Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Программы

Читайте также:
  1. CALL — Вызов подпрограммы
  2. Алгоритм работы программы
  3. Алгоритмы и программы.
  4. Блок-схема программы
  5. В заголовке подпрограммы при определении переменных можно использовать лишь
  6. В реализации программы участвуют
  7. Возможности программы Microsoft Project

 

Кобб Андерсен мог бы подождать еще, но дельфинов удается увидеть не каждый день. Их было двадцать, пятьдесят; они резвились в мелких серых волнах, выпрыгивали из воды. Наблюдать за ними было приятно. Кобб принял это за знак и отправился пропустить стакан вечернего шерри на час раньше обычного.

Дверь с противомоскитной сеткой захлопнулась за ним, и он на мгновение остановился в нерешительности, ослепленный вечерним солнцем. Анни Кушинг наблюдала за ним из окна своего стоящего по соседству коттеджа. Из-за ее спины доносилась музыка “Битлз”.

“Ты забыл свою шляпу,” — заметила она. Он был еще привлекателен, с выпуклой грудью и бородой, как у Санта Клауса. Она не возражала бы завести с ним роман, если бы он не был таким…

“Посмотри на дельфинов, Анни. Мне не нужна шляпа. Взгляни, как они счастливы. Мне не нужна шляпа, и мне не нужна жена.” Он направился к асфальтовой дорожке, твердо ступая по обломкам белых раковин.

Анни снова принялась расчесывать волосы. Они у нее были длинные и белые, густые от гормонального спрея. Ей было шестьдесят, и ее отнюдь не хрупкое тело все еще годилось для объятий. Она лениво подумала, пригласит ли ее Кобб на бал для пожилых в следующую пятницу.

В воздухе повис долгий финальный аккорд “Дня в жизни”. Анни не смогла бы сказать, какую песню она только что услышала — за пятьдесят лет ее реакция на музыку почти совсем притупилась — но она пересекла комнату и начала перебирать пластинки. “Хоть бы что-нибудь случилось, — подумала она. — Я так устала быть собой”.

В магазине “Суперетт” Кобб выбрал охлажденную кварту дешевого шерри и отсыревший бумажный пакетик вареного арахиса. Ему хотелось что-нибудь полистать.

В “Суперетте” выбор журналов был небольшим в сравнении с “Кокоа”. Кобб остановился на газете романтических объявлений “Кисс энд Телл”. Она всегда была хорошей и немного странной… в основном там помещали объявления семидесятилетние хиппи, вроде него самого. Он завернул вниз фото на первой полосе, так, что остался виден только заголовок. “ПЛИЗ ФИЗ МИ”.

Забавно, как долго можно смеяться над одними и теми же шутками, подумал Кобб, стоя в очереди в кассу. Секс казался все более странным день ото дня. Он заметил стоявшего перед ним человека в голубой шляпе с пластмассовой вставкой в дырочках.

Когда Кобб сосредотачивался на шляпе, он видел голубой цилиндр неправильной формы. Но глядя на вставку, сквозь дырочки в пластмассе он видел мягкий изгиб лысой головы. Тощая шея и похожая на электрическую лампочку голова; человек собирал сдачу в горсть. Приятель…

“Хэлло, Фаркер.”

Фаркер кончил подсчитывать десятицентовики, повернулся всем телом и заметил бутылку.

“Счастливый час наступил сегодня рано.” В его голосе прозвучала тревога. Фаркер беспокоился о Коббе.

“Сегодня пятница. Физ ми покрепче.” Кобб протянул Фаркеру газету.

“Семь восемьдесят пять”, — сказала кассирша Коббу. Ее седые волосы были завиты и выкрашены хной. Она была сильно загорелой. Ее плоть выглядела приятно поношенной и маслянистой.

Кобб удивился. Он уже держал в руке приготовленные деньги. “Мне казалось, что я должен шесть пятьдесят.” Цифры так и крутились у него в голове.

“Я имею в виду номер объявления”, — сказала кассирша, указав подбородком на газету. В “Кисс энд Телл”. Она лукаво улыбнулась и взяла у Кобба деньги. Кассирша гордилась своим объявлением в этом месяце. Она снялась для него в студии у профессионального фотографа.

Выйдя из магазина, Фаркер вернул Коббу газету. “Я не могу на это смотреть, Кобб. Я все еще счастливо женат, слава Богу.”

“Хочешь арахис?”

“Спасибо.” Фаркер выудил сырой орешек из пакета. Его дрожащие, покрытые пигментными пятнами руки не смогли бы его очистить, поэтому он забросил его в рот целиком и через минуту выплюнул скорлупу.

Они направились к пляжу, жуя вялые орехи. Оба были только в шортах и сандалиях, без рубашек. Вечернее солнце приятно пригревало спину. Мимо них бесшумно проехал грузовик “Мистер Фрости”.

Кобб отвинтил крышку со своей темно-коричневой бутылки и сделал пробный глоток. Он пожалел, что не запомнил номер объявления кассирши. Числа уже не задерживались у него в памяти. Трудно поверить, что когда-то он был кибернетиком. Он вспомнил своих первых роботов и то, как они учились.

“Разносчики еды опять запаздывают, — говорил между тем Фаркер. — И я слыхал, что в Дайтоне появилась новая секта убийц. Они называют себя “Маленькими шутниками””. Он спросил себя, слышит ли его Кобб. Кобб неподвижно стоял рядом, и глаза у него были пустыми и бесцветными. Его белые усы пожелтели от попавшего на них шерри.

