Глава 4. Посреди усыпанного гравием двора, утопающего в одуванчиках

Посреди усыпанного гравием двора, утопающего в одуванчиках, стоял маленький квадратный домик. Под облупленной белой краской проступали серые заплаты предыдущих ремонтов, по водосточным желобам грязными струями стекала дождевая вода. Рядом стояли две бочки, скрепленные ржавыми железными скобами. На двери дома висел замок, четыре незашторенных окна мрачно смотрели на нас.

Чуть в стороне стояли два покосившихся сарая с ржавыми железными крышами. Спутанные заросли ежевики и крапивы загораживали двойные двери большего сарая, а на месте слетевших перекладин на стенах зияли черные проплешины. Дверь в тот сарай, что поменьше, была распахнута и открывала взору пожелтевшие газетные листы на веревке и изношенный деревянный стульчак туалета. Доски, некогда служившие дорожкой к сараю, утопали в побегах ежевики и сорняках, а деревянная площадка у входа сгнила от сырости.

Я знала, что мама сейчас вспоминает милые коттеджи Кента. Видит своего красавца мужа и ту танцплощадку, где рыжеволосый обольститель кружил ее в танце, на зависть подругам и всем другим женщинам, гораздо моложе ее.

Обладая неисчерпаемым запасом оптимизма, мать принялась строить планы на будущее. Большой сарай должен был стать птичником, на заднем дворе предстояло разбить грядки для овощей, а под окнами высадить цветы. Взяв меня за руку, она пошла в дом.

Сквозняк из открытой двери поднял в воздух хлопья пыли из углов. В сетях гигантской паутины, свисавшей с некрашеных балок, нашли свою погибель сотни мух‑пленниц, дорожка из застарелого мышиного помета вела к единственному встроенному шкафу. Стены, покрашенные в белый цвет, снизу были усеяны темно‑зелеными пятнами плесени. В углу комнаты стояла черная торфяная печь, а из кухонных приспособлений имелась лишь деревянная полка под окном с одинокой металлической миской наверху и жестяной ванной внизу.

Две двери, расположенные в противоположных концах комнаты, вели в спальни. По лестнице у входной двери, узкой, как трап, мы поднялись на чердак, где обнаружили большое темное пространство, защищенное сверху лишь соломенной крышей, и от сырого запаха плесени у меня защипало в носу.

Мама, веря в воплощение своей мечты, немедленно принялась за работу, проворно выметая полы, пока мужчины разгружали фургон. Принесли торф, зажгли огонь в печи, набрали воды из колодца. Я получила первое задание – вытащить лягушек, попавших в ведро, отнести их обратно к колодцу и посадить на траву.

– Тогда они сами смогут выбрать – возвращаться им к своим семьям или оставаться на земле, под солнцем, – объяснила мама.

Тепло огня разливалось по освобожденной от паутины комнате, знакомая мебель заполняла пространство, из транзистора звучала мелодия, которой мама подпевала, и в некогда заброшенном доме постепенно воцарялась жизнерадостная атмосфера.

Приготовили чай с сэндвичами, и я, взяв еду, вышла на улицу посидеть с Джуди на траве. Я поделилась с ней говядиной, и она, принюхиваясь к новым запахам, склонила голову и с надеждой посмотрела на меня.

Кент, оставшийся так далеко, казался теперь совсем другим миром, и мною, как и Джуди, овладел азарт первооткрывателя. Видя, что взрослые заняты, я взяла Джуди на поводок, и мы выскользнули за ворота. Весеннее солнце начинало припекать, и я уже не чувствовала озноба, который охватил меня в промозглом доме. Неподстриженный кустарник бушевал дикими цветами. Вдоль дорожки тянулись заросли примулы и жимолости. Фиолетовые виолы проглядывали из‑под боярышника. Нагнувшись, я сорвала немного цветов, чтобы сделать букетик для мамы. Я была так поглощена новыми звуками и видами, что не замечала, как бежит время.

Остановившись, чтобы понаблюдать за толстыми свиньями, которые гуляли на соседнем поле в окружении розовых поросят, я услышала голос отца:

– Антуанетта, где ты?

Я развернулась и поспешила к нему, зажав в руке букетик цветов. Но человек, который шел мне навстречу, был совсем не похож на того красивого, улыбающегося отца, что встречал нас на пристани. На меня надвигался грозный, краснолицый мужчина, которого я с трудом узнавала. Он вдруг показался мне огромным, его глаза были налиты кровью, а губы тряслись от ярости. Инстинкт подсказывал мне, что нужно бежать, но от страха я как будто приросла к земле.

