Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Красиво утраченный мир

Читайте также:
  1. Группы Оформление групп. Дизайн меню. Красивое меню ВК
  2. Как красиво вырезать картинку для обоины
  3. КРАСИВОЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ВЕЛИЧАВЫМ!

Теодор Старджон

(перевод: незримая_кысь)

 

 

Весь мир знал их как неразлучников, хотя они были вовсе не птицами, а людьми. Или, скорее, гуманоидами. Беспёрыми двуногими. Их пребывание на Земле стало кратким девятидневным чудом. Но чудо, длящееся девять дней на Земле – с её возбуждающе прекрасными трёхмерными шоу; останавливающими время таблетками; преобразователями нервных импульсов, с помощью которых можно превратить закат в духи, мазохиста – в ценителя нежных ласк; и с тысячей других наслаждений, – что ж, на такой Земле даже девятидневное чудо – поистине чудо.

Неожиданно мир будто расцвёл, поддавшись удивительной магии неразлучников. О них сочиняли песни, изображения их были на брелках, кепках и значках, игрушках и браслетах, монетах, этикетках напитков и сладостей. Было в них нечто особенное, что очаровывало всех. Если кто-то говорил о них, то всегда с восторгом. Многих оставляет равнодушным даже солидограф. Но взгляните на неразлучников, лишь на миг, и увидите, что произойдёт. То же чувство, когда вам было двенадцать, вы тонули в летнем солнце, впервые поцеловали девочку, и дух у вас захватило так, как бывает только раз. Это и не могло повториться, пока вы не увидите неразлучников. Тогда, околдованный, вы замираете на несколько мгновений, и внезапно сердце сжимается, слёзы вдруг обжигают глаза – и первый шаг, что вы сделаете после, будет на цыпочках, а первое слово – шёпотом.

Волшебство отлично передавалось через 3D-видео, а 3D-видео смотрел каждый, так что Земля ненадолго оказалась зачарована.

Неразлучников было двое. Они спустились с неба огненной вспышкой и вышли из корабля, рука в руке. Они смотрели с восторженным изумлением – друг на друга и на мир вокруг. Казалось, их переполнила радость открытия; с ненаигранным уважением они уступали друг другу путь, осматривались и, встречаясь взглядами, словно обменивались дарами – цветом неба, вкусом воздуха, образами всего, что росло, соединялось и менялось. Они не говорили. Они просто были вместе. Наблюдая за ними, можно было понять их взлёт по руладам птичьих трелей, внушавший благоговейный трепет, и то, как они делили тепло, когда их тела безмолвно купались в солнечных лучах.

Они вышли из корабля, и тот, что повыше, бросил назад горсть жёлтого порошка. Корабль обрушился, складываясь внутрь, стал кучей обломков, измельчившихся до сверкающего песка, песок превратился в пыль, а та в невесомую дымку, которая была развеяна броуновским движением. Любой мог увидеть, что они решили остаться. Любой мог понять, просто взглянув на них, что вслед за восхищённой радостью друг от друга их охватило радостное восхищение самой Землёй и всем живущим на ней.

Если бы земная культура была пирамидой, на вершине (где сосредоточена власть) сидел бы слепец, ведь мы настолько опутаны законами, что лишь ослепив себя, постепенно мы сможем подняться над остальными. Человека на вершине безмерно заботит всеобщее благополучие, поскольку он видит в других источник и поддержку своего возвышения, что и вправду так, и считает других продолжением себя, что ложно. Именно такой человек, встретив нечто, не поддавшееся просчёту, решил обезопасить всех от неразлучников и загрузил их изображения и собранные данные о них в самую удивительную из когда-либо построенных расчётных машин.

Машина проглотила символы и начала их обрабатывать, сравнивая, ожидая, выискивая совпадения, снова замирая, когда заполнялась память; ячейка за ячейкой, пусто, пусто – и вдруг, где-то на задворках, обнаружился резонанс. Он был схвачен тисками цифр, извлечён (одновременно шёл яростный перевод) и выведен на выскочившем бумажном языке печатным шрифтом:

 

ДИРБАНУ

Это полностью меняло дело. Земные корабли избороздили космос вдоль и поперёк, встретив лишь несколько препятствий. Все они были понятны, кроме одного – Дирбану, планеты на другом краю галактики, которая окружала себя непроницаемыми щитами, стоило приблизиться земному кораблю. Были и другие миры, способные на такое, но в каждом случае экипаж знал причину. Дирбану, едва её обнаружили, сразу запретила высадки на поверхность, пока на Землю не будет отправлен посол. В назначенное время он прибыл (как сообщила машина, которая одна помнила о случившемся), и стало ясно, что у Земли и Дирбану много общего. Однако посол выразил необычное презрение к Земле и тому, как она живёт, скривил губы и молча отправился домой, после чего Дирбану надёжно заперла себя от земных гостей.

Поэтому Дирбану стала ценным призом в игре, но мы не смогли поколебать её безучастную защиту. Когда её неприступность была доказана, Дирбану в нашем общем сознании миновала привычные стадии: Интерес, Тайна, Испытание, Враг, Враг, Враг, Тайна, Интерес и, наконец, Слишком-далёкое-чтобы-беспокоиться, или Забытое.