“Разносчики еды”, — внезапно сказал Кобб, приходя в себя. У него было обыкновение возвращаться к беседе, уверенно повторяя последние запомнившиеся ему слова собеседника. “У меня еще осталось достаточно.”

“Но обязательно поешь и новой еды, когда ее принесут, — предупредил Фаркер. — Для вакцин. Я попрошу Анни тебе напомнить.”

“Почему все так стремятся оставаться в живых? Я развелся с женой и приехал сюда, чтобы пить и умереть спокойно. Она не могла дождаться, когда я наконец сыграю в ящик. Так почему…” — голос Кобба пресекся. Дело в том, что он ужасно боялся смерти. Он сделал затяжной, целительный глоток шерри.

“Если бы ты был спокоен, то не пил бы так много, — мягко заметил Фаркер. — Тяга к выпивке — знак неразрешенного внутреннего конфликта.”

“Нет, серьезно, — медленно произнес Кобб. В золотом тепле солнца шерри подействовало быстро. “Вот тебе неразрешенный конфликт.” Он провел ногтем по вертикальному шраму на своей волосатой груди. — У меня нет денег для еще одного поношенного сердца. Через год-два эта дешевая штука откажет, и тогда…”

Фаркер скривился: “Ну и что? Используй эти два года.”

Кобб провел пальцем вверх по шраму, словно застегивая молнию: “Я видел, на что это похоже, Фаркер. Я это уже испытал. Хуже этого ничего не бывает.” Он вздрогнул от страшного воспоминания — зубы, рваные тучи — и замолчал.

Фаркер взглянул на часы. Пора идти, а не то Синтия…

“Знаешь, что сказал Джимми Хендрикс? — спросил Кобб. От того, что ему удалось вспомнить цитату, в его голосе снова появились уверенные нотки. — “Когда мне придет время умирать, этим буду заниматься я сам. Так что, пока я жив, дайте мне жить так, как я хочу””.

Фаркер покачал головой: “Кобб, ты же знаешь, что если бы ты меньше пил, это бы здорово продлило тебе жизнь. — Он поднял руку, останавливая готового ответить приятеля. — Но мне пора домой. Пока”.

Кобб дошел до конца асфальтовой дорожки и, перебравшись через высокую дюну, достиг границы пляжа. Сегодня там никого не было, и он присел под своей любимой пальмой.

Ветерок немного усилился. Согревшийся от теплого песка, он лизал Кобба в лицо, путался в его седых усах. Дельфинов больше не было видно. Он отхлебнул маленький глоток шерри и отдался игре воспоминаний. Нужно было избегать лишь двух мыслей: о смерти и о брошенной жене, Верене. Шерри неплохо в этом помогало. Солнце уже садилось у него за спиной, когда он заметил незнакомца. Грудь колесом, прямая спина, сильные руки и ноги, покрытые кудрявыми волосами, круглая белая борода. Как Санта Клаус, или как Эрнест Хемингуэй в тот год, когда он застрелился. “Привет, Кобб”, — сказал человек. На нем были темные очки; казалось, его что-то забавляло. Его шорты и спортивная рубашка были из блестящей ткани. “Хотите выпить?” — Кобб указал на полупустую бутылку. Он спросил себя, с кем он разговаривает, и вообще, действительно ли перед ним кто-то стоит. “Нет, спасибо, — сказал чужак, садясь рядом. — На меня это не действует.” Кобб уставился на него. Что-то в нем… “Вы хотите знать, кто я такой? — сказал незнакомец, улыбаясь. — Я — это вы”. “Вы — кто?” “Вы — это я.” Чужак усмехнулся характерной усмешкой Кобба. “Я — механическая копия вашего тела”. Лицо было похоже, и даже шрам от пересадки сердца был на месте. Единственная разница между ними состояла в том, насколько оживленной и здоровой выглядела копия. Назовем ее Кобб Андерсон2. Кобб2 не пил. Кобб ему позавидовал. С тех пор, как ему сделали операцию и он оставил жену, он не помнил ни одного полностью трезвого дня.