Он схватил меня за шею, стиснул рукой мою голову, крепко прижав к себе. Потом задрал мое платье и спустил с меня трусы. Прижимая мое полуголое тело к своему бедру, он погладил мои ягодицы, вдруг больно сжав одну половинку. И тут я услышала хлопок и почувствовала жгучую боль. Я начала извиваться и кричать, но все напрасно. Он продолжал наносить мне удары по попе. Джуди трусливо жалась в сторонке, а букет, теперь уже забытый, валялся на земле.

Никто и никогда не бил меня прежде. Если вдруг я падала и ушибалась, мама всегда поднимала меня и вытирала мне слезы. Сейчас я кричала и плакала от боли, недоумения и унижения. Слезы и сопли потекли из моих глаз и носа, когда он встряхнул меня. Мое тело содрогнулось от ужаса.

– Чтоб больше не смела уходить без спроса, моя девочка! – рявкнул он. – А теперь ступай к своей матери.

Когда я натянула трусики на саднящую попу, захлебываясь от рыданий, он крепко схватил меня за плечо и поволок домой. Я знала, что мама слышала мои крики, но она так ничего и не сказала.

В тот день я научилась бояться его, но прошел еще целый год, прежде чем начался настоящий кошмар.

Пасха пришла в наш дом под соломенной крышей, и жгучий холод первой зимы был почти забыт. Починили амбар, в моей спальне установили инкубаторы, а меня, против моей воли, переселили на чердак.

Наши цыплята, в которых мать видела, скорее, домашних питомцев, чем источник дохода, радостно возились во дворе на травке. Петух вышагивал впереди своего гарема, гордо демонстрируя яркий плюмаж, и инкубаторы бесперебойно заполнялись яйцом. К сожалению, бесчисленные кролики нанесли большой урон цветам, высаженным под окнами, а на огороде выжили лишь картофель и морковь.

Каникулы для меня, ставшей на год взрослее, обернулись дополнительными обязанностями по дому: теперь я должна была доставать лягушек из ведер с водой, собирать растопку для печи, следить за инкубаторами. Не желая ютиться в курятнике, свободолюбивые куры устраивали насесты в дальних углах двора, а некоторые вообще прятались под кустами на соседских полях. Но большинство кур все‑таки предпочитало жить в амбаре, и каждый день мы исправно наполняли корзины для бакалейщика, который приходил два раза в неделю, покупал у нас яйца, а нам приносил продукты.

Каждое утро меня посылали к местному фермеру за молоком в металлических канистрах: пастеризацией тогда еще не были озабочены. Жена фермера приглашала меня на свою теплую кухню, где угощала чаем с молоком и теплым содовым хлебом, после чего я возвращалась домой.

В будни я была слишком занята, чтобы обращать внимание на то, как меняется атмосфера в доме. Опасения, которые впервые посетили меня год назад, стали реальностью. Счастье моей матери сильно зависело от настроения отца. В отсутствие общественного транспорта и телефона, лишенная возможности контролировать семейный бюджет, некогда счастливая женщина, весело щебетавшая в кофейнях Кента, теперь была образом далекого прошлого. О тех временах напоминали лишь Джуди и изрядно потрепанный Джамбо.

Как только сгущались сумерки, я садилась читать книги под оранжевым абажуром, а мама ждала, когда вернется с работы отец. Я сидела тихо, надеясь, что молчание сделает меня невидимой.

Я слышала, как его машина шуршит по гравию, въезжая во двор. Мама сразу начинала суетиться, ставила чайник, выкладывала на тарелку заранее приготовленный ужин, нацепляла приветственную улыбку. Меня пробирала нервная дрожь, когда я пыталась представить себе, каким отец появится в дверях. Будет ли это весельчак с коробкой конфет для матери, который дружески потреплет меня по подбородку? Или нахмуренный тип, которого я встретила тогда на тропинке и с тех пор видела все чаще?

Первый мог в любой момент превратиться во второго. Я знала, что одно мое присутствие способно вызвать у него приступ раздражения. Уткнувшись в книгу, я чувствовала, как он буравит меня взглядом, как нарастает в воздухе напряжение.

– Разве тебе нечем помочь матери? – спрашивал он меня с регулярной периодичностью.

– Что ты сейчас читаешь? – это был следующий вопрос.

Моя мать, все еще влюбленная и видевшая в нем того красавца мужа, что встречал нас в порту, была безучастна к моим страданиям. Если я задавала ей вопрос, почему отец так часто сердится на меня, она лишь говорила, что мне нужно постараться доставить ему удовольствие.