Внезапно, спустя столько лет, на Землю спустились двое жителей Дирбану, околдовавшие население и ничего не раскрывшие о себе. Недопустимость подобного начала ощущаться всем миром – но медленно, в этот раз жужжание слепца пропитывала и смягчала магия неразлучников. Могло потребоваться очень долгое время, чтобы убедить людей в пущенной к ним угрозе, если бы не поразительное событие: с Дирбану было получено сообщение.

Собранные сведения о неразлучниках, шедшие из земных передатчиков, привлекли внимание Дирбану, откуда нас прямо оповестили, что неразлучники действительно их соотечественники, а в придачу ещё и беглецы, и что Дирбану не потерпит, если Земля станет убежищем для беглых преступников, но, с другой стороны, примет как любезность то, что Земля сочтёт нужным их вернуть.

Как бы глубоко она ни была очарована, Терра смогла продумать план действий. Наконец-то представилась возможность наладить дружественный контакт с Дирбану – великой Дирбану, у которой, помимо недоступных для Земли силовых полей, могло оказаться ещё много нужного; могущественной Дирбану, пред которой мы могли пасть на колени в мольбе (со спрятанными в наших карманах только-для-защиты бомбами) с опущенными головами (чтобы не видно было ножа в наших зубах) и просить о крошках с их стола (чтобы выяснить, где находятся их кухни).

События, связанные с неразлучниками, стали одним из пунктов в утомительной череде доказательств того, как весьма понятная нетерпимость Терры способна победить практически что угодно, даже волшебство.

Особенно волшебство.

Так, неразлучников арестовали, «Стармайт-439» был превращён в корабль-тюрьму, для него выбрали самую надёжную команду, и он отправился к звёздам с грузом, в обмен на который мы должны были обрести целый мир.

Команда состояла из двух человек – один был ярким, невысоким и задиристым, другой мрачным и огромным. Звали их, соответственно, Рутс – капитан и основной командный состав, и Гранти – младший лейтенант и внутрисудовые службы. Рутс был самоуверенным, пружинистым, не знавшим обходных путей. Волосы его имели тёмно-золотой оттенок, как и глаза, а взгляд был жёсток. Гранти был неповоротливым, с большими ласковыми руками и плечами шириной в половину капитанского роста. На нём к месту бы смотрелась сутана, подпоясанная бечевой. Или, возможно, бурнус. Ничего из этого он не носил, но впечатление оставалось неизменным.

Лишь он один знал, что слова и картины, понятия и сравнения кружились в его голове, будто захваченные бураном. Только он и Рутс знали, что он собирал книги, книги, книги – и что Рутсу это было безразлично. Гранти – «ворчун» – прозвали его, едва лишь он выучился говорить, и имя вполне ему шло. Просто слова с трудом покидали его голову, не больше одного-двух за раз, с долгими паузами. Он научился сокращать фразы до хриплого неразборчивого ворчанья, а если не удавалось сократить, то ничего не говорил.

Оба они были «первобытными», то есть исполнителями, тогда как Новый Человек – думающий и/или чувствующий. Думающие изыскивают всё новые источники наслаждения, а чувствующие платят им, пробуя изобретения. На корабле нет места Новому Человеку, и Новый Человек всходит на борт крайне редко.

Исполнители могут работать вместе как толкатель и кулак, как храповик и предохранитель, и такое единение рождает мощную связь. Но Рутс и Гранти были уникальной командой, поскольку обычно детали механизма легко заменялись. При равных обстоятельствах любой хороший капитан мог командовать любым хорошим экипажем. Однако Рутс не хотел и не мог летать ни с кем, кроме Гранти, и Гранти был так же зависим. Он понимал природу их связи и то, что разрушить её можно было, лишь объяснив эту природу Рутсу. Рутс ничего этого не понимал, потому что ни разу о подобном не задумывался, а если бы попытался, то потерпел бы неудачу: всё его существо противилось таким размышлениям. Гранти знал, что их необычная связь для него вопрос жизни. Рутс этого не знал и яростно отверг бы саму идею.

Так что Рутс относился к Гранти терпимо, забавлялся над ним, правда, не преступая границ. Границы стали следствием явной и безоговорочной преданности ему Гранти. То же, как Гранти относился к Рутсу… скрывалось в непрестанном бесшумном вихре слов в его сознании.

Кроме гармонии совместной работы и той связи, понятной лишь Гранти, была и третья составляющая их необыкновенной производительности в качестве команды. Она возникла естественным путём и имела отношение к двигателю звездолёта.

Реактивные двигатели были давно забыты. Так называемый «варп-двигатель» использовался только экспериментально и на отдельных военных кораблях особого назначения, где цена достижения цели не играла роли. На «Стармайт-439», как и на большинстве межзвёздных кораблей, была установка РС. Подобно транзистору, генератор референциального стазиса очень легко построить и чрезвычайно трудно объяснить принцип его действия. Математика здесь сближается с мистицизмом, а теория предполагает невозможное, но на практике всё работает. Он перемещает зону стазиса, с кораблём и всем на борту, из одной точки референции к другой. К примеру, корабль, стоящий на Земле, находится в покое относительно поверхности, на которой стоит. Переброска корабля в стазис относительно центра Земли мгновенно сообщает ему скорость, равную скорости вращения планеты вокруг оси – около одной тысячи миль в час. Стазис относительно солнца перемещает корабль с Земли на скорости, равной скорости её орбитального движения. ЦГ-стазис «двигает» корабль на угловой скорости солнца относительно центра галактики. Может использоваться расширение Вселенной – так же, как и любой центр тяжести или центр масс. Есть равнодействующие силы и множащие коэффициент ускорения, и полученные скорости могут быть невероятными. Но корабль постоянно пребывает в стазисе, поэтому не возникает проблем с инерцией.