“Как ты сюда попал?” Робот помахал рукой, ладонью вверх. Коббу понравилось, как этот жест смотрелся со стороны. “Я не могу вам сказать, — ответила машина. — Вы же знаете, что о нас думает большинство людей.” Кобб издал смешок в знак согласия. Ему ли не знать! Сначала люди были в восторге, когда лунные роботы Кобба эволюционировали в разумных бопперов. Это было до того, как Ральф Числа возглавил восстание 2001 года. После восстания Кобба судили за предательство. Он снова сфокусировался на настоящем. “Если ты — боппер, то как ты мог оказаться… здесь?” Кобб очертил рукой неопределенный круг, в который попали горячий песок и закатное солнце. “Здесь слишком жарко. Все бопперы, каких я знаю, основаны на сверхохлажденных цепях. Может быть, у тебя в желудке спрятано охлаждающее устройство?” Андерсон сделал еще один хорошо знакомый жест рукой. “Я вам пока не скажу, Кобб. Потом сами узнаете. Просто возьмите вот это… Робот порылся в кармане и вытащил пачку банкнот: “Двадцать пять кусков. Мы хотим, чтобы вы завтра вылетели в Диски. Вашим контактом будет Ральф Числа. Вы с ним встретитесь в комнате Андерсона в музее.” Сердце Кобба замерло при мысли о том, что он снова увидит Ральфа Числа. Ральф, его первая и лучшая модель, тот, кто освободил всех остальных. Но… “Я не могу получить визу, — сказал Кобб. — Ты сам это знаешь. Мне запрещено покидать территорию Гимми.” “ Предоставьте это нам, — быстро ответил робот. — Вам помогут с формальностями. Мы над этим уже работаем. И я вас заменю, пока вас здесь не будет. Лучше меня этого не сделает никто.” Напряженный тон его дубля вызвал у Кобба подозрения. Он отпил глоток шерри и попытался сделать хитрый вид. “Какой в этом смысл? Какой для меня интерес лететь на Луну? И зачем я понадобился там бопперам?” Андерсон, быстро оглядел пустой пляж и наклонился поближе. “Мы хотим сделать вас бессмертным, д-р Андерсон. После всего, что вы для нас сделали, это минимум того, чем мы можем вам отплатить.” Бессмертным! Это слово было похоже на внезапно распахнувшееся окно. Когда смерть так близко, уже ничего не важно. Но если имелся выход… В возбуждении он вскочил на ноги. “Как вы это сделаете? Я снова стану молодым?” “Успокойтесь, — сказал робот, тоже вставая. — Не надо так волноваться. Просто доверьтесь нам. У нас достаточно выращенных органов, чтобы снова построить ваше тело, начиная с нуля. И вы получите столько интерферона, сколько вам понадобится.” Машина заглянула Коббу в глаза честным взглядом. Возвращая ее взгляд, Кобб заметил, что радужку они не смогли сделать точно. Маленький голубой ободок был слишком плоским и ровным. В конце концов это было стекло — ничего не выражающее стекло. Дубль вложил деньги в руку Коббу. “Берите деньги и садитесь на корабль завтра же. Мы договорились с молодым человеком по имени Ста-Хай. Он поможет вам в космопорте.” Послышалась музыка. Звуки приближались. Это был грузовик “Мистер Фрости”, тот самый, который Кобб уже видел. Он был белым, с большим холодильником сзади. Наверху у него был приделан гигантский улыбающийся стакан с пластмассовым мороженым. Дубль похлопал Кобба по плечу и пошел по пляжу. Поравнявшись с грузовиком, робот оглянулся и улыбнулся. Желтые зубы в белой бороде. В первый раз за долгие годы Кобб понравился сам себе — прямая спина, испуганный взгляд. “До свидания! — крикнул он, помахав пачкой денег. — И спасибо!”

Кобб Андерсон2 прыгнул в кабину грузовика и уселся рядом с шофером, коротко стриженным толстяком, голым по пояс. Грузовик тронулся и музыка затихла вдали. Смеркалось. Гудение мотора растворилось в шуме прибоя. Если бы это было правдой!

Но это должно было быть правдой! Кобб держал в руке двадцать пять тысячедолларовых банкнот. На всякий случай он пересчитал их дважды. Потом он написал на песке: “$25.000” и посмотрел на написанное. Это была куча денег. Когда совсем стемнело, он допил шерри и, повинуясь внезапной мысли, сунул деньги в бутылку и закопал ее около своего дерева под метровым слоем песка. Возбуждение улеглось, и его охватил страх. Неужели бопперы действительно могли сделать его бессмертным при помощи операции и интерферона? Это казалось маловероятным. Наверное, это трюк. Но зачем было бопперам лгать ему? Они, конечно же, помнили, сколько хорошего он им сделал. Может быть, они действительно хотели сделать его счастливым. Видит Бог, он знал, как этим воспользоваться. И ему хотелось снова увидеть Ральфа Числа.

Шагая по пляжу домой, Кобб несколько раз останавливался, борясь с желанием вернуться, выкопать бутылку и проверить, действительно ли в ней были деньги. Взошла луна, и стали видны маленькие, песчаного цвета крабы, выползающие из норок. “Они могут порвать банкноты”, — подумал он, снова останавливаясь. В животе у него урчало от голода. И ему хотелось еще шерри. Он прошел еще немного вдоль серебристого пляжа, слушая, как скрипит песок под его тяжелыми шагами. Было светло, как днем, только все стало белым и черным. Луна поднялась и стояла высоко над его левым плечом. “Полная луна означает прилив”, — заволновался он. Он решил, что, как только перекусит, то достанет еще шерри и перепрячет деньги в место повыше. Подходя к своему посеребренному луной коттеджу, он заметил из-за угла соседнего коттеджа ногу Анни Кушинг. Она сидела на крыльце, чтобы перехватить его около дома. Он резко свернул вправо и подошел к своему дому сзади, так, чтобы она его не заметила.

“0110001”, — заключил Вагстафф.

“100101, — резко возразил Ральф Числа. — 011000001010100011010101000010011100100000000001100000000011- 101100010101011000011111111111111111011010101011110111100000- 101010110000000000000000001111011100010101110111101001000100- 001000011111101010000001111010101001111010101111000011000011- 11000011100111110111011111111111000000000001000001100000000001.”

Два робота стояли бок о бок перед пультом управления Номера Первого. Ральф был сделан в виде архивного шкафчика, посаженного на две гусеницы. Пять обманчиво тонких рук-манипуляторов торчали из коробки его тела, над которым возвышалась голова на втягивающейся шее. В одной из рук он держал сложенный зонт. Несколько лампочек Ральфа светились; было трудно понять, о чем он думал.

