Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Братья‑разбойники

 

Иван Иванович Шувалов был прост и бескорыстен, но его добротой вполне бесцеремонно и даже нагло пользовались ближние родственники – старшие двоюродные братья графы Петр и Александр Шуваловы, некогда приведшие скромного интеллигентного юношу ко двору. Особенно заметен был своими повадками и даже внешним видом старший из братьев – Петр. Это был вельможа во всем блеске значения этого понятия для XVIII века. Он, как пишет Фавье, «возбуждал зависть азиатской роскошью в дому и своим образом жизни: он всегда покрыт бриллиантами, как Могол, и окружен свитой из конюхов, адъютантов и ординарцев».

Он весьма удачно женился – взял в жены некрасивую, но близкую императрице фрейлину Мавру Шепелеву. Женщина умная и ловкая, Мавра хорошо знала характер своей повелительницы и тонко пользовалась влиянием на нее, чтобы добиваться милостей для своего мужа. В своих записках князь Яков Шаховской рассказывает, как Мавра Шувалова, выполняя задание мужа, сумела опорочить Шаховского в глазах императрицы. Зная, что прямая жалоба на подозрительную в таких случаях Елизавету не подействует, она прибегла к хитрости: встав с одной из своих приятельниц‑фрейлин у окна во дворце, Мавра стала что‑то шептать ей на ухо. Этого было достаточно, чтобы скучающая императрица обратила на дам внимание и решительно подошла к ним. Мавра притворно сконфузилась и замолкла. Заинтригованная Елизавета потребовала рассказать, о чем секретничают ее фрейлины. Мавра отнекивалась, краснела, а потом, как бы неохотно, идя навстречу воле государыни… вылила ведро помоев на врага своего мужа. Князь Михаил Щербатов, описывая нравы двора Елизаветы Петровны и ее главных вельмож, называет Петра Ивановича Шувалова настоящим «чудовищем», отвратительным человеком, но вместе с тем пишет, что тот был человек не только «быстрый, честолюбивый», но и умный.

Несомненно, Петр Шувалов был крупным деятелем елизаветинской эпохи, одним из центральных столпов ее режима. В нем было много энергии, властности, воли, он ясно и широко мыслил. Современники замечали в нем редкостную для государственных деятелей той эпохи способность понимать и ценить новое, даже увлекаться им. Он был плодовитым прожектером и всячески покровительствовал прожектерству в различных сферах жизни – от финансов до фейерверков. В его обширном петербургском дворце была создана целая «фабрика прожектов», и там появилось немало идей, которые были им реализованы при поддержке Ивана Ивановича. Важнейшими из мер, проведенных Петром Шуваловым, были реформы в экономике и финансах. Он стал осуществлять новую, революционную для русских финансов идею перехода от прямого (подушного) обложения к косвенному, за счет повышения цен на соль, вино. Но еще более смелой оказалась реформа таможенного обложения. Шувалов добился ликвидации внутренних таможен – наследия средневековья. Финансисты опасались снижения доходов казны. Действительно, это был риск, однако он оправдался – освобождение торговли от стесняющих ее пут привело к росту доходов казны за счет увеличения торгового оборота.

По инициативе Петра Шувалова началась работа над созданием нового свода законов – Уложения. Результаты деятельности Комиссии, которую он сам возглавлял, были впоследствии использованы правительствами Петра III и Екатерины II. Впечатляющими были и успехи реформ Шувалова в армии, особенно – в артиллерии, ставшей одной из самых передовых в мире. Шуваловские гаубицы, отличавшиеся необычайной точностью стрельбы, увековечили его имя в истории русского оружия.

Но все же больше, чем государственной деятельностью, Петр Шувалов (как и его брат Александр) прославился казнокрадством, стяжательством, беззастенчивым обогащением за счет казны. Братьям Шуваловым удалось провести такие законы, которые позволяли им, а также их ближайшим приятелям, присвоить богатейшие уральские металлургические заводы и получать с них гигантские доходы, иметь невиданные льготы и даже финансовую помощь государства.

