Глава хххVIII 21 страница

ГЛАВА XLIII

Личный элемент в "Гамлете". Если мы попытались, как видел читатель, собрать изрядное количествоисторического и драматургического материала, новеллистических сюжетов,обрывков философии, этнографических сведений, которыми пользовался Шекспир,работая над своим "Гамлетом", или которые, безотчетно для него самого,носились в это время в его памяти, то этим, само собой разумеется, мы нехотели сказать, что стимул к этому произведению был им получен извне. Как мыуже упоминали, путем сочетания внешних впечатлений не может, конечно,создаться ни одно поэтическое произведение, достойное быть названобессмертным. Исходной точкой Шекспира был его внутренний порыв, побудивший егозаняться этим сюжетом; затем, все, имевшее к нему отношение,кристаллизовалось вокруг него, и он мог сказать вместе с Гете: "Если я и долго таскал дрова и солому и тщетно пытался согреться... топод конец пламя в один миг вспыхивало над собранным топливом". Вот это-то пламя и вспыхивает перед нами из "Гамлета" и так высоковзлетает, так ярко горит, что и поныне приковывает к себе все взоры. Гамлет притворяется помешанным, чтобы не возбуждать подозрений вчеловеке, убившем его отца и противозаконно завладевшим престолом, но средиэтого мнимого безумия он дает доказательства редкого ума, глубокого чувства,необычайной тонкости, сатирической остроты, иронического превосходства,прозорливого знания людей. Здесь была точка отправления для Шекспира. Косвенная форма излиянийвсегда манила его и прельщала; ею пользовались его клоуны и юмористы. ШутОселок прибегает к ней, и на ней же основано в значительной мере бессмертноеостроумие сэра Джона Фальстафа. Мы видели, как завидовал Жак в комедии "Каквам угодно" тем, кто смел говорить правду под маской фиглярства; мы помним,с какой тоской он вздыхал по свободе, чтобы "как вольный ветер" дуть на все,на что захочет; все честолюбие этого человека, под грустью и желаниямикоторого Шекспир скрывал свои собственные, имело своим объектом пеструюкуртку шута. Шекспир восклицал его устами: Попробуйте напялить на меня Костюм шута, позвольте мне свободно Все говорить, и я ручаюсь вам, Что вычищу совсем желудок грязный Испорченного мира. В "Гамлете" Шекспир накинул этот костюм на свои плечи, он чувствовал всебе способность заставить Гамлета под покровом кажущегося безумия говоритьгорькие и едкие истины, и говорить их таким образом, который забудется нескоро. Задача была благодарная, ибо всякая серьезная мысль действует темрешительнее, чем более она отзывается шуткой или балагурством; всякаямудрость становится вдвое мудрее, когда ее бросают непритязательно, как бредпомешанного, вместо того, чтобы педантически провозглашать ее, как плодрассуждения и опыта. Задача, для всякого трудная, для Шекспира была лишьзаманчива; здесь - чего ни разу до него не удалось еще сделать поэту, - емупредстояла задача начертать образ гения; Шекспиру недалеко было искатьмодель, и все гениальное должно было подействовать с удвоенной силой, еслибы гений надел на себя маску безумия и поочередно то говорил бы из-под нее,то сбрасывал бы ее в страстных монологах. Шекспир не имел нужды делать поэтические усилия для того, чтобыпревратиться в Гамлета. Наоборот, в эту душевную жизнь Гамлета как бы самособой перелилось все то, что в последние годы наполняло его сердце и кипелов его мозгу. Этот образ он мог напоить заветной кровью своего сердца, могпередать ему биение пульса в своих собственных жилах. Под черепом его он могзатаить собственную меланхолию, в уста его мог вложить свое собственноеостроумие и озарить его глаза лучами собственного духа. Правда, внешние судьбы Гамлета и Шекспира не были сходны. Его отец небыл отнят у него рукой убийцы; его мать не поступила недостойным образом. Новедь все это внешнее были лишь знаки, лишь символы. Все он