяса, не имеющим права выбора, право голоса, право на жизнь; не имеющим ничего, кроме “почтенного” места на несвежем постельном белье. Не забудь также то, что оболочка твоя недолговечна и изнашиваема; а душа – легковоспламеняема, а значит, без труда ее можно ампутировать. Этот процесс больше чем просто болезненный – он непереносимый. Но, под наркозом ты вряд ли задумаешься о своей чувствительности. Ты выкарабкаешься, но навеки прослывешь сорняком, мешающим взрастать молоденьким росткам.

Пока я лежал, чувствуя, как перебинтовывают мою изуродованную руку, как останавливают кровотечение на шее, – видимо, сонную артерию я не задел, иначе меня уже встречал бы загробный оркестр – я улыбался. Да, вы не ослышались. Эта улыбка была заметна лишь мне – я улыбался потому, что вновь избавился от скопившейся во мне боли, ржавеющей на стенках сосудов, посредством того, что выпустил лишнюю кровь наружу. Я улыбался, потому что сменил декорации – галлюцинации не застали меня врасплох, так как я их ждал.

В мозговой галлюцинаторной ловушке все цвета окрашивались в более яркие оттенки, а все звуки становились куда более громкими и колоритными. Нежная голубая вода раскачивала каноэ, внутри которого разместился я, скрестив руки на груди. Тело мое усыпано экзотическими цветами – течение несет меня на свои же похороны. Я мертв, вы не заметили? Моя ампутированная душа парит в воздухе, смеясь над такой скудной потрепанной оболочкой. А вокруг пустота. Край обетованный. Здесь все мои смертные грехи разносятся пулями по кристаллам кислорода. Здесь солнце злое, готовое на месть. Здесь пепел сыпется на руки, а небо постепенно застилается черными как смоль тучами. Здесь нет спасения. Здесь нет анестезии. Здесь – сюрреалистическое шоу для ампутированных душ.

***

Из моих бредовых видений, начавшихся наверняка потому, что умелые медсестры успели вколоть мне немалую порцию морфия, а также накачать транквилизаторами, меня вырвал голос, который показался очень знакомым, знакомым до скрежета зубов. Я все еще отчетливо слышал предсмертную колыбельную, которую исполняли для меня ядовитые таблетки, ловко скользящие по языку в горло, а потом спящие мирным сном на стенках желудка. Но печальный голос не давал мне покоя.

И тогда я изо всех стал преодолевать плацебные ставни, закрывшие на железный замок мое здравомыслие. На веках застыла чья-то тень, потревожившая покой зрачков, вновь забегавших по разным углам. Чувствительность, кажется, возвращалась ко мне, и я ощутил мучительную тянущую боль в руке, словно мог под микроскопом разглядеть каждую резаную рану и то, как циркулируют лейкоциты, эритроциты и тромбоциты по системе сосудов в моем организме. Именно это несносное ощущение подтолкнуло меня к пробуждению.

Я несколько секунд привыкал к освещению в палате, хоть оно было и приглушенным, но глазам было немного больно. Переведя взгляд на источник, который пускал тень на мои закрытые веки, я улыбнулся. Теперь я по-настоящему улыбнулся, поняв, что это не царство Морфея. Это был Джи.

***

Джи лежал на моей груди и шепотом напевал песню, ту песню, которая была адресована ему. Его анемичное лицо волшебно оттенялось неброским темным светом, а ресницы слегка подрагивали от моего дыхания. Он просто мирно покоился на моих торчащих из-под тонкого кожного слоя ребрах, а я испытывал такое блаженство, словно его прикосновение касалось моего сердца. Его присутствие дало мне понять, что я инфицирован. А распространитель инфекции нежно напевает трогательные слова, снова и снова. Его душа – инфекция, заражающая мою кровь и распространяющая смазанные ядом стрелы по всему организму, достигая эпицентра всех мук – мозга. Мы оба инфицированы друг другом. Именно заражение не позволит скальпелю покуситься на мою душу. Нет. Они не ампутируют ее. Процесс заражения запустился на полную мощность.

- Джи, нам пора, тебе нужно поужинать, – тоненький голосок санитарки раздался эхом по комнате. Я только сейчас заметил присутствие рыжей девушки с добрыми глазами.

- Подожди, – ответил Джи.

Он поднял голову и заглянул в самую глубину моих глаз. Придвинувшись поближе, он провел дрожащей рукой по моей щеке, а затем приложил ладонь к залепленной ране на шее и прошептал: «Пройдет».

- Инфекция, – прошептал я, рассматривая его детские черты лица.

- Нет, это пройдет, – уверяет меня Джи. А мне хочется рассмеяться самым счастливым смехом, потому что он, глупый, не понимает, что я хочу донести до его зараженной души.