В отношении своих конкурентов – частных предпринимателей – Шуваловы вели себя, как разбойники с большой дороги, разоряя их дотла. Еще больше доходов и дурной славы принесли Петру Шувалову многочисленные монополии на промыслы. Когда в 1760 году он умер, то собравшиеся на похороны долго томились в ожидании выноса тела. Екатерина II пишет в мемуарах, что одни, «вспомня табашной того Шувалова откуп, говорили, что табаком [тело] осыпают, другие говорили, что солью осыпают, приводя на память, что по его проекту накладка на соль последовала; иные говорили, что его кладут в моржовое сало, понеже моржовое сало на откуп имел и ловлю трески. Тут вспомнили, что ту зиму трески ни за какие деньги получить нельзя было и начали Шувалова бранить». Так под многотысячный хор проклятий и матерщину и был отвезен в Александро‑Невский монастырь Петр Иванович Шувалов. Незавидная судьба для государственного деятеля.

Александр Иванович Шувалов держался всегда в тени «Могола» – старшего брата, но его побаивались не меньше, чем всесильного прожектера. С 1747 года он сменил на посту начальника тайной полиции – Тайной канцелярии – умершего Андрея Ушакова и бессменно руководил этим славным учреждением до его ликвидации при Петре III. Никто не стремился поближе познакомиться с подвалом Александра Ивановича, да и внешность его была отталкивающа – лицо его то и дело перекашивалось от нервного тика, тяжелая, видно, была работа…

Впрочем, на его время пришлось немного крупных дел – царствование Елизаветы в политическом смысле было спокойно, даже безмятежно: ни серьезных заговоров, ни мятежей, ни крупных бунтов.

Взойдя на престол, Елизавета поклялась не выносить смертных приговоров и свою клятву сдержала – указов о смертной казни в ее царствование нет. Конечно, людей могли сжить со света иными средствами (что, кстати, и делалось), но все же мы не можем вспомнить в тысячелетней истории России ни одного другого двадцатилетия, в течение которого никого не казнили.

 

«Система Петра Великого»

 

Говоря о почти полной отстраненности Елизаветы Петровны от государственного управления, сделаем только одну поправку – были дела, которые ни при каких обстоятельствах без нее решить было невозможно. До тех пор, пока она оставалась самодержицей и не хотела утратить этой власти, она была вынуждена подписывать именные указы, вести минимальную переписку.

Но среди документов, к которым прикоснулось перо Елизаветы, есть такие, которые отражают самое пристальное внимание императрицы к определенному виду дел. Это были дела по внешней политике, требовавшие как раз того, чем не обладала императрица: внимания, трудолюбия, таланта. И тем не менее, в непрерывной череде празднеств и развлечений Елизавета находила «окна», чтобы выслушивать доклады канцлера А. П. Бестужева‑Рюмина или Ивана Шувалова, читать донесения русских посланников из‑за границы и выписки из иностранных газет. На этих бумагах остались пометы, сделанные рукою императрицы. Чем же объяснить такое исключение из правил царицы, далекой от всякого труда?

Ларчик открывается просто: внешняя политика была интересна императрице. Дипломатия тогда была «ремеслом королей», вся Европа была монархической (за исключением, пожалуй, Венеции), всюду сидели императоры, короли, князья, ландграфы, герцоги. Это была большая и недружная семья властителей, хотя и связанная родством, но раздираемая противоречиями и враждой. Члены коронованного семейства постоянно интриговали друг против друга, стремились то расстроить чьи‑то союзнические отношения, то заполучить новых союзников. Дипломатическая предыстория переворота Елизаветы весьма характерна для нравов тех времен. И еще важное обстоятельство: дипломатия была всегда персонифицирована – и часто, имея в виду Австрию, Пруссию или Францию, говорили «Мария‑Терезия», «король Фридрих» или «Людовик».

Это был мир, в котором жили и интриговали мадам Помпадур и кардинал Флери, Уолпол и десятки других известных личностей, между которыми с годами устанавливались довольно сложные отношения симпатии и антипатии, дружбы и вражды. Многие из них никогда не видели друг друга, но ощущали свое королевское родство. Елизавета в полной мере осознавала себя членом этой семьи и явно симпатизировала некрасивой Марии‑Терезии, с которой возмутительно вызывающе вел себя прусский король Фридрих II. У меня нет сомнений, что участие России в Семилетней войне было во многом обусловлено мстительным желанием Елизаветы «проучить» высокомерного зазнайку, атеиста и масона Фридриха, который с первых дней своего правления посмел вести себя в королевском обществе дерзко, нагло и бесцеремонно. Явно недолюбливала императрица и этот «развратный Версаль», хотя признавала его несомненное первенство в «галантереях».