Если отец задерживался с работы, у матери портилось настроение, и среди ночи я просыпалась от шума ссоры. Перебранка продолжалась, пока его пьяные крики не заставляли ее замолчать. Утром после таких стычек обстановка была напряженной, мать молча хлопотала по хозяйству, а я под любым предлогом старалась улизнуть из дома. Чаще всего на следующий день домой снова возвращался отец‑весельчак, который приносил конфеты и спрашивал, как дела у его крошки. Он вручал цветы или конфеты матери, целовал ее в щеку, и она тут же становилась счастливой.

С приближением выходных меня охватывал ужас. Каждую пятницу вечером мать ждала возвращения мужа, который редко появлялся вовремя, и меня опять будили их скандалы, брань долетала до моей комнаты, и страх приковывал меня к постели. Я зарывалась с головой под одеяло, пытаясь заглушить отвратительные звуки.

Каждое субботнее утро, лежа в постели с больной после перепоя головой, он приказывал моей матери, чтобы та прислала к нему меня с чашкой чая. Поджав губы, она подчинялась, тем самым ограничивая мою свободу передвижения. Визиты к фермеру за молоком строго контролировались; о чае с молоком и теплом хлебе с маслом в кухне у жены фермера пришлось забыть.

Казалось, я была магнитом, который притягивал его злость. Однажды я вернулась от фермера с курицей‑бентамкой.

– Можешь отнести ее обратно, моя девочка, – первое, что сказал отец при виде курицы.

В тот единственный раз мать встала на мою сторону.

– О, позволь ей оставить несушку, Пэдди, – взмолилась она, назвав его уменьшительно‑ласкательным именем. – Она может гулять с другими курами, а Антуанетта будет брать у нее яйца.

Он фыркнул, но больше ничего не сказал, и маленькая бентамка по прозвищу Джун стала моей домашней питомицей. Казалось, она сознавала свою исключительность и почти каждое утро выкладывала мне яйцо к завтраку.

На Пасху отцу должны были дать выходной, и мать надеялась уехать с ним куда‑нибудь на машине. В Святую пятницу мы обе ждали его: я с нервной дрожью в животе, а она с надеждой на лице. Заслышав шорох гравия, она вспыхнула от радости. Отец‑весельчак зашел в дом, поцеловал ее в щеку. Мне была вручена коробка с пасхальным шоколадным яйцом, а ей – шоколадное ассорти.

– Я приготовила праздничное меню, – сказала она ему. – Пойду запру цыплят в курятнике и накрою на стол.

Счастливо напевая себе под нос, она вышла из комнаты, оставив нас вдвоем. Зная о перепадах его настроения, я осторожно покосилась в его сторону, но на этот раз он улыбался.

– Иди сюда, Антуанетта, – позвал он, похлопав по подушке дивана.

Он обхватил меня за талию, усаживая на диван рядом с собой. Потом я почувствовала его руку на своем плече, и он притянул меня к себе. Истосковавшись по отцовской нежности, я прижалась к нему. Неужели, с надеждой подумала я, он перестал на меня сердиться?

Ощущение защищенности и безопасности захлестнуло меня, и я еще теснее прижалась к нему, чувствуя себя такой счастливой оттого, что его нежность ко мне наконец‑то вернулась. Он погладил мои волосы.

– Ты моя милая маленькая девочка, Антуанетта, – пробормотал он, другой рукой погладив меня по спине. Как маленький зверек, я еще крепче прижалась к нему. – Ты любишь своего папу?

Все воспоминания о его буйном нраве покинули меня. Впервые за многие месяцы я почувствовала, что любима. Я радостно кивнула головой. Его рука, лежавшая на моей спине, скользнула ниже, переместившись к бедрам. Потом пробежала к подолу юбки, и я, ощутив ту же заскорузлую ладонь, которая всего лишь год назад яростно хлестала меня по попе, застыла. Одной рукой отец крепко держал мою голову, так что я не могла пошевельнуться, а другой схватил меня за подбородок. Его рот вдруг накрыл мой. Его язык с силой протиснулся между моими губами. Я почувствовала, как слюна потекла по моему подбородку, а в нос мне ударил запах перегара и сигарет. Ощущение безопасности покинуло меня навсегда, уступив место отвращению и страху. Он резко выпустил меня и, крепко держа за плечо, свирепо заглянул мне в глаза.

– Только не говори маме, – сказал он, слегка встряхнув меня. – Это наш секрет, Антуанетта, слышишь?

– Да, папа, – прошептала я. – Не скажу.

Но я все‑таки сказала. Я чувствовала себя защищенной материнской любовью. Я любила ее, а она, я знала, любила меня. Она должна была остановить его.

Она этого не сделала.

Дата добавления: 2015-07-08