- Инфекция спасет нас, – выдыхаю я и кашляю, потому что во рту все еще сухо и неприятно.

Наблюдаю за реакцией Джи – он внимательно смотрит на меня, с детским любопытством, а потом наклоняется ближе, шепчет «Мы спасем друг друга» и оставляет невесомый след своих мягких губ на моей щеке, совсем близко с краешком рта.

- Когда я увижу его? – Джи оборачивается на прячущуюся в дверях санитарку.

- Как только ему станет лучше, ему разрешат снова выходить из палаты, и тогда вы будете видеться каждый день. А пока, ты можешь в моем присутствии посещать его, милый, – радостно хлопая ресницами, поясняет девушка.

- Пока, Фрэнки, – Джи встает с колен, перебирает пальцами прядки моих волос и улыбается.

- До встречи, – тихо проговариваю я, потому как сильнодействующий препарат все еще связывает мой язык.

***

- Айеро, твое счастье, что ты остался жив, – пестроту пустого пространства нарушил прокуренный голос доктора МакГилл.

МакГилл – нейропсихолог, пытающийся уже не в первый раз покопаться в моих извилинах, дабы выявить какое-то глобальное повреждение. Такое чувство, что каждый врач сам придумал название своей отрасли профессии, лишь бы звучало как можно ярче, а по сути, ничего толкового ни один из них не делает. Каждый страстно желает досконально изучить мозг любого пациента, разобрать как конструктор, а потом сложить в неправильном порядке. Все “психо”-профессии настолько эклектичны, что можно вечно рассуждать о том, кто же из них и чем конкретно занимается. Специалист по душам, специалист по мозгам? А кем хотите стать вы? Психолог, психиатр, психотерапевт, нейропсихолог, патопсихолог, а, в конечном счете, и патологоанатом – выбирай.

- Пора тебе перебинтовать руку – и в путь! Только отныне твою палату мы будем проверять перед каждым отбоем, чтобы убедиться, что ты не пронес очередное режущее средство в свою кроличью нору, – предупредил меня доктор. Я еле сдержался, чтобы не рассмеяться ему в лицо.

- Какой день? – вырвался единственный вопрос из моих уст. Я абсолютно не понимал, сколько прошло времени, а все из-за этих таблеток, которыми мне пришлось давиться под пристальным надзором санитара Брукса. Джи приходил ко мне, а рыжая санитарка охотно позволяла ему сидеть со мной целых полчаса – но такова была не ее воля, а вышестоящего начальства, конечно же.

- Пятница. Тебя вообще это не должно волновать, – как точно подметил МакГилл. В психушке ведь и вправду необязательно знать, какой сейчас день, месяц, год.

Перебинтовав мне руку и сменив марлю на обычный пластырь на шее, доктор посветил фонариком в глаза, чтобы проверить зрение. После чего он попросил меня медленно встать и пройтись на небольшое расстояние. С его заданиями я справился прекрасно, не считая того факта, что от валиума меня слегка клонило в сон, а от этого и походка была не такой ровной, как хотелось бы.

После небольшой проверки мужчина выдал мне новую рубашку и штаны. Всегда задавался вопросом, почему в больницах выбирают именно белые, голубые, редко бледно-салатовые цвета для одежды пациентов. Неужели они считают, что настолько пресные цвета способны успокоить? Меня наоборот раздражает этот колорит, который при каждом пробуждении все больше напоминает о том, что ты чертов псих и находишься в забытой Богом, и даже Сатаной, клинике.

- В столовую сам дойдешь? Время завтрака, – разговаривая со мной так, словно у меня не работают оба полушария мозга, спросил доктор, на что я лишь кивнул.

***

Неторопливым шагом, все еще во власти валиума, я прошел в столовую, взял поднос с очередным кулинарным “шедевром” и направился к своему столу. Раны на руке немного щипали кожу, и нести даже такую легкую ношу было проблематично.

- Джи, – подойдя к столу, первым делом произнес я.

Он поднял на меня свои оливковые глаза и вскочил со стула. Я сообразил быстро поместить поднос на твердую поверхность, потому что в следующую секунду я был уже в плену тонких рук, обвивших меня за талию.

- Фрэнки, – уткнувшись носом в мои волосы, прошептал Джи.

Мы так и стояли, тесно прижимаясь друг к другу, тепловыми вибрациями распространяя инфекцию по каждой частичке наших тел, скрытых под слоями одежды. Два инфицированных неизлечимым вирусом человека.

- Я люблю тебя, – обнимаю его еще крепче, а с губ слетают три слова, повисшие над нашими головами. Мои губы распространяют инфекцию невидимыми буквами, занося ее в ушные раковины Джи. Его сердце начинает ритмично биться вместе с моим. Мы заражены полностью.