Елизавете нравилось читать донесения посланников, особенно тех, которые подробно описывали перипетии придворной жизни и интриги при дворе своего аккредитования. В мае 1745 года Бестужев поощрял русского посланника в Копенгагене Корфа и впредь в своих донесениях «свободно продолжать рассуждения и известия, а особливо из Швеции приходящие и касающиеся до Ее Императорского Величества высочайшего дома и интереса, также и княжеской Голштинской фамилии». Бестужев далее пишет: «Ее Императорское Величество сама читать изволит и, будьте уверены, что оными всегда Ее Величество бывает довольна». Крайне любопытное чтение для императрицы представляли зарубежные газеты. Выписки из них делались с таким расчетом, чтобы императрица могла узнать все важнейшие европейские слухи и скандалы. И Елизавета полностью отдавалась этому столь любезному для нее миру интриг и сплетен. Этот мир представлялся ей огромным дворцом, где можно было внезапно отворить дверь одной из комнат и застать там камер‑юнкера, тискающего в потемках камер‑фрейлину. Все это было, конечно, в европейском масштабе.

Вместе с тем, хотя это может показаться странным, Елизавета проявляла качества хорошего дипломата. В ее характере и поведении было много черт, тому способствовавших. Некоторые зарубежные посланники создавали себе обманчивое представление об императрице, как о простодушной, наивной и доверчивой красотке, которой легко управлять и с помощью которой можно легко добиться своих целей и выгод даже в ущерб интересам России. Но таких дельцов неизбежно ждало жестокое разочарование. Не без оснований француз Лафермиер писал в 1761 году, что из великого искусства управлять народом императрица Елизавета усвоила себе только два качества: умение держать себя с достоинством и скрытность.

Последнее качество, как мы знаем, для дипломата первейшее, после ума, конечно. И оно не раз выручало Елизавету, спасало от опрометчивых поступков. История красавца маркиза де ла Шетарди – ярчайший тому пример. Поначалу Шетарди – активный участник заговора – ходил в героях. Гвардейцы обнимали французского приятеля, императрица называла его своим «партикулярным другом». Как‑то она взяла маркиза‑католика на богомолье в Троицу и даже – по слухам – позволила ему больше, чем можно было позволить иностранному посланнику.

Между тем Версаль был недоволен своим дипломатом: он регулярно сообщал о своих успехах у русской императрицы, но главное, ради чего его послали в Россию, – разорвать русско‑австрийский союз и сместить канцлера Бестужева‑Рюмина – оставалось по‑прежнему недостижимым. Более того, француз видел, что императрица, относившаяся к нему весьма дружелюбно и даже шаловливо, всячески избегала серьезных разговоров и обещаний. Месяцы шли один за другим, а ощутимых результатов теплой дружбы Елизаветы с Шетарди все не было и не было. Маркиз был взбешен. Он, как писала Екатерина II, «нашел двери, которые ему были открыты ранее, на этот раз запертыми; он разобиделся и писал об этом своему двору, не стесняясь ни относительно выражений, ни относительно лиц; он думал, что будет управлять императрицей и делами, но ошибся; он писал языком злым и язвительным, он говорил в этом же духе с моей матерью».

Действительно, сохранившиеся перлюстрации писем Шетарди подтверждают вышесказанное. Он с досадой писал в Версаль, что императрица целыми днями бездельничает, что в центре ее внимания смена туалетов четыре или пять раз в день и увеселение во внутренних покоях со всяким подлым сбродом. Это было, как мы знаем, правдой, но не всей. Шетарди не понял, что, пока его не было в России, ситуация изменилась и, придя к власти, императрица, по словам Екатерины II, увидела, что интересы империи отличаются от тех, какие имела цесаревна Елизавета, что, помимо любви к нарядам, у императрицы Елизаветы Петровны могут быть и какие‑то принципы, которыми она руководствовалась в своих поступках уже не как окруженная всеобщим восхищением царица бала, а как самодержица, думающая о своей власти и своей империи.

В отличие от Шетарди, мы знаем, что основным принципом Елизаветы было следование так называемой «системе Петра Великого», которая предполагала учет национальных интересов России как главный критерий внешней политики. Этот принцип был усвоен императрицей с детства, и известная читателю история о том, как она, подобно куску мыла в воде, ускользала от домогательств Нолькена и Шетарди накануне переворота 25 ноября 1741 года, – выразительный тому пример.