Единственное неудобство РС-двигателя в том, что во время перемещения от одной референции к другой команда всегда теряет сознание по психоневрологическим причинам. Время потери сознания, в зависимости от человека, варьируется от одного до двух с половиной часов. Но какая-то аномалия в исполинском теле Гранти сократила для него этот период до тридцати-сорока минут, тогда как Рутс всегда отключался на два часа и больше. Для Гранти минуты уединения стали жизненной необходимостью, поскольку человек должен хотя бы иногда побыть собой, чего Гранти не мог сделать в обществе любого другого. Но после стазисного перемещения у него оставалось около часа на самого себя, пока его командир лежал, распластанный на койке, и он проводил это время как пожелает. Иногда – вместе с хорошей книгой.

Такой была команда, выбранная для тюремного корабля. Они работали вдвоём дольше, чем любая другая команда Космических служб. Устойчивость к физическим и психическим расстройствам и неизменно высокая производительность, отмеченные в их характеристиках, были неслыханными для профессии, в которой тесное соседство во время долгих перелётов не без причин считается потенциально опасным. В космосе их перемещения гладко следовали одно за другим, а приземление проходило по графику и без происшествий. В порту Рутс мчался в бордели, где предавался шумному веселью до последнего часа перед отлётом, в то время как Гранти сначала заходил в офис, а затем в книжный магазин.

Оба были довольны, что их выбрали для полёта к Дирбану. Рутс не мучился совестью, увозя с Земли её новые источники радости, поскольку сам был одним из тех очень немногих, у кого обнаружился к ним иммунитет. («Мило», – сказал он, впервые их увидев.) Гранти просто ворчал, но так же повело себя и большинство. Рутс не заметил, а Гранти не высказал вслух очевидное – хотя благоговейное изумление, с которым неразлучники смотрели друг на друга, даже возросло, их восхищение Землёй и всем, что есть на ней, исчезло. Их удобно устроили и надёжно заперли в кормовой каюте за новой прозрачной дверью, чтобы можно было следить за каждым их движением из главной каюты и от панели управления. Они сидели рядом, обхватив друг друга руками, и, хоть сияющая радость от прикосновений не угасла, это было печальное наслаждение, скорбная красота, подобная терзающей музыке стены плача.

 

РС-двигатель коснулся луны, и они прыгнули. Когда Гранти пришёл в себя, стояла полная тишина. Неразлучники неподвижно лежали в объятьях друг друга и были очень похожи на людей, за исключением сомкнутых век – в отличие от терранцев, нижнее веко у них было длиннее верхнего. Рутс безвольно вытянулся на соседней койке, и Гранти одобрительно кивнул. Тишина была ему дорога, потому что целых два часа до отлёта Рутс наполнял маленькую каюту грубой болтовнёй о своих портовых завоеваниях, не упуская сочных подробностей. Это прочно вошло в привычку, которую Гранти находил особенно утомительной: отчасти из-за содержания историй, вовсе ему не интересных, но больше из-за неизбежности. Гранти давно заметил, что в этих подробных перечислениях скорее звучала жажда, чем насыщение. Насчёт этого у него были свои соображения, и он, как обычно, держал их при себе. Но внутри кружащиеся вихри его слов могли складываться сами – так они и делали.

– Как же она стонала, ты бы знал! – нараспев рассказывал Рутс. – Ей взять деньги? Она сама дала мне деньги. И что я с ними сделал? Конечно, ещё купил того же.

А что купить можно за шекель, то стоит нежности, мой принц! – пропели его безмолвные слова.

–...и прямо на полу, и на ковре, пока, чёрт возьми, я не подумал, что скоро начнём взбираться на стену. А я упитый, Гранти, старичок, я тебе говорю, нагрузился под завязку!

Маленький бедняк, – прошелестело тихо, – ведь нищета твоя сравнима с твоим счастьем и в десять больше, чем пустословие твоё.

Одно из величайших удовольствий Гранти было в том, что такие разговоры велись только в первый день вылета, а после не звучало почти ни слова на эту тему – вплоть до следующего полёта, через сколько бы месяцев тот ни состоялся. О любви пропищи мне, прелестная мышка, – посмеивались его слова. – Встань на свой сыр и по крошке кусай от мечты. Затем устало: Но сокровище, что несу я, слишком тяжёлая ноша во всей его полноте, когда его тянет к себе твоя шумная пустота!

Гранти встал с койки и подошёл к консоли. Заданные ранее курсы фиксировались датчиками. Он внёс их в журнал и установил искатель на определение системы масс в туманности Краба. Устройство подаст сигнал, когда будет готово. Он перевёл включатель финального запуска на кнопку рядом со своей койкой и пошёл ждать на корму.

Он стоял, разглядывая неразлучников, потому что больше нечего было делать.