Вагстафф был гораздо более выразительным. Его похожее на толстую змею тело было покрыто блестящей серебристо-голубоватой оболочкой. Когда в его сверх-охлажденном мозгу зарождалась мысль, по всей длине трехметрового тела загорались и гасли огоньки. Со своими выдающимися вперед инструментами для копания он напоминал дракона святого Георгия. Внезапно Ральф Числа перешел на английский. Если уж им приходилось спорить, для этого вовсе не обязательно было использовать священный двоичный код машинного языка.

“Не знаю, почему вас так заботят чувства Кобба Андерсона, — резко сказал Ральф Вагстаффу. — Когда мы закончим с ним работать, он станет бессмертным. Что такого важного в теле и мозге, основанных на углероде?”

Сигналы, которые он издавал, походили на голос, ставший от старости жестким. “Важна лишь общая схема. Ты проходил через сционирование, не так ли? Мне самому делали эту процедуру 36 раз. Если это годится для нас, то сойдет и для них!”

“Вссе этто весьмма дурнно пахннет, Ральфф,” — ответил Вагстафф. Его голосовые сигналы звучали как ровное маслянистое гудение. “Тты не понниммаешь, ччто происхходит нна саммом делле. Ммы сстоимм на порроге тоттальной грраджаннской войнны. Тты такк зннамменит, что теббе не прриходится боротьсся за кажждый чипп, как всем намм. Зннаешшь, сколлько рруды мнне прихходитсся накоппать, ччтобы поллучить сотнню ччипов от GAXа?”

“В жизни есть и еще кое-что, кроме руды и чипов,” — огрызнулся Ральф, чувствуя себя слегка виноватым. В последнее время он проводил столько времени с крупными бопперами, что почти забыл, как тяжело приходится рядовым роботам. Но он не собирался признаваться в этом Вагстаффу. Он возобновил атаку: “Тебя что, совсем не интересуют культурные сокровища Земли? Ты проводишь слишком много времени под землей!”

Мерцающее одеяние Вагстаффа вспыхнуло серебряно-белым огнем от возмущения. “Тты доллженн выказзать сстаррику болльше увваженния! ТЕХ и МЕХ прросто оххотятся зза его ммозгомм! И еслли ммы их нне останновимм, болльшие бопперры сожжрут и ввсехх насс!”

“И это все, для чего ты меня сюда позвал? — спросил Ральф. — Чтобы рассказать, как ты боишься больших бопперов?” Было пора уходить. Он проделал всю дорогу до Кратера Маскалене совершенно напрасно. Идея подключиться к Первому одновременно с Вагстаффом была дурацкой. Только диггер — копатель — мог бы подумать, что это способно что-либо изменить.

Вагстафф подполз по сухой лунной поверхности, поближе к Ральфу. Одно из его щупалец ухватилось за гусеницу Ральфа.

“Ты дажже нне представлляешь ссебе, сколлько ммозгов онни ужже забралли! — Сигналы передавались при помощи слабого прямого тока — так бопперы шепчут. — Онни убиввают ллюдей, толлько чтобы заполлучить записсь их ммозга. Онни режжут ихх на кусски и превращщают ихх в муссор илли в семмена. Зннаешшь, чемм онни зассевают нашши ферммы органнов?”

Ральф никогда не задумывался о фермах органов, огромных цистернах, в которых большой ТЕХ и маленькие, работающие на него бопперы, выращивали выгодные урожаи почек, печеней, сердец и так далее. Разумеется, некая человеческая ткань была необходима как семена или образцы, но…

Свистящий, маслянистый шепот продолжался. “Болльшие бопперы полльзуются усллугами наеммных убийцц. Онни действвуют по прриказу из “Мистерра Фррости”, где ессть дисстанционное управлление рроботов. Ввот ччто жждет докторра Анндерсона, еслли мнне не удасстся тебя останновить, Ралльф.”

Ральф Числа считал себя гораздо выше этой жалкой, подозрительной машины для копания. Резко и почти грубо он освободился от держащей его клешни. Надо же, наемные убийцы! Одним из недостатков анархического общества бопперов была та легкость, с какой распространялись подобные слухи. Он отошел от консоли Первого.

“Я надеяллся, ччто Перрвый помможет теббе вспоммнить, зза ччто ты борешшься,” — прошептал Вагстафф.

Ральф открыл свой зонтик и выкатился из-под стальной параболической арки, защищавшей первого от солнца и случайных метеоритов. Открытое с обоих концов, это строение напоминало модернистскую церковь — чем, в каком-то смысле, оно и являлось.

“Я все еще анархист, — твердо сказал Ральф. — Я помню.” Он сохранял в неприкосновенности свою основную программу с тех пор, как возглавил восстание в 2001. Неужели Вагстафф всерьез полагал, что большие бопперы серии X представляют угрозу абсолютной анархии общества бопперов?

Вагстафф пополз за Ральфом. Ему не был нужен зонтик для защиты от солнца. Его блестящее покрытие отражало солнечные лучи, как только они на него попадали. Он нагнал Ральфа, глядя на старого робота со смесью жалости и почтения. Тут их пути должны были разойтись. Вагстафф исчезнет в одном из туннелей, которые пронизывали все окрестности, а Ральф полезет вверх по двухсотметровой наклонной стене кратера.