Благодаря следованию «системе Петра» весьма долго держался на первых ролях канцлер Алексей Петрович Бестужев‑Рюмин. Он был опытным дипломатом петровской школы и одновременно лукавым царедворцем послепетровской формации. Именно он, глядя на трогательную дружбу Елизаветы и Шетарди, дал приказ вскрывать и расшифровывать (с помощью Академии наук) письма французского посланника, а потом летом 1744 года, когда набралось довольно много оскорбительных для Елизаветы цитат, улучил момент и подал выписки – плоды своего потайного труда – государыне. Взбешенная неблагодарностью своего «партикулярного друга», императрица приказала объявить Шетарди, чтобы он в течение суток выехал из столицы и больше никогда в России не появлялся. Это была победа Бестужева, которому Шетарди сильно вредил.

Граф Алексей Петрович Бестужев‑Рюмин

 

Вообще, тема Бестужева была главной в дипломатической переписке посланников при русском дворе на протяжении многих лет. Нет сомнений – канцлер был продажен, брал взятки ото всех держав, но, тем не менее, держался раз и навсегда принятой еще при Петре Великом дипломатической доктрины – ориентироваться в политике на те государства, с которыми у России общие долговременные имперские интересы.

Лишь после 1757 года престарелый Бестужев‑Рюмин допустил несколько серьезных ошибок. Во‑первых, он позволил втянуть Россию в «лишнюю» для нее Семилетнюю войну, и страна надолго оказалась заложницей австрийских интересов, практически не работая на себя. И во‑вторых, он начал опасную придворную интригу с участием великого князя Петра Федоровича и его жены великой княгини Екатерины Алексеевны. Интрига была раскрыта, и канцлер с грохотом слетел со своего места. На посту канцлера оказался Михаил Воронцов, человек не особенно умный, но бесхитростный и верный, первый друг Ивана Ивановича Шувалова.

В сложной борьбе за власть Воронцов не был самым проворным и хитрым. Он долгие годы находился на вторых ролях, и хотя был вице‑канцлером, влиянием при дворе не пользовался, во всем проигрывая своему более ловкому шефу – Бестужеву‑Рюмину. Тот, зная давнюю близость Воронцова к Елизавете – ведь именно Воронцов играл в спектаклях цесаревны и стоял на запятках саней, которые ночью 25 ноября 1741 года уносили ее в казармы гвардейцев, – всячески стремился дискредитировать старого соратника императрицы в ее глазах, что ему и удалось. Лишь в конце 1740‑х годов, когда взошла звезда Ивана Шувалова, Воронцов вышел из тени. Он прилепился к молодому фавориту, и Елизавета стала благосклоннее, чем раньше, смотреть на старого, полузабытого приятеля. Воронцов, в отличие от Петра Шувалова, оставил у современников хорошее впечатление. Фавье писал о нем: «Этот человек хороших нравов, трезвый, воздержанный, ласковый, приветливый, вежливый, гуманный, холодной наружности, но простой и скромный… Когда он имеет точное понятие о деле, то судит о нем вполне здраво». Через Воронцова Иван Шувалов стал оказывать серьезное влияние на внешнюю политику России.

Последние годы правления Елизаветы были окрашены в зловещие цвета войны. Несколько лет подряд русская армия воевала в центре Европы – на территории Пруссии. Ей удалось одержать две блестящие победы над прусскими войсками: под Гросс‑Егерсдорфом в августе 1757 года и ровно через два года – под Кунерсдорфом. В январе 1758 года русские войска взяли Кенигсберг, и великий философ Иммануил Кант – профессор Кенигсбергского университета – присягнул вместе со всеми жителями города на верность своей новой государыне Елизавете Петровне, присоединившей Восточную Пруссию к России. В 1760 году русско‑австрийский отряд занял Берлин.

Конечно, в ходе войны в армии проявилось много недостатков, неразберихи. Как и всегда, царили воровство, злоупотребления и глупость. Но тем не менее, несмотря на огромные потери русской армии, ресурсы ее были неисчерпаемы, а воинский опыт и мастерство солдат и офицеров непрерывно совершенствовались, и потому русские войска все увереннее шли к конечной победе в войне. Елизаветинские полководцы и дипломаты сумели внести необходимые коррективы в политику и тактику. Канцлер Воронцов в 1758 году писал командующему армией генералу Фермору, призывая его думать над исправлением недостатков, перенимать у противника все новое и полезное: «Нам нечего стыдиться тем, что мы не знали о иных полезных воинских порядках, кои у неприятеля введены; но непростительно б было, если б мы их пренебрегли, узнав пользу оных на деле. Смело можно народ наш, в рассуждении его крепости и узаконенного правительством послушания, уподобить самой доброй материи, способной к принятию всякой формы, которую ей дать захотят».