Глава 15.

From the razor to the rosary

We could lose ourselves

And paint these walls in pitchfork red

MCR “It’s Not a Fashion Statement, It’s a Deathwish”

POV Gerard

Тук. Тук. Тук.

Представьте, что у вас рентгеновское зрение.

Тук. Тук. Тук. Тук.

Икс-излучение проникает сквозь кожные покровы моего тела, и вы видите, из чего я состою.

Тук. Тук. Тук. Тук. Тук.

Щелчок. Рентгеновский снимок сделан.

Далее замедленный кадр кинопленки глубоко во мне, под слоями кожи, мяса, мышц и нервов. На экране – мое сердце. Громкий стук. Еще и еще. После трех слов количество сердечных сокращений мгновенно перевалило за норму состояния покоя. Пульсирующий насос со скоростью света перекачивает кровь из вен в артерии. Теперь вы отчетливо видите, как по коронарным сосудам багровая субстанция достигает всех тканей сердца, снабжая его кислородом; и две артерии, отходящие от аорты, как венец, оплетают сердце. Интенсивное кровообращение и до боли учащенный пульс, отдающий эхом по вискам. Прерывистое дыхание вибрацией посылает импульсы в мозг, одурманивая сознание окончательно.

Чувствую онемение в кончиках пальцев рук и ног; нервный тик бьет по правому глазу. Медленно размыкаю веки и встречаюсь с его ореховыми глазами. Ресницы подрагивают от его дыхания, такого близкого и горячего. Его слова застряли в каждой клетке головного мозга, в каждом кровяном сосуде, в каждом нервном окончании – и покрыли мурашками тело. Меня словно парализовало. Паралич эйфории – если такое в природе существует.

Я прижался к Фрэнки еще сильнее, обвивая талию мертвой хваткой. Казалось, сейчас наши ребра, столкнувшись друг с другом, разоврутся от такого напора под влиянием бешеного ритма двух сердец, пылающих при соприкосновении. Сквозь нас прошли миллионы электрических зарядов – будто ноотропы и психотропы растекаются током по кожным тканям, пронзая сердцевину, раскрывая клапаны и разбрызгивая густую кровь во все стороны. Химические вещества вступили в реакцию, пробуждая все механизмы двух зараженных организмов. Тепло распространилось между нами и воздушно-капельным путем попало во все три слоя сердца.

- Фрэнки, – выдыхаю я трясущимся голосом.

Он гладит меня по спине, и создается впечатление, что он сглаживает раны из прошлого на моем сердце, очищает изнеможенную душу. Он молчит, но я ощущаю, как губы его дрожат в танце улыбок. Теперь у нас одна боль на двоих. Одна болезнь.

- И я…люблю тебя, – шепчу я, и щеки мои покрываются пунцовым бисером.

Так мы и стояли в обнимку в самый разгар завтрака в промозглой столовой. Но для нас не существовало никого и ничего. Я вдыхал его запах, покрываясь испариной от пара, исходившего от его тела. Радиоактивные вещества захватили мой разум.

Вскоре Фрэнки отстранился от меня и усадил за стол, не сводя с меня глаз. Я выпил все еще теплый чай, запив им красочные таблетки, ютившиеся на краю подноса, и съел бутерброд с маслом и сыром, чтобы хоть чем-то заполнить желудок. Фрэнки тоже проглотил порцию пилюль, но к еде не притронулся. Он лишь поморщился, разглядев тошнотворное содержимое тарелки с отколотым краем. Я засмеялся. Спустя столько лет я смог искренне рассмеяться. Вы представляете? Я посмеялся над тем, как смешно Фрэнки сморщил нос. Он смущенно улыбнулся и встал из-за стола.

- Пойдем, Джи, – Фрэнк протянул мне руку.

Мы вышли из столовой, переплетая пальцы, и незаметно направились к туалету, чтобы вновь исполнить его секрет. Нельзя давиться ядовитыми драже. Два пальца в рот – и ты на пути к очищению. Твоя душа хоть чуточку дышит.

***

- Сыграй мне, – ласково прошу я Фрэнки, как только мы перебираемся в игровую комнату после выполненной миссии.

Он без слов берет гитару, запрыгивает на подоконник и жестом приглашает меня сесть рядом. Его тонкие пальцы едва касаются струн, а я уже предвкушаю, как нечто волшебное разольется прекрасными звуками во мне. Я осознаю, что рядом с ним моя боль улетучивается, ускользает как песок сквозь пальцы, исчезает в призрачной дымке. Я набираю воздух полной грудью, разбираю ноты более четко, картинки реальности становятся раскрашенными в разноцветные оттенки.