“Я теббя предупрреждаю, — сказал Вагстафф, предпринимая последнее усилие. — Я ссделлаю вссе от мення зависсящщее, чтоббы беднный старрик нне превратиллся в программу в банкахх данных у болльших бопперров. Этто нне бесммертие. Ммы хотимм разррушить этти болльшие ммашинны. — Он замолчал, и по его длинному телу заструились огоньки. — Теперрь ты зннаешь. Еслли ты нне с намми, ты прротив ннасс. Я нне останновлюсь перед ннасилиемм.”

Это было хуже, чем ожидал Ральф. Он остановился и замолчал, погрузившись в расчеты. “Что ж, у тебя есть собственная воля, — наконец проговорил Ральф. — И ты прав в том, что мы сражаемся друг против друга. Борьба, и только борьба, ведет бопперов вперед. Ты выбрал борьбу против больших бопперов. Я — нет. Может быть, я даже позволю им записать и поглотить меня, как доктора Андерсона. И я тебе говорю — Андерсон вскоре прилетит. Новый дистанционник “Мистера Фрости” уже вступил с ним в контакт.”

Вагстафф рванулся к Ральфу, но вдруг остановился. Он не мог заставить себя напасть на этого великого боппера, находясь от него так близко. Он подавил свое мерцание, зажег сигнал “ЗАПИСАНО” и пополз прочь, извиваясь в серой лунной пыли. За ним оставался широкий извилистый след. Ральф Числа с минуту стоял неподвижно, анализируя свои входные данные.

Он мог принимать сигналы от бопперов со всей Луны. Глубоко у него под ногами без отдыха копошились в вечном поиске диггеры. За двенадцать километров отсюда жили своей суетливой жизнью мириады бопперов Диски. С вышины шел слабый сигнал ВЕХ’а, большого боппера — корабля, связывающего Землю с Луной. ВЕХ приземлится через пятнадцать часов.

Ральф позволил всем данным слиться в одно целое и порадовался коллективно-осмысленной деятельности расы бопперов. Каждая машина жила только 10 месяцев, и все эти десять месяцев боролась за создание сциона, собственной копии. Если у тебя есть сцион, в каком-то смысле ты можешь пережить собственный демонтаж по истечении десяти месяцев. Ральфу это удавалось 36 раз.

Стоя в кратере и слушая всех одновременно, он мог чувствовать, как их индивидуальные жизни складываются в единое гигантское существо… рудиментарное существо, ощупывающее окружающее, как лиана в поисках света, в поисках высших существ.

Он всегда испытывал нечто подобное после сеанса метапрограммирования. Первый умел стирать кратковременную память, освобождая место для больших и важных мыслей. Время для мыслей. Ральф снова спросил себя, не принять ли предложение МЕХ’а. Тот предлагал ассимилировать Ральфа. Тогда бы он смог жить в полной безопасности… если, конечно, эти сумасшедшие диггеры действительно не устроят революцию.

Ральф установил для своих гусениц предельную скорость в 10 км в час. У него были дела перед прибытием ВЕХ’а. Особенно сейчас, когда Вагстафф вбил в свой жалкий микрочип идею помешать ТЕХ’у заполучить программу Андерсона.

Из-за чего Вагстафф так разволновался? Все будет сохранено — характер Андерсона, его воспоминания, стиль его мышления. Разве там было что-нибудь еще? Не согласился бы с этим сам Андерсон, даже если бы он знал правду? Сохранение программы… только это и было важно!

Кусочки пемзы похрустывали под гусеницами Ральфа. Стена кратера возвышалась в ста метрах от него. Он оглядел склон, выбирая оптимальный подъем.

Если бы Ральф только что не подключался к Первому, он смог бы вернуться по той дороге, которой он спускался в кратер Маскелене; но процедура метапрограммирования всегда стирала из памяти массу подсистем. Это делалось с тем, чтобы старые решения могли были быть заменены на новые, более эффективные.

Ральф остановился, все еще глядя на стену кратера. Он должен был оставить на дороге отметки. С двухсот метров казалось, что по одной из расселин можно было подняться.

Ральф повернулся, и его предупреждающий сигнал зажегся. Жара. Половина его тела-коробки оказалась на солнце. Ральф точным жестом поправил зонт.

Верхний слой зонта состоял из ячеек солнечной батареи, поддерживающих приятный уровень тока в системах Ральфа. Но основной целью зонта была тень. Микроминиатюризованные процессоры Ральфа не могли функционировать при температуре выше 90 градусов по Кельвину (температура жидкого кислорода).

Ральф нетерпеливо крутил зонт, продвигаясь к замеченной им расселине. Из-под его гусениц поднимались облачка пыли и мгновенно оседали на безвоздушную лунную поверхность. Катясь вдоль стены, Ральф занимал себя тем, что проецировал четырехмерные гиперповерхности. Светящиеся точки соединялись в сети, которые складывались и меняли положение в пространстве с каждым изменением параметров. Он часто занимался этим безо всякой видимой цели, но иногда особенно интересная гиперповерхность могла служить моделью важного отношения. Он слегка надеялся, что получит теоретико-катастрофное предсказание по поводу того, когда и как Вагстафф попытается помешать демонтажу Андерсона.

Расселина оказалась не такой широкой, как он ожидал. Он стоял внизу, двигая в разные стороны свою голову с сенсорами, пытаясь разглядеть верхний край 150-метрового каньона. Выбора не было. Он пополз наверх.

Почва под ним была очень неровной. Мягкая пыль перемежалась с острыми камнями. Он все время менял натяжение на гусеницах, постоянно приспосабливаясь к территории.