пережил так же,как Гамлет, все! Отец Гамлета был убит и место его занято братом; этозначило, что существо, которое он ставил всего выше и которому был большевсех обязан, пало жертвой злобы и измены, было забыто так же быстро, каксамое ничтожное создание, и бессовестно заменено другим. Как часто сам онбыл свидетелем того, как жалкое ничтожество свергало величие и занимало егоместо! Мать Гамлета вступила в брак с убийцей - это значило, что то, что ондолгое время чтил и любил, перед чем склонялся, как перед святыней, -святыней, какой мать является для сына, то, на чем он не потерпел бы ниодного пятна, предстало перед ним в один злосчастный день нечистым,оскверненным, легкомысленным, быть может, даже преступным. Какие ужасныеминуты он должен был перенести, когда открыл впервые, что даже то, что ончтил, как самое совершенное на свете, не удержалось на своей высоте, когдаон впервые увидал и понял, что то, из чего он создал идеал своейблагоговейной любовью, низверглось в прах со своего пьедестала! И разве это впечатление, потрясшее Гамлета, не было то же самоечувство, которое всякий юноша с благородными задатками, впервые видящийсвет, как он есть, выражает в этих кратких словах: "Увы, я не такойпредставлял себе жизнь!" Смерть отца, непристойная поспешность, с какою мать вступила вторично вбрак, и ее возможное преступление, - все это были факты, сделавшиеся дляюноши симптомами дрянности человеческой природы и несправедливости жизни,лишь единичные случаи, через непроизвольное обобщение которых он пришел кпредставлению об ужасных возможностях, о гнусных неожиданностях, которыеготовит нам жизнь, - лишь повод к тому, чтобы внезапно исчез тот розовыйсвет, в котором ранее все рисовалось глазам молодого принца, так что землявдруг показалась ему пустынной, небо насыщенным ядовитыми испарениями, и онсразу утратил всю свою веселость. Но такой именно кризис, приведший к утрате веселости, Шекспир и пережилеще так недавно. Покровителей своей молодости он потерял за год перед тем.Женщина, которую он любил и на которую взирал, как на существо идеальное ивысшее, внезапно оказалась бессердечной, вероломной и развратной. Друг,перед которым он преклонялся, которого любил и боготворил, в одинзлосчастный день вступил в союз против него с той женщиной, насмеялся надним в ее объятиях, обманул его доверие и холодно от него отстранился. Даженадежда стяжать венец поэта померкла для него. Да, нет сомнения, что и онвидел крушение своих иллюзий, своих взглядов на жизнь! Ошеломленный ударом, он был в первые минуты подавлен и казалсябеззащитным; он не язвил своими словами, он весь был кротость и печаль. Но вэтом сказывалась не вся его природа, тем менее самая глубь его природы. Всокровенной глубине ее он был сила, грозная сила! Вооруженный, как никтодругой, отважный и насмешливый, гневный и остроумный, он стоял высоко надними всеми и был бесконечно могущественнее своей судьбы. Как ни глубоко велиони свои подкопы, он подводил под них другой, аршином глубже. Много униженийпришлось ему вытерпеть. Но удовлетворение, которого он не имел возможностидобиться от жизни, он мог получить теперь incognito; путем обличительных ибичующих слов Гамлета. Много знал он знатных господ, обходившихся свысока по-княжески схудожниками, с актерами, которых общественное мнение еще не умело ценить.