«Stand up fucking tall

Don't let them see your back

And take my fucking hand

And never be afraid again»

Его хриплый голос бьет по барабанным перепонкам, заставляя меня ожить. Звуковыми волнами он передает мне послание по воздуху. У меня появился смысл. Я не чувствую себя связанным по рукам и ногам, не чувствую себя сорняком, не чувствую себя мертвым.

Фрэнки – его имя уже словно вытатуировано на моем языке, выжжено на сердце. Меня не покидает мысль, что я знаю этого человека всю жизнь. Но это невозможно. Мы просто нашли друг друга. Нашли на границе между двумя мирами. И наши души прильнули губами друг к другу. Наши души – собранный воедино паззл, кусочки которого с самого рождения блуждали по свету в поисках нужного момента.

Мы могли потерять останки своих умирающих душ, затеряться в круговороте медикаментозного ада и разбиться о бетонные стены, стоя на краю лезвия и раскрашивая стены в кроваво-красный. Но мы обрели спасение.

- Фрэнки, – я касаюсь его плеча, от чего он слегка вздрагивает и перестает играть. – Спасибо, – благодарно смотрю на него.

Но Фрэнки ничего не говорит. Он откладывает любимый инструмент в сторону и придвигается ближе ко мне, так, что я чувствую дрожь в его теле. Он осторожно берет мое лицо в ладони – меня сразу же опаляет холодок его пальцев – и накрывает мои губы своими. Кровяной поток приливает к голове от резкого накала вибрирующей энергии, и я размыкаю губы, позволяя себе попробовать его на вкус. Его бледно-алые губы оказались фруктовыми с горьковатым привкусом. Как будто самые сладкие фрукты мира смешали в однородную массу.

Вокруг нас галдят одни разнервничавшиеся пациенты, а другие пускают по комнате бумажный самолетик и кидаются мягкой игрушкой, хлопая при этом в ладоши, словно увидели восьмое чудо света. Но мы ни на что не обращаем внимание. Фрэнки обнимает меня, прижимая к себе, а я мирно лежу на его плече.

В безмолвии мы прощупываем пульс друг друга и наблюдаем за другими сумасшедшими. Но мы не такие, как они. Мы не сошли с ума от наших болезней, мы сошли с ума от заразительного смертельного вируса, который переплел наши души и соединил невидимые нити железным замком.

Внезапно я кинул взгляд на пол и увидел мои цветные карандаши и фломастеры, разбросанные по ворсистому ковру. Приметив яркий красный цвет, я передернулся – в голову вновь постучало воспоминание о том, каким я был прежде, до попадания сюда. Загадочная улыбка озарила лицо.

- Фрэнки, надо найти Пеппер, – я впервые за долгое время преодолел себя и произнес цельную фразу.

- Зачем, Джи? – удивился он и нежно потерся губами о мои волосы.

- Краска. Мне нужна краска, – на этих словах я соскочил с подоконника и восторженно вскинул руками. Фрэнки хихикнул и, не задавая лишних вопросов, спрыгнул за мной и обнял меня за талию.

***

- Мне нужна краска. Красная краска, – попросил я у продавца, как только мы с Кимберли, заливаясь смехом, забежали в специализированной магазин краски для волос. Здесь были все виды и все цвета, какие только пожелаешь!

- Тебе пойдет красный, я уверена, милый! – схватив меня за руку, Ким закружилась в танце, держась за край длинной юбки.

- Вот, держите, – мужчина протянул мне заветную упаковку и упоительно улыбнулся, глядя на такую счастливую пару.

- С этого дня жизнь изменится, вот увидишь! Чтобы распрощаться с прошлым – надо начать с себя, изменить нечто в собственном облике! – как оратор провещал я, обнимая Кимми за талию.

- Какой твой любимый цвет, мой любимый панк? Ха-ха-ха, – Кимберли заразительно захохотала, а глаза ее загорелись яркими красками радуги.

***

Мне нужна краска. Красная краска.

Глава 16.

I'll paint this town blood red tonight,

Erase this scum from my fucking sight.

Leathermouth “Catch Me If You Can Mr. Lusk”

POV Frank

Джи потянул меня за руку к двери. Мне было приятно видеть его улыбку, настоящую искреннюю улыбку. Глаза его по-детски загорелись, как будто он вел меня в волшебный мир сказок и мультиков. За его зрачками скрывалось то доброе и наивное чувство, которое преобладает в детской душе – такое редкое и ценное среди взрослых людей. Он таил его глубоко в себе. Несмотря на всю боль и мучения, что пришлось пережить, – я просто знал, видел, ощущал, что прошлое его было жестоким – он сумел сохранить в себе столь диковинное качество.

- Она там, я помню, – Джи указал на дверь в нескольких метрах от игровой комнаты, как только мы вышли в коридор.