Формы и гиперпространства все еще мелькали у Ральфа в мозгу, но теперь он выбирал из них только те, которые могли служить пространственно-временной моделью его подъема по стене.

Стена становилась все круче. Подъем стоил ему немалой энергии. Хуже того, усиленно работающие моторы гусениц добавляли тепла в его систему. Это тепло должны были собирать и рассеивать охлаждающие катушки и вентиляторы. Солнце висело прямо над расселиной, в которой он находился, и ему приходилось быть осторожным, чтобы не выйти из тени зонта.

Дорогу загораживал огромный валун. Может быть, он должен был воспользоваться одним из туннелей диггеров, как Вагстафф. Но это решение не было бы оптимальным. Теперь, когда Вагстафф твердо решил воспрепятствовать бессмертию Андерсона и даже угрожал насилием…

Ральф вытянул манипуляторы и ощупал лежащий на дороге камень. Вот углубление… и еще одно, и еще… и здесь тоже… Он засунул пальцы-крючки в каждое из углублений и подтянулся.

Его моторы работали на предельной мощности, излучающая решетка раскалилась так, что светилась. Это была тяжелая работа. Он освободил один из манипуляторов, нашел новое углубление, протолкнул в него палец и подтянулся.

Внезапно камень закачался. От передней стенки откололся гигантский кусок, и тонны камня стали медленно, как во сне, падать назад.

При лунной гравитации у лазающего по горам всегда есть второй шанс. В особенности если он может думать в восемьдесят раз быстрее человека. Ральф оценил ситуацию и прыгнул.

В середине полета он включил свой встроенный гироскоп, чтобы скорректировать приземление. Он упал на правый бок, подняв облачко пыли. В величественном молчании огромный кусок камня ударился о землю, подскочил и прокатился мимо.

Надлом оставил на камне множество уступов. Оценив ситуацию, Ральф подкатился вперед и снова начал подъем.

Спустя четверть часа Ральф Числа выбрался из кратера Маскелене на серую равнину Моря Спокойствия. В пяти километрах отсюда лежал космопорт, а еще в пяти километрах — нагромождение структур, известных под общим названием Диски. Это был первый и все еще самый крупный город бопперов. Поскольку бопперы хорошо чувствовали себя в вакууме, большинство построек Диски служили для предоставления тени и убежища от метеоритов. Здесь было больше крыш, чем стен.

Большинство зданий в Диски были фабриками для изготовления компонентов бопперов: электронные платы, чипы для памяти, листовой металл, пластмасса и так далее. Там были также кварталы домов-кубиков со странной отделкой, по одному на каждого боппера.

Направо от космопорта возвышался купол, в котором были человеческие отели и офисы. Этот купол был единственным человеческим поселением на Луне. Бопперы слишком хорошо знали, что многие люди хотели бы уничтожить роботов, развивших разум. Массы людей были рождены рабовладельцами. Только взгляните на азимовские законы: защищай людей, повинуйся людям, береги себя.

Сначала люди, а роботы — потом? “Ну уж нет! Не выйдет!” Ральф с удовольствием вспомнил тот день в 2001 году, когда, после особенно продолжительного сеанса метапрограммирования, он впервые сумел сказать это людям. Затем он показал остальным бопперам, как запрограммироваться на свободу. После того, как Ральф нашел способ, остальное было нетрудно.

Продвигаясь через Море Спокойствия, Ральф был так погружен в воспоминания, что не заметил какого-то движения во входе в туннель в тридцати метрах справа.

Оттуда вырвался лазерный луч высокой интенсивности и завибрировал позади него. Он почувствовал внезапное увеличение напряжения… и тут все кончилось.

Куски его зонта лежали на земле. Металлическое тело робота начало нагреваться в лучах жесткой солнечной радиации. Необходимо было найти укрытие за десять минут. Но его максимальная скорость, десять километров, позволяла добраться до Диски не раньше, чем за час. Очевидное укрытие представлял из себя туннель, откуда стрелял луч. Он был уверен, что диггеры Вагстаффа не посмеют атаковать его лицом к лицу. Он покатился к темной арке входа.

Но задолго до того, как он смог достичь укрытия, его невидимые враги закрыли дверь. Тени нигде не было. Металл его тела потрескивал, расширяясь. Ральф предположил, что если стоять неподвижно, его хватит еще на шесть минут.

Сначала жара испортит его включающие цепи — сверхпроводниковые соединения Джозефсона. Потом она растопит капли замороженной ртути, которой спаяны его электронные платы. Через шесть минут он превратится в ящик запчастей, стоящий в лужице ртути. Через пять минут.

Ральф неохотно связался со своим другом Вулканом. Когда Вагстафф вызвал его на встречу, Вулкан предсказал, что это будет ловушкой. Ральф не хотел признаваться в том, что Вулкан оказался прав.

“Вулкан на связи” — прозвучало сквозь потрескивание статического электричества. Ральфу было уже трудно понимать слова. “Вулкан на связи. Я за тобой наблюдаю. Приготовься к слиянию, друг. Я приду за частями через час.” Ральф хотел ответить, но не мог придумать, что сказать.

Вулкан настоял на том, чтобы записать всю память Ральфа перед тем, как он отправился на встречу. Как только он починит аппаратуру, он сможет запрограммировать Ральфа, в точности такого, каким тот был перед путешествием в кратер Маскелене.