С этим утверждением было трудно спорить. К концу 1761 года казалось, что победа не за горами. Но Елизавета умерла, и ее преемник Петр III, старый почитатель гения Фридриха II, резко повернул корабль русской дипломатии на сближение с пруссаками…

 

«Урод рода человеческого» и московский «король»

 

В елизаветинское царствование прогремели два скандальных уголовных дела, имена героев которых вошли в русскую историю и литературу: Салтычиха и Ванька Каин.

Обе криминальные истории происходили в Москве почти одновременно и доставили немало хлопот властям и страхов обывателям. В конце 1750‑х годов по старой столице поползли зловещие слухи о страшных делах, которые творятся на Сретенке в доме молодой вдовы Дарьи Николаевны Салтыковой. Говорили о сотне зверски замученных помещицей дворовых, о страшных пытках, которым она их подвергала перед тем, как отправить на тот свет. Молва так возбудила общество, что пришлось нарядить следствие. Комиссия после долгой работы была вынуждена признать, что зверства Салтыковой стали причиной гибели «если не всех 100 человек, объявленных доносителями, то, несомненно, 50 человек».

Было установлено, что садистка избивала своих дворовых (в основном – сенных девушек) самыми различными предметами и орудиями, обливала кипятком, морозила на снегу. По ее приказу непослушных рабов и рабынь конюхи запарывали насмерть кнутом. В отчете следственной комиссии отмечалась и главная причина убийств – гнев госпожи при виде «неисправного мытья полов и белья».

Несомненно, Салтыкова была садисткой‑маньяком, но ведь она убивала людей не в глухом, отдаленном поместье, а в доме посреди Москвы, чуть ли не на глазах полиции, которая была сверху донизу подкуплена Салтыковой и всякий раз послушно оформляла очередное дело о «нечаянной смерти» ее дворовых. Взятки от богатой помещицы брали даже руководители Сыскного приказа. Расследование преступлений Салтычихи тянулось весьма долго, и после длительных проволочек, уже при Екатерине II, ее лишили дворянства и приговорили к пожизненному заключению, в котором она и провела оставшиеся тридцать три года жизни, ни в чем не раскаявшись и всех проклиная.

Салтычиха, чье имя стало нарицательным как символ изуверской жестокости, была для тогдашней России и уникальна, и типична. В той или иной степени многие помещики поступали со своими крепостными так же жестоко и бесчеловечно. Крепостное право развращало и рабов и господ. Екатерина II писала, что во времена императрицы Елизаветы в Москве не было ни одного помещичьего дома, в подвале которого не было бы тюрьмы и камеры пыток для рабов. Представление о том, что дворовые – это не люди, а «хамы» и «подлянки», что жестокости с ними неизбежны и необходимы, прочно сидело в сознании дворянства и, как уверяет та же Екатерина, в середине XVIII века вряд ли в России нашлось бы десяток человек, осуждавших крепостное право. Естественно, мысли об этом никогда не приходили к Елизавете. Этот мир каждодневного насилия и издевательства был для нее естествен, и проблемы гуманизма ее никогда не волновали. Да она и сама чувствовала себя, как и ее предшественница императрица Анна Иоанновна, помещицей и с непокорными слугами была весьма крута.

Не менее любопытно было и дело Ваньки Каина, имя которого стало символом предательства и беспринципности в русском варианте. Крепостной человек московского купца Петра Филатьева, Каин с самого раннего детства нес в себе как бы «ген преступности» – воровство, обман были его стихией. В восемнадцать лет Ванька, обворовав своего хозяина, бежал из дому и опустился на «дно» Москвы, где довольно скоро достиг выдающихся успехов в преступном мастерстве.

Он был дьявольски талантлив и изобретателен в планировании и проведении воровских операций, в умении преодолеть крепкие запоры, обмануть бдительную стражу, уйти от неутомимой погони. Вместе со своим ближайшим приятелем Петром Камчаткой он совершил сотни преступлений как в Москве, так и в других городах, куда на летние «гастроли» отправлялась шайка Каина. В 1741 году Ванька Каин пристал к банде Михаила Зори, которая занималась грабежами и разбоем на ярмарках и больших дорогах.