До поставленной цели было рукой подать, – каких-то пятнадцать-двадцать шагов – но пока мы шли, гладкая поверхность пола подо мной начала приобретать нечеткие очертания, а стены – сужались и расширялись. В глазах мутнело, но не от голода или нехватки витаминов, а от трепетного чувства, охватывающего разум и сердце. Я жадно хватал губами воздух – кислорода было катастрофически мало. Все происходило под влиянием чар моего художника. Наши пальцы сплетались в хрупком танце, передавая друг другу заряды лучистого тепла. Серое вещество головного мозга, кишащее нейронами, забурлило, как лава вулкана. Так на меня действовали прикосновения Джи. Казалось, если объятия наших рук разомкнутся, невидимые магнитные тельца осколками разлетятся в разные стороны, шумно разрывая тишину трения подушечек пальцев.

- Пришли! – звонко пропел Джи, завидев заветную дверь. Он три раза постучал хрупкими костяшками и смущенно взглянул на меня, прячась за волосами.

- Не бойся, – я медленно поднес ладонь к его лицу и заправил густую прядку волос за ухо. Джи раскраснелся, заставив меня тем самым по-доброму улыбнуться.

- Джи, Фрэнки, милые, что вы здесь делаете? – из-за двери показалась Пеппер; ее рыжие кудряшки забавно выбивались из-под косынки. – Проходите скорее, – она пригласила нас войти.

Я впервые за время пребывания в этом адовом круговороте очутился в такой светлой комнате. Создавалось впечатление, что лучезарная улыбка Пеппер рассеивалась по холодному пространству и покрывала каждую частичку воздуха и вещей шелковистой нежностью. Девушка была аленьким цветком в царстве гнили и трупных пятен.

- Мне нужна краска, – Джи захлопал густыми ресницами, разгоняя крупицы света. – Красная, – уточнил он. Пеппер недоуменно пожала плечами.

- Какая краска, мой хороший?

- Для волос, – пояснил Джи. – Пожалуйста, Пеппер!

- О, Джерард, ты захотел вернуться к тому цвету, что был у тебя? Как сейчас помню того паренька с яркой шевелюрой и причудливой челкой, – санитарка мечтательно засмотрелась в пустоту. Теперь и я понял, почему вдруг Джи взбрело в голову перекраситься. Он хочет измениться, он ощутил жизнь.

- Да, хочу, очень, – закивал Джерард. Я лишь стоял, внимательно наблюдая за ним.

- Милый, я куплю тебе краску сегодня. Как раз у меня будет перерыв в обед. И к вечеру принесу тебе. Ты рад? – Пеппер приблизилась к Джи и провела ладонью по его волосам. Даже на расстоянии ощущалось тепло, исходящее от рыжей девушки. Она от всего сердца желала добра Джерарду, стремясь подарить хоть каплю счастья его измученной душе.

- Пеппер, ты самая лучшая, – Джи захлопал в ладоши и обнял санитарку. – Спасибо.

- Милый, я еще ни разу не видела в твоих глазах искрящегося огонька, – Пеппер взяла лицо Джерарда в ладони. – Фрэнки, все благодаря тебе, – она обратилась ко мне и задорно подмигнула.

***

Вечером мы сидели с Джи в столовой. Он бросал в мою сторону смущенные взгляды и пил морс. Я смог поклевать немного гречки, а от кислого запаха морса по телу бегали мурашки. К ужину прилагался прозак – для того, чтобы пациенты быстрее погрузились в сон. Но по нашей с Джи схеме таблетки должны были отправиться в канализацию.

Я никогда бы не подумал, что с человеком может быть настолько комфортно даже без слов. Я заглядывал в глубину его оливковых глаз и видел отражение своей души. Лицо Джерарда сияло, даже впалые щеки и синяки под глазами не затмевали его природной красоты. Он больше не будет подвержен нападкам ядовитых пилюль; он впредь не почувствует такой боли, словно в горло заливают плавящееся железо. Я позабочусь о нем. С эффектом плацебо настало время распрощаться. По коже вибрациями проходил ток, когда Джи накрывал ладонью мою руку.

После еды мы выполнили свою миссию, а затем в коридоре нас перехватила Пеппер и завела в ординаторскую. Джи сжимал мои пальцы, и наш общий холод преобразовывался в обжигающий лед. Голова кружилась – я был близок к голодному обмороку, балансируя на невидимом канате, по одну сторону которого была пропасть, а по другую – расплывчатая полоса реальности. Но, стоило мне взглянуть на него, почувствовать воздушное прикосновение, как я выходил из прострации и снова реагировал на внешние раздражители.

- Милый, смотри, – санитарка вручила Джерарду красную краску Manic Panic и застыла на месте в ожидании его реакции.