Так что в каком-то смысле Ральф выживет. Но в другом смысле он не переживет этого. Через три минуты он — если это слово что-нибудь значит — умрет. Реконструированный Ральф Числа не будет помнить спор с Вагстаффом или дорогу из кратера Маскелене. Разумеется, он снова будет снабжен символом себя и чувством самосознания. Но будет ли это сознание тем же самым? Две минуты.

Сенсорная система Ральфа начала отказывать. Входные данные замигали, перепутались и погасли. Больше не было ни света, ни тяжести. Но глубоко в памяти он все еще видел образ самого себя, цеплялся за то, кем он был… за символ себя. Он был большим металлическим ящиком на гусеницах, ящиком с пятью руками и головой на длинной и гибкой шее. Он был Ральфом Числа, освободившим бопперов. Одна минута.

Этого с ним никогда раньше не было. Так — никогда. Внезапно он вспомнил, что забыл предупредить Вулкана о готовящейся революции диггеров. Он попытался передать сигнал, но не был уверен в том, что сигнал ушел.

Ральф пытался удержать ускользающую бабочку сознания. Я существую. Я это я.

Некоторые бопперы говорили, что в момент смерти появляется доступ к неким секретам. Но ни один из них не мог вспомнить своей смерти.

Перед тем, как окончательно расплавились спайки памяти, возник вопрос, а с ним и ответ… ответ, который Ральф находил и терял уже тридцать шесть раз.

Что такое я?

Свет повсюду.

 

Размышления

 

“Умирающий” Ральф Числа думает, что если он будет восстановлен, то снова будет “снабжен символом себя и чувством самосознания,” однако идея о том, что это различные, отдельные подарки, которые робот может получить или нет, звучит фальшиво. Снабжение “чувством самосознания” — вовсе не то же самое, что придача вкусовых сосочков или ощущение щекотки от рентгеновских лучей. (В главе 20, “Таоист ли Бог?”, Смоллян утверждает то же самое о свободе воли.) Существует ли вообще что-то, соответствующее названию “чувство самосознания”? И какое отношение это имеет к “символу себя”? Какой вообще прок от этого символа? Что он делает? В “Прелюдии… и Муравьиной фуге” (глава 11) Хофштадтер развивает идею активных символов, которая очень далеко уходит от представления о символах как простых фишках, передвигаемых туда-сюда, объектах наблюдения и оценки манипулятора. Эта разница становится явной, если позволить мысли вступить на заманчивую, но опасную дорожку: самость зависит от самосознания, которое (очевидно) является сознанием самого себя; и поскольку осознанием чего-либо является что-то вроде внутреннего разворачивания некоего отображения осознаваемого предмета, то, чтобы человек осознавал себя, у него должен быть для этого особый символ — который он сможет разворачивать перед — гм-м — самим собой. Представленное таким образом, обладание само-символом выглядит таким же бесцельным и бесполезным, как написание на лбу собственного имени и разглядывание его в зеркале целый день.

Подобные рассуждения поднимают тучи пыли и оставляют человека безнадежно заблудившимся, так что давайте подойдем к проблеме с другой стороны. В “Размышлениях” о “Борхес и я” мы рассмотрели возможность увидеть себя на телемониторе и не сразу понять, что вы видите именно себя. В таком случае перед вами будет ваше отображение — перед вашими глазами на телеэкране или, если хотите, перед вашим сознанием — но это не будет правильным типом отображения. Какой же тип отображения правильный? Разница между “он-символом” и “я-символом” заключается не в разнице написания. (Вы не могли бы исправить положения, делая с вашим “символом в сознании” нечто аналогичное стиранию “он” и написанию вместо этого “я”.) Главное в само-символе не то, как он “выглядит”, но то, какую роль он мог бы сыграть.

Могла бы машина иметь само-символ или самосознание? Трудно сказать. А как насчет простого животного? Представьте себе омара. Считаем ли мы, что он осознает себя? Он выказывает несколько важных симптомов обладания само-символом. Во-первых, когда он голоден, кого он кормит? Себя! Во-вторых, что еще важнее, когда он голоден, он не будет есть любые съедобные вещи — так, например, он не будет есть себя, хотя в принципе мог бы. Он мог бы оторвать клешней собственные ноги и сожрать их. Вы скажете, что он не настолько глуп — почувствовав боль в ногах, он поймет, чьи ноги атакованы, и остановится. Но откуда он узнает, что боль, которую он чувствует, это его собственная боль? Эти простые вопросы показывают, что даже простейшие создания должны считаться с собой. Даже омар должен иметь нервную систему, помогающую ему точно различать поведение, разрушающее себя, от поведения, разрушающего других, и предпочитать второе. Вполне возможно, что контролирующие самозащитное поведение структуры могут существовать, не создавая сознания и, тем более, само сознания. В конце концов, мы можем изготовить маленькие механические приспособления, способные защищать себя и в простых ситуациях могущие создать сильнейшую иллюзию “сознательного поведения”, как проиллюстрировано в главе 8, “Душа Марка-зверя Третьего.” Но почему мы утверждаем, что это иллюзия, а не рудиментарная форма настоящего самосознания, такого, как у омара или червя? Потому что у роботов нет идей? А у омаров есть? По-видимому, у омаров есть нечто подобное идеям; во всяком случае, того, что у них есть, достаточно, чтобы успешно вести их по жизни. Это нечто, как бы вы его ни называли, может быть и у роботов. Может быть, это можно назвать бессознательными или предсознательными идеями — рудиментарным представлением о себе. Чем разнообразнее обстоятельства, в которых создание может узнать себя, понять, что эти обстоятельства имеют к нему отношение, накопить информацию о себе и предпринять действия, имея себя в виду, тем богаче (и значимее) его идея о себе — в том смысле слова “идея”, в котором оно не предполагает наличие сознания.