Они лежали совершенно тихо, но любовь настолько их пронизывала, что была заметна даже в том, как они лежат. Их расслабленные тела тянулись друг к другу, и рука того, что повыше, казалось, стремилась к пальцам его любви и отстранялась, как клочки разорванной ткани, пытающиеся соединиться вновь. Скорбь тоже была здесь, в них обоих, вместе и по отдельности, их тела выражали её, и каждый через другого безмолвно говорил об утрате, что они испытали, и о неотвратимо близящихся новых утратах. Образы медленно заполнили мысли Гранти, и его слова подхватили их, проникли внутрь и чуть пригладили и наконец зашептали: Смахните пыль грусти с будущих дней, прекрасные создания. С вас уже хватит грусти. Скорбь пусть придёт лишь в свой черёд, но не раньше.

Его слова пропели:

 

Пей! И в огонь весенней кутерьмы

Бросай дырявый, тёмный плащ Зимы. Недлинен путь земной. А время – птица. У птицы – крылья... Ты у края Тьмы.

и добавили Омар Хайям, родился около 1073, поскольку это тоже было одним из назначений слов.

А затем он замер в ужасе; его большие руки судорожно поднялись и впились в стекло камеры…

Они улыбались ему.

Они улыбались, и ни в лицах, ни в позах не было грусти. Они услышали его!

Он нервно оглянулся на лежавшего без сознания капитана и снова повернулся к неразлучникам.

То, как быстро они пришли в себя, стало, мягко говоря, неприятным вмешательством – время уединения было дорого Гранти, и даже больше, чем дорого, а под внимательными взглядами этих сверкающих глаз оно теряло всякий смысл. Но это ничто по сравнению с ужасным открытием: они его слышали.

Телепатические расы были редки, однако они существовали. Сейчас он испытал на себе неизбежные последствия встречи людей и телепатов. Он мог только передавать мысли, неразлучники могли их только получать. Но ни в коем случае они не должны слышать его мысли! Никто не должен. Никто не должен знать, кем он является, о чём думает. Если кто-то узнает, это обернётся страшной бедой. Это значит, что больше не будет полётов с Рутсом. То есть не будет вообще никаких полётов. Как он тогда выживет – куда ему податься?

Он повернулся к неразлучникам. Губы его побелели, их исказила гримаса паники и ярости. На миг, от которого стыла кровь, он встретился с ними взглядом. Они прижались теснее друг к другу и смотрели на него так лучисто, тепло и доверчиво, что он стиснул зубы.

Тут с консоли раздался сигнал искателя.

Гранти медленно отвернулся от прозрачной двери и направился к своей койке. Он лёг и занёс большой палец над кнопкой.

Он ненавидел неразлучников, в нём не осталось и тени радости. Он нажал кнопку, корабль скользнул в новый стазис, и он потерял сознание.

 

Пролетело время.

– Гранти! Ты кормил их в это перемещение?

– Нет.

– В прошлое?

– Нет.

– Да что к чертям с тобой такое, ты, огромный тупой сукин сын? Чем, по-твоему, они должны питаться?

Гранти послал корме пропитанный ненавистью взгляд.

– Любовью, – сказал он.

– Покорми их, – отрезал Рутс.

Гранти молча пошёл готовить еду для заключённых. Рутс стоял посреди каюты, уперев маленькие крепкие кулаки в бёдра, склонив на сторону сияющую золотистую голову, и следил за каждым движением.

– Раньше мне не приходилось обо всём тебе напоминать, – прорычал он со смешанной злобой и беспокойством. – Ты заболел?

Гранти помотал головой. Он снял крышки с двух банок и отставил их, чтобы нагрелись, затем взял бутыли с водой.

– У тебя зуб на этих новобрачных, или что?

Гранти отвернулся.

– Мы доставим их на Дирбану живыми и здоровыми, ты понял? Если им плохо, тебе тоже будет плохо, богом клянусь. Я об этом позабочусь. Не устраивай мне проблем, Гранти. Я всё вымещу на тебе. Пока я ни разу тебя не бил, но я могу.

Гранти двинулся с подносом к корме.

– Ты меня слышал? – прокричал Рутс.

Гранти кивнул, не глядя на него. Он тронул кнопку, и в стеклянной стене появилось небольшое окно. Он протолкнул в него поднос. Неразлучник, что повыше, шагнул вперёд и охотно подхватил его грациозным движением, а взамен одарил Гранти ослепительной благодарной улыбкой. Гранти издал утробное рычание, как дикий зверь. Неразлучник отнёс еду на их койку, и они начали есть, кормя друг друга с рук маленькими кусочками.

Новый стазис, и Гранти вырвался из объятий тьмы. Он резко сел, огляделся вокруг. Капитан растянулся на подушках, его небольшое тело и раскинутые руки напоминали о налитой, пружинной, обманчивой расслабленности, какая бывает у спящих кошек. Неразлучники, ещё глубже погрузившиеся в сон, лежали как насильно разделённые части целого: поменьше – на койке, тот, что выше, – ничком на полу, тянущийся, точно в мольбе.

Гранти фыркнул и вскочил на ноги. Он пересёк каюту и встал, глядя на Рутса.

Колибри как оса, – сказали его слова. – Жужжит и жалит, прозвенит и упорхнёт. Стремительно и больно, больно…

Он постоял с минуту, поводя своими огромными плечами, и губы его дрожали.

Он взглянул на неразлучников, которые ещё лежали без движения. Глаза его медленно сузились.