Теперь он сам захотел быть знатным господином, чтобы показать, как вельможамнужно обходиться с бедными артистами, чтобы вложить в уста Гамлета своисобственные мысли об искусстве и свое представление о его достоинстве изначении. Он слился с Гамлетом; он чувствовал, как датский принц; он воспринялего в себя до такой степени, что порою, когда он вкладывал ему в уста самыевеские мысли, как в знаменитом монологе "Быть или не быть", то заставлял егодумать не как принца, а как подданного, со всею горечью и страстностью,которые развиваются у того, кто видит вокруг себя господство грубости иглупости. Таким образом, он заставил Гамлета сказать: Кто снес бы бич и посмеянье века, Бессилье прав, тиранов притесненье, Обиды гордого, забытую любовь, Презренных душ презрение к заслугам, Когда бы мог нас подарить покоем Один удар? Всякий видит, что это прочувствовано и продумано снизу вверх, а ненаоборот, и что эти слова невероятны, почти невозможны в устах принца. Ноэто настроение и мысли, которые Шекспир еще недавно выразил от своегособственного имени в 66 сонете: "Утомленный всем, я призываю покой смерти, видя достоинство в нищете,нужду рядящуюся в блеск, чистейшее доверие жестоко обманутым, почести,воздаваемые позорно, девственную добродетель, попранную жестоко, истинноесовершенство в несправедливой опале, силу, затираемую кривыми путями,искусство, которому власть зажимает рот, глупость, докторально поверяющуюзначение, чистую правдивость, называемую простотой и порабощеннуюторжествующим злом... Утомленный всем этим, я хотел бы избавиться от всего,если бы, умирая, мне не пришлось покинуть одиноким того, кого я люблю". Светлое миросозерцание его юности было разбито; он видел силу злобы,власть глупости, видел низость, вознесенную на высоту, а истинные заслугаобойденными. Существование показало ему свою обратную сторону. Какой горькийопыт жизни он прошел! Как часто в минувшем году приходилось ему восклицатьвместе с Гамлетом в его первом монологе: "Непрочность, женщина твоеназванье!" И как глубоко познал он эту истину: "Не пускай ее на солнце.Плодородие благодатно, но если такая благодать достанется в удел твоейдочери..." и т. д. До того дошел он, наконец, что "всем утомленный", оннаходил ужасным, что такая жизнь будет продолжаться из рода в род, чтопостоянно будут появляться новые и новые поколения негодных людей. "Ступай в монастырь! Зачем рождать на свет грешников?" Придворнаяжизнь, которую он мельком видел, связи с двором, которые он имел, известия опридворных, обходившие весь Лондон, показали ему правду, заключающуюся вэтих стихах: Cog, lie, flatter and face - Four ways in Court to win men grace. (Обманывать, лгать, льстить и лицемерить - вот четыре способа войти в милость при дворе). При дворе созревали чистейшие типы преступников, как Лейстер и Клавдий. Что делали при этом дворе, кроме угождения сильным мира, чтопреуспевало там, кроме фразистой морали, шпионства друг за другом,поддельного остроумия, действительного двоедушия, постояннойбеспринципности, вечного лицемерия? Чем были эти сильные мира, как нельстецами и прислужниками, не знавшими другого дела, как только беспрестанноповертываться, подобно флюгеру, в сторону ветра? И вот в фантазии Шекспирасоздаются Полоний, Озрик, Розенкранц и Гильденстерн. Гнуть спину они умели,умели говорить красивые фразы, все они были членами великого синклита всегдаи во всем поддакивающих людей. Но где же были люди просто честные? "Бытьчестным значит, как ведется на этом свете, быть избранным из десяти тысяч". Но датский двор был лишь картиною всей Дании, - той Дании, где "нечисточто-то", и которая для Гамлета представляется тюрьмой. "Так и весь свет -тюрьма", - говорит Розенкранц. И Гамлет не отступает перед логическимвыводом: "Превосходная. В ней много ям, каморок и конурок". Высший свет в "Гамлете" есть картина света вообще. Но если таков свет, если чистая и царственная натура так поставлена,так окружена в свете, то неизбежно поднимаются великие, не находящие ответавопросы: "как?" и "почему?" Вопрос об отношении между добрыми и злыми в этоммире с его неразрешенной загадкой приводит к вопросу о мировом равновесии, оцарящей над людьми справедливости, об отношении между миром и Божеством. Имысль, - мысль Гамлета, как и Шекспира, - стучится в замкнутые врата тайны.

ГЛАВА XLIV

Дата добавления: 2015-10-24