- Пеппер, спасибо! – он выпустил мою руку из своей и кинулся с объятиями на девушку. Я захихикал, пока лицезрел столь волнительный момент.

- Пойдемте за мной. Пока есть время до отбоя, мы сделаем тебя цветным мальчиком, Джи, – потрепав радостного парня по волосам, Пеппер повела нас в уборную ординаторской.

Это было очень тесное помещение, напоминающее декорацию к фильму ужасов: пожелтевшая обшарпанная плитка облепляла четыре стены, убогий умывальник теснился рядом с грязным унитазом; лишь поверхность пола лоснилась, не вписываясь в гамму сырости и затхлости.

- Джи, садись, – медсестра подвела Джерарда к одинокому стулу у раковины и достала из карманов халата расческу, кисточку и перчатки. – Фрэнки, а ты иди сюда, будешь помогать мне, – она ярко улыбнулась и подозвала меня к себе.

Джи послушно сел и уставился в запыленное зеркало, криво болтающееся над раковиной. Он зажмурился, будто увидел монстра в отражении, а не себя. Нацепив перчатки и начав готовить раствор краски в пластмассовой емкости, Пеппер попросила, чтобы я расчесал Джи. Перед глазами у меня все еще плавали перламутровые блики, но я уверенно взял расческу.

Я осторожно перебирал прядку за прядкой, боясь задеть острым предметом Джи, потому как руки мои дрожали. Мягкие волосы скользили между пальцами, а Джерард в этот момент умиротворенно ловил губами воздух. Мне казалось это неким сакральным процессом – касаться его волос, расчесывать спутанные пряди и вдыхать его апельсиновый горьковатый запах.

- Спасибо за помощь, милый, – Пеппер шуточно оттолкнула меня бедром. – А теперь очередь профессионала. Только, Джи, цвет твой получится грязно-красного оттенка, у нас ведь нет времени осветлять твои смольные волосы, м? – она захихикала и поцеловала нахмурившегося парня в макушку.

- Идет, – поджав губы, пробубнил Джи, от чего мы с Пеппер весело переглянулись. Столько улыбок я не видел за всю свою жизнь. Изобилие эмоций.

- Только сними рубашку, пожалуйста. Я не хочу тебя всего запачкать, – ласково попросила девушка. Джи беспрекословно выполнил ее просьбу; а я в свою очередь чуть пошатнулся назад и замер на месте. Мой взор был устремлен на его до боли худое тело. От прохлады в комнате Джи поежился и передернул плечами. Я обомлел от вида выпирающих ключиц и позвоночника; острые кости так и норовили продырявить его тонкую кожу. Ребра показывали себя с каждым новым вздохом; а вены на его руках так сильно вздулись, что невольно казались выгравированными индийскими узорами. Мое дыхание сбивалось – хотелось сжать Джи в объятиях и согреть. Прозрачный мальчик.

Пеппер ловко наносила краску кисточкой на волосы Джерарда, перебирая прядь за прядью. Он все это время закрывал глаза и даже не подглядывал за тем, что творится по ту сторону зеркала. Джи смирно сидел, изредка постукивая пальцами по стулу. Санитарка напевала какую-то песенку, а я стоял сзади и наблюдал за идеальной картиной. Руки мои все еще дрожали, а тело того и гляди собиралось упасть на твердый пол; скрестив руки на груди, все еще чувствуя саднившие раны от лезвия, я сквозь белесую дымку следил за каждым движением Пеппер.

Изнеможение застигло меня врасплох, когда рыжеволосая девушка уже закончила колдовать над волосами Джи, оставив краску впитываться на некоторое время – я не удержал равновесие на канатной дороге и рухнул на пол, погрузившись в сон. Последним, что я слышал, был рваный крик моего художника.

***

- Фрэнки, милый, доброе утро, – Пеппер гладила меня по щеке. Ладонь ее обжигала.

- Пеппер, ч-что… – ничего не соображая, прохрипел я.

- Все в порядке, мой хороший, ты в своей палате. Вчера тебе стало плохо, ты упал в обморок от пищевой недостаточности, но я быстро среагировала, – она продолжала успокаивающе касаться меня. – Один санитар помог мне. Мы ничем не пичкали тебя, поверь мне, пожалуйста. Тебе нужен покой сейчас, – Пеппер искренне улыбнулась.

- А Джи? – я вспомнил. Вспомнил то, что было вечером. Девушка захихикала и обернулась – позади нее, сморгнув, я увидел его. Я чуть приподнялся и мгновенно был шокирован.

- Фрэнки, – к моей кровати плавно продвинулся Джи. Он то опускал, то поднимал глаза, испуганно глядя на меня.