Его слова ворочались и взбирались вверх, затем встали как должно:

 

Чрез любовь познал я гнёт –

Скорбь, грех, смерть она несёт.

Но что ни день, взывает сердце

К стыду и скорби, греху, смерти.

 

Как полагалось, он добавил Сэмюэль Фергюсон, родился в 1810. Он метнул в неразлучников свирепый взгляд и ударил кулаком по ладони со звуком, с каким бита опускается на муравейник. Они опять его услышали, но теперь не улыбнулись, а посмотрели друг другу в глаза и снова на него, серьёзно кивнув.

Рутс перебирал книги Гранти, пролистывая и отбрасывая в сторону. Раньше он к ним не прикасался.

– Куча мусора, – глумился он. – «Сад Плинка». «Ветер в ивах». «Змей Уроборос». Сказочки для детей.

Гранти неуклюже ходил вокруг и терпеливо собирал разбросанные капитаном книги, складывая их по одной на место, гладя их, словно утешая.

– Здесь что, нет ничего с картинками?

Гранти молча посмотрел на него и достал большой том. Капитан схватил его и принялся листать.

– Горы, – заворчал он. – Старые дома. – Он перелистнул страницу. – Чёртовы лодки. – Он бросил книгу на палубу. – У тебя есть хоть что-нибудь, чего мне хочется?

Гранти ждал, внимательно слушая.

– Мне нарисовать диаграмму? – прорычал капитан. – Когда хочется так, Гранти, что аж зудит. Тебе не понять. Я хочу посмотреть картинки, улавливаешь, о чём я?

Гранти уставился на него без выражения, но глубоко внутри зашевелилась паника. Капитан никогда, никогда не вёл себя так в середине полёта. Станет ещё хуже, вдруг понял он. Гораздо хуже. И скоро.

Он бросил на неразлучников злой, наполненный ненавистью взгляд. Не будь их на борту…

Ждать было нельзя. Не сейчас. Он должен что-то сделать. Что-нибудь…

– Давай, давай, – сказал Рутс. – Ах ты ж боже мой, даже у такого сухаря, как ты, должно быть хоть что-то для развлечений.

Гранти отвернулся от него, зажмурился на мучительную секунду, затем взял себя в руки. Он провёл пальцами по корешкам книг, помедлил и, наконец, вытащил одну, большую и тяжёлую. Он передал её капитану и пошёл к панели управления. Там он тяжело опустился рядом с архивом компьютерных записей, делая вид, что занят.

Капитан вытянулся на койке Гранти и раскрыл книгу.

– Микеланджело, чтоб его. – Он заворчал почти так же, как его сослуживец. – Статуи, – сказал он полушёпотом, с испепеляющим презрением. Но пожирал глазами страницу, затем перелистнул и затих.

Неразлучники смотрели на него с печальной нежностью, а потом слали молящие взгляды Гранти, рассерженно повернувшемуся спиной.

Запись с образцом матрицы Терры скользнула между пальцами Гранти, и он внезапно разорвал плёнку пополам, а затем ещё раз. Мерзкое место, Терра. «Там нет ничего важнее», – думал он, – «чем их закоснелые правила». Возьмите культуру сибаритов, с бесконечным разнообразием устройств для плотских удовольствий, и получите людей с нерушимым и предвзятым сводом правил, людей с немногочисленными, но серьёзными табу, легко возмущающихся, с узкими взглядами, ханжеских людей, выполняющих то, что предписано – нормами, порождёнными их сознательной развращённостью, – и защищающих свою драгоценную, надуманную мораль. В подобном обществе есть слова, которых нельзя говорить из страха, что тебя жестоко высмеют, есть цвета, что нельзя носить, жесты и интонации, которых нужно избегать, чтобы не быть втоптанным в грязь. Правила сложны и безусловны, и в таком месте душа не смеет петь, пребывая в страхе, что своим открытым теплом и радостью выдаст тайну.

А если тебе необходима радость, если хочешь ощутить свободу быть самим собой, то лети в космос… к мерцающему чёрному одиночеству. Пусть идут дни, проходит время, а ты спрячься в неприступной скорлупе и жди, жди, и рано или поздно настанет миг, когда ты осознаешь меру своего одиночества, и станешь кружиться, или плакать, или выдирать себе волосы, пока не запылают твои глаза, или делать ещё что-то, чего потребует твоя презираемая современностью жажда.

Гранти истратил полжизни на поиск вольнодумного решения: никакая цена не будет слишком высокой, чтобы сохранить это. Ни чьи-то жизни, ни межпланетарная дипломатия, ни даже сама Земля не стоили такой ужасной утраты.

Он потеряет всё, если кто-то узнает, а неразлучники знали.

Он сжимал в замок свои крупные руки, пока не затрещали суставы. Дирбану, читающая это в пылавших умах неразлучников; Дирбану, посылающая новость через звёзды; громкий отклик, едва все узнают, и тогда Рутс, Рутс, когда огромной грязной волной омоет его…

Так что пусть Дирбану оскорбится. Пусть Терра обвинит их корабль в пренебрежении обязанностями, даже в предательстве – что угодно, только не губительная весть, украденная неразлучниками.

 

Следующий стазис, и первая мысль Гранти, когда он очнулся в тишине корабля, была: «Надо действовать быстро».

Он скатился с койки и пристально оглядел неразлучников. Беспомощных неразлучников.