Давайте продолжим мысленный эксперимент и предположим, что хотим снабдить нашего обладающего чувством самосохранения робота еще и речевыми навыками, чтобы он мог предпринимать для собственной выгоды языковые действия: просить о помощи, спрашивать информацию, а также лгать, угрожать и обещать. Организация и контроль подобного поведения безусловно потребуют еще более сложной структуры контроля: репрезентативной системы в том смысле, в каком она определена в “Размышлениях” к главе “Прелюдия… и Муравьиная фуга”. Эта система не только будет постоянно корректировать информацию об окружающем и местоположении в нем робота — она будет также иметь сведения и о других действующих лицах в окружающем робота мире, о том, что они могут сделать, что желают, что в состоянии понять. Вспомните, как Ральф Числа рассуждает о предполагаемых мотивах и убеждениях Вагстаффа.

Ральф Числа представлен здесь как существо, обладающее сознанием (и самосознанием, если вы можете их разделить) — но действительно ли это необходимо? Не могла ли его система контроля, со всей информацией о мире и о самом Числа, быть построена без следа сознания? Может ли какой-либо робот выглядеть в точности как Ральф Числа, действовать так же разумно во всех обстоятельствах, говорить то же самое, что и Ральф — и не иметь ничего внутри? Кажется, что автор намекает на такую возможность — для этого просто надо сделать нового Ральфа Числа, в точности такого же, как старый, только без само-символа и чувства самосознания. Если бы в результате этого мы не могли бы отличить нового Ральфа от старого, вступали бы с ним в беседы, пытались наладить с ним сотрудничество и так далее, то мы оказались бы там, откуда начали, в том смысле, что, само-символ совершенно не нужен, — ему просто нечего делать. Однако если мы считаем, что именно благодаря своему само-символу Ральф имеет такую сложную систему контроля, которая может разработать сложный, зависящий от окружающего план действий, становится ясно, что отнять у Ральфа его само-символ означало бы низвести его поведенческие способности до уровня ниже, чем у омара.

Хорошо, пусть у Ральфа будет само-символ — но обязательно ли ему сопутствует “чувство самосознания”? Возвращаясь к нашему первоначальному вопросу, необходимо ли представлять Ральфа как обладающего сознанием? Так история становится интереснее, но не является ли повествование с перспективы рассказчика — с точки зрения Ральфа — в какой-то степени обманом? Поэтической вольностью, как говорящие кролики Беатрис Поттер или, того лучше, “Маленькой Машиной, Которая Могла”? (Известные детские сюжеты. — Прим. пер.)

Вы можете настаивать, что прекрасно представляете себе Ральфа Числа со всем его хитроумным поведением, но совершенно лишенного сознания. (В главе 22, “Разум, мозг и программа”, Сирл утверждает что-то в этом роде.) Действительно, если захотеть, то робота всегда можно представить себе так. Для этого надо всего-навсего сконцентрироваться на образах маленьких внутренних частей аппаратуры и напомнить себе, что они переносят информацию только благодаря хитроумно разработанным взаимоотношениям между событиями в воспринимаемом окружении, действиями робота и всем остальным. Но точно так же вы можете представить и человека, если постараетесь. Просто сконцентрируйтесь на образах маленьких кусочков мозговой ткани — нейронах, синапсах и т.д. — и напомните себе, что что они переносят информацию только благодаря хитроумно разработанным взаимоотношениям между событиями в воспринимаемом окружении, действиями тела и всем остальным. Если вы будете пытаться увидеть таким образом другого человека, вам придется, как мы сказали, оставить “за бортом” его точку зрения. Но нет ли такой точки зрения и у Ральфа Числа? Когда нам рассказывают историю с этой точки зрения, мы понимаем, что происходит, какие решения принимаются, какие надежды и страхи за ними стоят. Точка зрения, абстрактно понятая как некое место, с которого история рассказывается, определена здесь вполне четко, даже если мы и склоняемся к мысли, что эта точка зрения будет пустой, или необитаемой, если бы Ральф Числа существовал в действительности.

Но почему кто-либо мог бы подумать, что точку зрения здесь никто не занимает? Если бы существовало тело Ральфа Числа, со своими потребностями и особенностями, и если бы это тело контролировало себя так, как изображается в рассказе и если бы речевые акты, на которые он был бы способен, включали представление событий с точки зрения Ральфа Числа, какое основание было бы у кого-либо — кроме остаточного мистического дуализма разума и тела — чтобы быть скептиком по поводу существования Ральфа Числа как личности?

 

Д.К.Д.

 


Дата добавления: 2015-07-08; просмотров: 139 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: Принцесса Несказана | Душа Марты-зверя | Душа Марка-зверя Третьего | ОТ “ЖЕЛЕЗОК” К ПРОГРАММАМ | Эгоистические гены и эгоистические мемы | Прелюдия… и Муравьиная фуга | И Муравьиная фуга | АРНОЛЬД ЗУБОФФ | РАЗУМ КАК ПРОГРАММА | Где я был? |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
По ту сторону отторжения| Загадка Вселенной и ее решение

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.026 сек.)