- Какой ты красивый, – прошептал я, как только он подошел совсем близко ко мне и опустился на колени. Я провел рукой по его волосам, и меня словно опалило огненное пламя – его волосы сверкали таким сочным цветом, таким насыщенным и грязноватым одновременно, о чем предупреждала Пеппер. – Гранатовый, – выдохнул я и притянул его к себе.

- Это цвет твоей любви, – произнес Джи, окаймляя мои губы легким дуновением ветерка своего дыхания. Послышались всхлипывания девушки. Я не смог сдержать улыбки.

Пространство и время потеряли всякий смысл, как только Джи стал целовать меня, робко и благодарно, нежно и по-детски наивно. Я растворился в нем. Растворился в гранатовом цвете, все еще рябящим в зрачках. В цвете любви.

Глава 17.

And as we're falling down, and in this pool of blood

And as we're touching hands, and as we're falling down

And in this pool of blood, and as we're falling down

I'll see your eyes, and in this pool of blood

I'll meet your eyes, I mean this forever

MCR “Demolition Lovers”

POV Gerard

Клац. Клац. Клац. Зубы наезжают друг на друга от прохлады, разносящейся по палате из-за приоткрытой двери.

Хнык. Хнык. Хнык. Всхлипывания Пеппер постепенно исчезают вместе с ее удаляющимися шагами. Кажется, она пошла в столовую, чтобы принести нам завтрак.

Тшш. Его шепот опаляет кромку уха.

Рассеивающийся туман пыли, витающий под потолком, аккумулирует крупицы фрустрации. Комната, дышащая состоянием фрустрации. Но нас это не касается.

Мы лежим на узкой кровати, тесно прижимаясь друг к другу – одеяло, словно щит, ограждает наши тела и души от гранат и пуль смерти. Нас любовь наградила бронежилетами. Наше общее дыхание сталкивается, превращаясь во влажный пар. Его взгляд устремлен ввысь, а я в свою очередь наблюдаю за движением его ресниц.

Мы совсем близко, невыносимо близко, непозволительно близко, запредельно близко, чрезвычайно близко, до боли в ребрах близко – кажется, от такого пожара внутри сердец, распространяющегося по каждому капилляру, мы сольемся в одну пластилиновую фигуру и растечемся черно-красным цветом по простыни.

Я стягиваю с него край одеяла и задерживаю дыхание, чтобы не спугнуть его хрупкое движение век. Острые, такие утонченные ключицы выпирают, завершая образ идеальной тонкой шеи; губы его неслышно ловят крупинки кислорода; глаза по-прежнему отсвечивают эфемерными бликами, пронзая побелку на потолке.

Я набираюсь храбрости и едва касаюсь кончиками пальцев его груди, от чего он вздрагивает, привыкая к ледяным подушечкам. Фрэнки осторожно переворачивается набок и встречается с моим тревожным и смущенным взором. Зрачки расширяются. Внутри все сжимается, разнося по телу приятный холодок. Провожу указательным и средним пальцами по точеным ребрам Фрэнки – диафрагма расслаблена. Его прозрачная кожа отражает безупречную синеву вен – бесконечные узоры, в которых бурлит кровяная лава. Мой мальчик посылает мне невидимый лучик улыбки и прикрывает глаза, блаженно вздыхая.

Продолжаю рассматривать его тело, такое красивое и притягательное. Осторожно глажу его шею, плавно перемещая пальцы на плечи, предплечья, запястья – медленными прикосновениями вызываю мурашки.

Невесомо. Воздушно. Заботливо.

Фрэнки придвигается ко мне и ладонью гладит по скуле. Его губы, обрамленные бледно-розовым ободком, выпускают учащенные веяния углекислого газа.

Язык тела. Язык жестов. Язык взглядов.

Наши души незаметно для нас сталкиваются в трогательном поцелуе. Его бархатистые губы заключают мои в объятия, оставляя по краешкам сахарный привкус. Антитела в моем организме изживают свое назначение, с треском впуская чужеродные бактерии и вирусы в сыворотку крови, смешиваясь с тканевой жидкостью – растворимые молекулы останавливают классическую схему иммунного ответа, запуская сильнейший химический процесс.

Во время шелковистых поцелуев создается впечатление, что в воздухе повисает приторный аромат ладана, переплетающийся со смертельно-ледяным запахом лекарств. Фрэнки гладит меня по волосам цвета граната и отчаянно ласкает кончиком языка кромку зубов – его прикосновения для меня становятся ядом и противоядием одновременно.

Представьте, что вы лежите в реанимации и из вашего тела торчит немыслимое количество трубок и каких-то клейких липучек. Портативный аппарат искусственной вентиляции легких и прикроватный монитор гудят, перебивая вашу беседу с неугомонной тишиной. Все это реанимационное оборудование в целом является вашим спасением; но, как только отключить жизненно необходимые устройства, сердце ваше сиюминутно перестанет биться, и вы погибнете, издав предсмертный сдавленный хрип.