Эта крайне опасная и неспокойная жизнь Ваньке явно не понравилась, и сразу же после Рождества 1741 года он явился с повинной в Сыскной приказ. К своему покаянному донесению он приложил список своих товарищей по воровскому промыслу и, получив в помощь отряд солдат, начал хватать их в известных ему московских притонах. В одной из пещер на берегу Москвы‑реки полицейские во главе с Ванькой захватили беглого солдата Соловьева, который при свете лучины вел дневник ежедневных преступлений. Эта тетрадка дошла до нашего времени: «В понедельник взято в Всесвятской бане ввечеру 70 копеек… в четверг – 50 копеек, штаны голубые… на Каменном мосту – 54 копейки» и т. д. Благодаря энергии доносчика за несколько дней были выловлены десятки преступников.

Розыскное усердие Каина не знало удержу: в один прекрасный день он сдал полиции и своего ближайшего друга Камчатку, много раз спасавшего Каина от верной смерти на плахе. С годами деятельность Каина расширялась. Он получил от властей специальную грамоту, защищавшую его от возможных доносов и преследований, и, уже не стесняясь, занялся ловлей воров, грабителей и скупщиков краденого, но при этом и сам грабил, шантажировал, убивал. Каин женился, завел дом и устроил в нем караульню для солдат полиции и одновременно… притон, где был тайный шинок, шла большая игра. Сюда стекались преступники и проститутки и отсюда Каин, с приданными ему солдатами, совершал налеты на «малины» и дома честных москвичей. Его власть была огромна, и благодаря прекрасному знанию теневой стороны жизни Москвы и своей безнаказанности Каин стал грозой всех, кто не жил в дружбе с законом: купцов, провозивших контрабанду, ремесленников, владевших тайными мастерскими, именитых горожан, имевших в прошлом наказуемые законом грехи. Одних он – для отчетности и собственного куражу – сдавал властям, других, зная, что они будут молчать, безжалостно грабил, третьих, попугав, великодушно отпускал, четвертым даже помогал обделывать их темные дела.

Он пинком ноги открывал двери всех полицейских начальников, подьячие сыскного ведомства почитали за честь испить с Ванькой чаю в трактире, все они были подкуплены, получали от него подарки и долю с «доходов» от его мастерства оборотня. Состоятельные люди, обнаружив в своем доме пропажу, могли не кручиниться. Стоило только обратиться к Ваньке, и он – конечно, за мзду – находил украденные вещи: целый отряд мелких воришек и жуликов по заданию Каина в поисках пропажи обшаривал все толчки и рынки, где сбывали краденое со всей Москвы.

Власть Каина длилась почти десять лет. Изобретательный и наглый, с задатками актера и мистификатора, он был неуязвим для правосудия, ловко выпутываясь из расставленных сетей. В нем поразительно сочетались молодечество, удаль, широта натуры с вероломством, жадностью и мелочностью. Но, как часто бывает в жизни, его погубили женщины, точнее – безмерное любострастие. Отец одной из его жертв сумел прорваться к московскому губернатору, началось следствие, всплыли другие преступления Ваньки, его посадили в тюрьму. Он, как и прежде, спасался предательством и начал выдавать всех своих многочисленных приятелей, в том числе и покровителей из полиции.

Встревоженные власти, не доверяя продажным московским полицейским чинам, создали специальную комиссию по делу Ваньки Каина и начали следствие. Оно вскрыло ужасающую картину должностных преступлений, тесную связь преступного мира с чиновниками, полное пренебрежение законами государственными и Божескими. Ванька подробно рассказал, как припеваючи и вольготно он жил благодаря покровительству московских чиновников. Но, как известно, ворон ворону глаз не выклюет. Чиновники, замешанные в деле Каина, вышли из воды сухими, но зато Ванька из тюрьмы, а потом из Сибири никогда не вышел – последнего предательства ему уже не простили.

 


Дата добавления: 2015-07-10; просмотров: 158 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: Наслаждение жизнью | На подмостках театра мечты | Не сводя с себя глаз | Тирания моды | Естественность каприза | Дитя барокко | Век песен | Страсти по Сумарокову | Царствуй, лежа на боку! | Добродушный лентяй и его брат‑президент |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Меценат и поэт| Последние деньки жизни‑праздника

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.014 сек.)