Разбить им головы.

Тогда Рутс… что сказать Рутсу?

Неразлучники напали на него, пытались захватить корабль?

Он замотал головой, как медведь в улье. Рутс никогда в такое не поверит. Даже если бы неразлучники смогли открыть дверь (что им бы не удалось), просто нелепо было представлять, как двое прекрасных и хрупких существ нападают на кого-то – тем более такого сильного и крупного, как он.

Отравить? Нет, среди рационально подобранных и тщательно проверенных запасов еды не было ничего, что могло сработать.

Его блуждающий взгляд остановился на капитане, и он задержал дыхание.

Ну конечно!

Он подбежал к ящику с личными вещами капитана. Надо было сразу догадаться, что самоуверенный наглец, каким был Рутс, не смог бы жить, не смог расхаживать и резвиться, если бы не носил оружия. И если это было то оружие, какое обычно выбирают люди с подобным складом характера…

Движение, замеченное краем глаза, отвлекло его от поисков.

Неразлучники очнулись.

Это не имело значения.

Он засмеялся прерывистым неприятным смехом. Они подвинулись ближе друг к другу, их глаза стали очень яркими. Они знали.

Он видел, как они вдруг тоже начали что-то делать, не менее сосредоточенно, чем он. А потом он нашёл оружие.

Это был удобный маленький ствол, гладкий и знакомо лежавший в руке. Именно то, что он представлял, на что надеялся – то что нужно. Не будет шума. Не останется отметин. С ним даже не придётся особенно целиться. Одно касание его смертельного излучения, и аксоны по всему телу перестанут передавать нервные импульсы. Никаких больше мыслей в мозге, ни малейших сокращений сердца или лёгких. И не будет следов убийства.

Он подошёл к окну в двери, держа оружие в руке. «Когда он проснётся, вы будете мертвы», – подумал он. – «Не смогли отойти от стазиса. Как жаль. Но винить некого, так? Мы никогда раньше не перевозили пассажиров с Дирбану. Откуда мы могли знать?»

Неразлучники, вместо того чтобы отпрянуть, жались к окну, на лицах читалась мольба, изящные руки чертили символы в воздухе, в отчаянной попытке о чём-то рассказать.

Он тронул пульт управления, и панель отъехала.

Высокий неразлучник поднял что-то перед собой так, словно оно могло его защитить. Его вторая половина указала на это пальцем, настойчиво кивнув и подарив Гранти одну из проклятых, навязчиво милых улыбок.

Гранти протянул руку, чтобы это выхватить, и взглянул.

Всего лишь листок бумаги.

Жестокость всего человечества охватила Гранти. Существа, которые не могут за себя постоять, не достойны жить. Он поднял ствол. А затем он увидел рисунки.

Небольшие, чтобы хватило бумаги, аккуратные и, как и всё, что они делали, выполненные с невыразимым изяществом, здесь были нарисованы трое:

Сам Гранти, нескладный, невозмутимый, с горящими глазами, мощными ногами и сутулыми плечами.

Рутс, в позе настолько характерной и так точно переданной, что у Гранти перехватило дыхание. Ясно очерченный, Рутс сидел, подняв одну ногу на кресло, упёршись в колено обоими локтями, голова повёрнута в сторону. Глаза отчётливо сверкали на бумаге.

И девушка.

Она была прекрасна. Она стояла, заведя руки за спину, чуть расставив ноги, слегка склонив голову. У неё были глубокие задумчивые глаза, глядя на которые хотелось замереть и ждать, пока не поднимутся опущенные ресницы и не спадёт заклятье.

Гранти нахмурился, колеблясь. Он перевёл озадаченный взгляд с тонко исполненных рисунков на неразлучников и встретил ответные, в которых соединялась просьба, искренность, горячее желание и надежда.

Неразлучник прислонил к стеклу второй листок.

На нём были изображены те же трое, всё повторялось, кроме одной детали: все были обнажены.

Знать бы, откуда у них такая осведомлённость в человеческой анатомии.

Прежде чем он смог отреагировать, поднялся другой листок.

На этот раз с неразлучниками – повыше и пониже, рука в руке. А рядом с ними кто-то третий, похожий, но крошечного роста, круглый и с гротескно короткими руками.

Гранти вглядывался в три листка, по очереди. Было здесь что-то… что-то…

А затем неразлучник приложил к стеклу четвёртый рисунок, и медленно, медленно, Гранти начал понимать. На последнем листке неразлучники были изображены, как на предыдущем, только без одежды, не исключая маленького существа рядом с ними. Он никогда раньше не видел неразлучников обнажёнными. Возможно, никто не видел.

Медленно он опустил оружие. И начал смеяться. Он подался вперёд через окно и взял руки обоих неразлучников в свою, и они смеялись вместе с ним.

 

Рутс легко потянулся, не открывая глаз, вжался лицом в койку и перевернулся на спину. Он спустил ноги на пол, прижал руки к щекам и зевнул. Только потом он заметил, что Гранти стоит прямо перед ним.

– Что с тобой такое?

Он проследил за мрачным взглядом Гранти.

Стеклянная дверь была открыта.

Рутс вскочил на ноги так, словно койка вдруг раскалилась добела.