Так вот и Фрэнки для меня является жизненно необходимым человеком, в котором я катастрофически нуждаюсь, без которого вся мозаика разрушится и канет в бездну. С ним я живу, душа моя парит и перестает быть атрофированной. Он – мой наркоз. Его поцелуй – электрокардиостимулятор, поддерживающий жизнь моего сердца.

Введи свои чувства мне внутривенно. Субтильно искромсай душу объятиями. Утоли мою жажду тепла. Обвей острой проволокой запястья и прижми к груди, чтобы я мог различить твой пульс и судорожно провести пальцем по жилке. Утопи меня в крови – дай захлебнуться тобой.

Мы лежим, не считая секунды, не думая о часах, не произнося ни слова. Наши пальцы переплетаются и скользят друг меж другом, как шелковые ленты по гладкой коже. Наши грудные клетки вздымаются от рваного дыхания – мы даже дышим с одинаковой ритмичностью.

- Мой красноволосый мальчик, – шепчет Фрэнки, утыкаясь носом мне в шею.

{ Это безумие. Сумасшествие. Паранойя. Одержимость. Навязчивое состояние.

Это болезнь. Вирус. Заражение. Инфекция. Скоропостижная смерть.

Это любовь. }

Мы сумасшедшие. Мы чертовски больны. Мы отравили друг друга ядом, от которого нет противоядия. Мы вонзили в наши души стрелы, пропитанные горьким снадобьем. Таблетки нам уже давно не нужны. Мы и есть лечение друг друга.

Все границы размыты. Мы задыхаемся от горящих на щеках следов губ. Мы свели друг друга с ума. И теперь никогда не выберемся из нашего личного сумасшедшего дома.

Оставьте нас в покое. Наедине. Мы нуждаемся друг в друге как в глотке воздуха – чтобы жить. Чтобы никто не вырывал из нас эти чертовы трубки, поддерживающие жизнь сердец. Танец потерянных душ, которые обрели друг друга в дымчатой реальности.

***

- Фрэнки, – глажу его по ключице. – Я люблю тебя, – выдыхаю. – Мы больны.

- Джи, мы вместе. Мы спасены, – невидимые слова нависают над головами.

Он ныряет глубоко в мои глаза, так, что я вижу его переливающуюся радужку. Улыбается, заставляя колени дрожать – так мне необходима его улыбка. Заправляет за ухо мою непослушную красную прядку и чувственно начинает петь, приоткрывая пылающие от поцелуев губы:

«So give me all your poison

And give me all your pills

And give me all your hopeless hearts

And make me ill»

ЭПИЛОГ.

Пеппер зашла в палату Фрэнки, держа в руках поднос с двумя порциями завтрака. Ее глаза округлились, но не от удивления, а от самого проникновенного чувства – на больничной койке в обнимку лежали два пациента – их волосы переплетались, создавая гамму черного и красного цветов. Они мерно сопели, с таким рвением и отчаянием прижимаясь друг к другу, будто, стоит их хоть на мгновение разлучить – и они погибнут; словно они лежали в спасательной шлюпке, отбившись от тонущего корабля и качаясь на безмятежных волнах океана.

Рыжеволосая девушка тихо поставила поднос на прикроватную тумбочку и присела на краешек кровати – она провела по волосам Джи, а после и Фрэнки. Ее глаза налились слезами, а сердце наполнилось непомерным теплом, добротой и лаской. Санитарка аккуратно стряхнула слезу-росинку со скулы и встала, направившись к двери.

Пеппер стала свидетелем самой настоящей любви. Такой чистой, невинной, невесомой, волнующей, пленительной любви. Она с самого начала знала, что эти пациенты не такие как все. У нее язык не поворачивался назвать их “больными”. Они сумасшедшие – но не в том понимании, в каком привыкли все это видеть.

Уже стоя в дверях, рыжая санитарка вдруг оглянулась и вернулась в палату. Она незаметно прошла к тумбочке, взяла контейнеры таблеток с подноса и спрятала в карман халата.

- Спите, мои хорошие. Таблетки вам больше не понадобятся, – прошептала она и покинула комнату, пропитанную горьким апельсиновым запахом вперемешку с кислинкой граната.

Черно-красное // красно-черное – цвет любви двух вновь оживших сердец; танец душ, обретших покой в уединении друг с другом.

Они дали друг другу заболеть. Они дали друг другу выжить. Они дали друг другу себя.

You are my faith
You are my faith
Every sign you've made
To tell me who I am

Ghinzu “Blow”

Дата добавления: 2015-10-28