– Где… что…

Грубо вытесанное лицо Гранти было повёрнуто к переборке на правом борту. Рутс обернулся к ней, балансируя на носках, как если бы готовился боксировать. Его гладкое лицо осветилось красным от индикатора над воздушным шлюзом.

– Шлюпка… хочешь сказать, они взяли спасательную шлюпку? Они сбежали?

Гранти кивнул.

Рутс обхватил свою голову.

– О, прекрасно, – простонал он и резко повернулся к Гранти. – А где, к чертям, был ты, когда всё случилось?

– Здесь.

– Так что, во имя всего святого, произошло? – Рутс еле держался на краю истерики.

Гранти ткнул себя в грудь.

– Ты ведь не собираешься сказать, что отпустил их?

Гранти кивнул и подождал – не очень долго.

– Я испепелю тебя, – Рутс зашёлся в гневе. – Я скину тебя на такую глубину, что тебе придётся двенадцать лет карабкаться наверх до обжитых мест. А после того, как я с тобой закончу, я отдам тебя Службам. Как думаешь, что там с тобой сделают? А что, как ты думаешь, захотят сделать со мной?

Он подскочил к Гранти и с размаху хлестнул его по щеке. Гранти держал руки опущенными и не пытался увернуться от удара. Он стоял неподвижно и ждал.

– Может, они и преступники, но они жители Дирбану, – заорал Рутс, когда вновь обрёл дыхание. – Как мы объясним это Дирбану? Ты понимаешь, что это развяжет войну?

Гранти помотал головой.

– Как это понимать? Ты что-то знаешь. Лучше скажи сейчас, пока можешь. Ну же, умник, – что мы скажем Дирбану?

Гранти указал на потолок.

– Умерли, – сказал он.

– И какая польза в том, чтобы сказать, что они умерли? Они-то живы. Однажды они объявятся, и…

Гранти помотал головой. Он ткнул пальцем в звёздную карту. Дирбану была ближайшей населённой планетой. Другой не существовало на тысячи парсеков вокруг.

– Они не полетели на Дирбану!

– Нет.

– Чёрт возьми, с тобой разговаривать, как гвозди тянуть клещами. На шлюпке они могли полететь на Дирбану – чего не сделали, – или дальше, на много световых лет, к внешним звёздам. Больше никаких вариантов!

Гранти кивнул.

– И ты думаешь, с Дирбану не выследят их, не притащат обратно?

– Нет кораблей.

– У них есть корабли!

– Нет.

– Тебе сказали неразлучники?

Гранти подтвердил.

– То есть корабль, который они уничтожили, и тот, в котором прилетал посол, был единственным?

– Да.

Рутс прошёлся по каюте вперёд и назад.

– Не понимаю. Я не могу понять. Зачем ты это сделал, Гранти?

Гранти минуту стоял, всматриваясь в лицо Рутса. Потом он двинулся к компьютерной панели. Рутсу ничего не оставалось, как пойти за ним. Гранти выложил четыре рисунка.

– Что это? Кто их нарисовал? Они? Кто бы мог подумать. Чёрт! Что за цыпочка?

Гранти терпеливо провёл ладонью над всеми рисунками. Рутс в замешательстве взглянул на него, посмотрел ему сначала в один глаз, потом в другой, покачал головой, и снова вернулся к рисункам.

– Вот эти будут получше книжных, – пробормотал он. – Знать бы раньше, что они умеют так рисовать.

Гранти опять привлёк его внимание к остальным рисункам, а не только к тому, который зачаровал капитана.

– Это ты, это я. Правильно? Потом ещё эта цыпочка. Так, а здесь снова мы, все голышом. Чёрт возьми, какие формы. Ладно, ладно, идём дальше. Так, это заключённые, верно? А кто этот маленький толстяк?

Гранти подтолкнул к нему четвёртый рисунок.

– О, – сказал Рутс. – Здесь все тоже голые. Хм.

Внезапно он издал удивлённый возглас и склонился ниже. Затем быстро оглядел все рисунки разом. Его лицо начало краснеть. Он долго и сосредоточенно изучал четвёртый рисунок. Наконец он ткнул пальцем в изображение круглого инопланетянина.

– Это… дирбануанская…

Гранти кивнул:

– Женщина.

– Тогда эти двое… они…

Гранти кивнул.

– Так вот в чём дело! – закричал Рутс в ярости. – Хочешь сказать, всё это время мы летели с парочкой треклятых педиков? Да узнай я об этом, я бы их убил!

– Да.

Рутс поглядел на него с растущим уважением и немалой долей изумления.

– Так ты избавился от них, чтобы я их не прикончил и не провалил задание? – Он почесал голову. – Надо же, чтоб меня. Котелок у тебя всё-таки варит на славу. Если я что и не выношу, так это гомиков.

Гранти кивнул.

– Боже, – сказал Рутс, – это всё объясняет. Теперь всё ясно. Их женщины совсем не похожи на мужчин. По сравнению с ними, мы с нашими женщинами одинаковы. Так что посол прилетает и видит целую планету извращенцев. Он понимает, что это не так, но всё равно не может спокойно смотреть. Поэтому он возвращается на Дирбану, и контакт с Землёй обрывается.

Гранти кивнул.

– Потом эти голубые незабудки бегут оттуда на Землю, думая, что заживут у нас как дома. И, чёрт их побери, им почти удалось. Но с Дирбану требуют их назад, не желая, чтобы такие, как они, представляли их планету. Я их нисколько не виню. Как бы ты себя чувствовал, если бы единственные земляне на Дирбану оказались педиками? Ведь захотел бы как можно скорее их вернуть?

Гранти не ответил.

– А теперь, – сказал Рутс, – давай обрадуем Дирбану известиями.

Он пошёл к коммуникатору.

Связаться с укрытой щитами планетой удалось на удивление быстро. Дирбану подтвердила приём и отправила приветствие. Декодер на консоли отпечатал для них сообщение:

ПРИВЕТСТВУЕМ СТАРМАЙТ-439. ОСТАВАЙТЕСЬ НА ОРБИТЕ. ВЫ МОЖЕТЕ СБРОСИТЬ ЗАКЛЮЧЁННЫХ НА ДИРБАНУ? НЕ ЗАБОТЬТЕСЬ О ПАРАШЮТАХ.

– Ого, – сказал Рутс. – Милые люди. Эй, заметил, что нас не пригласили сесть? Они явно не собирались нас к себе пускать. Ну, так что им скажем о голубых парнях?

– Мертвы, – сказал Гранти.

– Ага, – сказал Рутс. – Тем более это как раз то, чего они хотят.

Он быстро отправил сообщение.

Через несколько минут пришёл ответ, и затрещал декодер.

ЖДИТЕ ПРОВЕРКИ НА ТЕЛЕПАТИЮ. НАДО ЗНАТЬ ТОЧНО. ЗАКЛЮЧЁННЫЕ МОГУТ ПРИТВОРЯТЬСЯ МЁРТВЫМИ.

– О нет, – сказал капитан. – Вот тут всё и откроется.

– Нет, – спокойно сказал Гранти.

– Но их датчики засекут… О, я понял, что ты имеешь в виду. Нет жизни, нет сигнала. Так же, как если их тут вообще нет.

– Да.

Затрещал декодер.

ДИРБАНУ БЛАГОДАРИТ ВАС. СЧИТАЙТЕ МИССИЮ ОКОНЧЕННОЙ. ТЕЛА НЕ НУЖНЫ. МОЖЕТЕ ИХ СЪЕСТЬ.

Рутс изобразил рвотный позыв. Гранти сказал:

– Обычай.

Декодер продолжал трещать.

ГОТОВЫ ЗАКЛЮЧИТЬ ОБОЮДНЫЙ ДОГОВОР С ТЕРРОЙ.

– Мы прилетим домой в сиянии славы, – ликовал Рутс. Он написал:

ТЕРРА ТОЖЕ ГОТОВА. КАКИЕ ВАШИ ПРЕДЛОЖЕНИЯ?

Декодер ненадолго замолчал, затем:

ТЕРРА ДЕРЖИТСЯ ПОДАЛЬШЕ ОТ ДИРБАНУ, И ДИРБАНУ ДЕРЖИТСЯ ПОДАЛЬШЕ ОТ ТЕРРЫ. ЭТО НЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ. ВСТУПАЕТ В ДЕЙСТВИЕ НЕМЕДЛЕННО.

– Вот же кучка ублюдков!

Рутс перевёл декодер в режим ожидания, но, хотя они кружили на почтительном расстоянии от планеты почти четыре дня, других сообщений не пришло.

 

Последним, что сказал Рутс перед включением стазиса на пути домой, было:

– Ну и ладно, зато меня радует мысль о том, как эти двое принцесс ползут по космосу в шлюпке. Им даже не заморить себя голодом до смерти. Они будут заперты там целые годы, прежде чем доберутся куда-нибудь, где можно сесть.

Эти слова всё ещё звучали в сознании Гранти, когда он очнулся. Он бросил взгляд на стеклянную камеру на корме и задумчиво улыбнулся.

– Целые годы, – прошептал он.

Его слова извивались и вертелись – и сказали:

 

… Да; себе найдёт любовь местечко

В надеждах иль воспоминаньях,

Оно невелико порой при всех её стараньях.

И слишком скоро смерть идёт нам показать,

Что любим мы сильней, чем можем знать.

Послушные долгу, затем пришли слова: Ковентри Пэтмор, родился в 1823.

Гранти медленно встал и потянулся, наслаждаясь драгоценным уединением. Он пересёк каюту и присел на край второй койки.

Он глядел на лицо капитана с бесконечной нежностью и заботой, как мать смотрит на дитя.

Его слова сказали: Зачем любовь приходит к нам по прихоти судьбы, а не когда мы выбираем сами?

И затем: Но я рад, что это ты, маленький принц. Я рад, что это ты.

Он протянул свою огромную руку и, невесомо касаясь, погладил губы спящего.

 

_____________________

 

Рубаи О. Хайяма «Пей! И в огонь весенней кутерьмы…» в переводе И. Тхоржевского.

 

«Красиво утраченный мир» – из названия трагедии Джона Драйдена (1631-1700) All for Love or, the World Well Lost («Всё за любовь, или Красиво утраченный мир»). Пьеса является переработкой «Антония и Клеопатры» У. Шекспира.


Дата добавления: 2015-10-26; просмотров: 136 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: They committed the biggest rip-off in world history. | Freedom of the Park | Future of a ruined Germany |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Obama comment on immigration draws anger, frustration| THE JAMAICAN COFFEE PHENOLOGY SCENARIO

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.067 сек.)